Как правильно выбрать себе нацию

В абстрактном магазине понятий, куда все мы ходим за смыслами, ориентирами и новыми целями, товар почти никогда не заканчивается. Бывает, товар выходит из моды или он портится, но эти полки не спешат освобождать. Придет время, какой-нибудь неудовлетворенный мечтатель все равно туда заглянет из любопытства.

Популярные товары находятся в центре — полки ломятся от блестящих упаковок гражданского общества, толерантности, гендерных экспериментов, постколониальных теорий и видов демократии. Кстати, сейчас в магазине специальная акция — с большими скидками распродают суверенную демократию.

Неподдельный интерес вызывает винтаж — данные последних опросов говорят, что многие не прочь приобрести себе Нацию. Звучат полярные мнения о средствах ее производства и дозировки: лучше вразвес или поштучно, европейского или азиатского пошива, в прозрачном или темном стекле?

Наследники разработчиков нации пребывают в депрессии и записываются к психоаналитикам, ведь это тяжело — мыслить категориями целой корпорации с миллионами служащих. Трудятся они «…в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения…» (Преамбула Всеобщей декларации прав человека).

Пока наследники лежат и страдают на кушетке, молодые и тщеславные психоаналитики — все сплошь с PhD по постколониальным теориям или степенью бакалавра в управлении хаосом — записывают материал для новых книг. Только новый дискурс сможет вылечить от старых маний.

* * *

Так можно представить дискуссии о нации, которые по вполне естественным причинам набирают силу в российском обществе. Запрос на мобилизацию, транслируемый государством, является закономерным: если в начале 2000-х годов шла отстройка вертикали власти, то наивно было бы полагать, что механизм остановится на половине пути, учитывая наличие постоянных внешних угроз из-за попыток отвоевать влияние на международной арене. Однако отдающий квазирелигиозным почтением тон дискуссий о нации в СМИ — самом доступном медиаторе между наукой, властью и обществом — заставляет задуматься о целях просвещения друг друга разными кластерами общества по данному вопросу. Создается впечатление, что чем масштабнее идея, которую необходимо внушить, тем меньше рефлексии должно быть у ее конечных потребителей. Квинтэссенцией в объяснении необходимости «консолидации, возвращения к корням и развития нации» выступает тезис о ее естественности: преемственности традиций и судьбы. Потребителю предлагается простое объяснение истории, которую можно разделить на периоды, формации, фазы, а также принять в виде неизбежного — фатума или судьбы.

Агитация изобилует историческими примерами, которые сводятся к простой последовательности: каждому члену строящегося коллектива сначала предлагалось прочувствовать узы клана, потом отдать волю в руки моно-бога, затем преодолеть его инерцию и, наконец, преодолеть инерцию самого человека. Нация представляется ее идеологами конечным продуктом истории. Но здесь и происходит подмена смыслов, поскольку нация становится гарантией от продолжения истории. Идеальное состояние находится в прошлом — в точке ее создания и осмысления, она строится вокруг памятных дат и мертвых героев, где достижение подобного состояния в будущем объявляется невозможным — только если превратить государство в парк для косплееров.

Взгляд «нации» направлен внутрь себя, на прошлое и одновременно за пределы видимого и ощутимого мира. Где-то там есть идеальный мир, точнее идеальное представление нации о самой себе. История превращается в задачу по доказательству прошлого и сближения с ним ради восстановления гармонии. Недостижимость этой цели компенсируется потребностью решения конкретных проблем, возникающих на пути, поэтому происходит ускользание и трансформация целей на практическом, а не сакральном уровне (Ж. Батай).

Строительство нации происходит в противовес тезису, что «существует смысл, но не царство разума; существуют свободы, а не царство свободы» [1]. Поскольку транслируемая выгода от включения в создание «общей» истории скрывает механизм тотального исключения из целой сети социокультурных связей. Под оберткой естественной и запрограммированной общности продвигается механизм исключения индивидов из состояния добровольного и осознанного выбора связей и поиска идентичности, в крайних случаях (например, мобилизации) нация требует дерогации привычных связей. Ситуация исключения через включение может выражаться и в обосновании исключительности группы, однако отсутствие идеи исключительности не влияет на механизм исключения. Он просто работает в другом направлении, например, объявляя режим внешней угрозы и реализуя стратегию поведения «в осажденной крепости».

Пространство и время перестают быть разделенными в попытках дать жизнь нации, хотя это может не влиять на ощущение времени в самом обществе — необязательно полное погружение в миф, необходимо простое согласие с ним. Время и пространство начинают сочетать в себе реальность и мир абстракции, именно поэтому часть (какой-либо культурный или социальный феномен) может представлять целое, а угроза этой части воспринимается как угроза всей системе. Защита какой-либо части становится защитой всего целого. Не просто артистам запрещают въезд в третью страну, но это культурной составляющей нации не дают развиваться и функционировать.

При этом не стоит обманываться: мир национального строительства не подразумевает чувственности — он использует иррациональное (веру, патриотизм, эмоции) и требует их постоянной верификации: словом, жестом, шествием, реальным личным вкладом. Поскольку идея нации обращена не на новых членов, а на сохранение и поддержание собственной целостности, то общность постоянно измеряет пульс и педантично проводит замеры глубины неисчислимого.

С другой стороны, усыпление мысли разговорами о торжественных датах и окруженных мифами персонажах прошлого не устраняет ощущаемой опасности: если речь идет о строительстве нации, то этот процесс легитимирует национализм, то есть желание продемонстрировать позитивное отличие одной (своей) группы от всех остальных. Во всех же формах национализма, начиная от его толкования как развитого гражданского чувства до крайней формы отрицания других (не-членов-группы), устрашает всегда одно — способность людей к насилию.

Национальное строительство, учитывая его непростую судьбу в Европе, пугает возможностью легитимации насилия у своих членов, передачей им этой функции. До начала реализации большого идеологического конструкта репрессивные функции сконцентрированы в руках государства в виде законов, исполнительной власти, бюджета, армии и прочего. Это называется защитой и обеспечением благосостояния граждан.

Нация, как до этого религия, передает функцию по «защите себя» своим членам. Скрижали национальных заповедей предлагают не запреты, а права на охраняемый вход в состояние коллективной включенности — возможности бессознательного единения на вполне земных началах: общей истории, общих целей и ценностей, территории, мифах, языке, и пр. Гомогенность, стабильность и согласие — эти мифологемы и характеристики безопасной среды — все это как раз и предлагают в конструкте нации. Это то, что будет после «входа» в коллектив. Феномен солидарности и способности человеческих сообществ к мобилизации из-за склонности человека, заложенной природой, к социализации и жизни в стае можно принять за прообразы национальных движений (Э. Смит). Однако важно здесь то, что придание имени общности — просто одна из форм течения светской истории человечества, которое в процессе nation-building пытаются сакрализовать.

Пусть нация воспринимается как дополнительная форма защиты, предложенная обществом государству и отличная по своим границам и функциям от государства. Эмоциональное выражение нация все равно получает в национализме — в разной степени выраженном чувстве принадлежности к общности на основаниях ее отличия от всех других. У этого чувства может быть много имен: патриотизм, гражданская солидарность, фанатизм — в любом из этих наименований скрыта опасность: ощущаемая легитимной и правильной возможность осуществления насилия по причине инаковости.

Причем насилие здесь стоит понимать в широком смысле, включая речь, реформы в социальной и культурной сфере, трудовое законодательство, язык массмедиа и пр. Национализм запускает вечный крестовый поход против Другого, высвобождая энергию социальной, культурной, сексуальной, психологической или экономической неудовлетворенности. Это ложное ощущение включенности в воображаемую общность позволяет ее частям — индивидам — реализовывать инстинктивную потребность в репрессии иных форм.

Это не мешает ни целостности нации (Э. Геллнер), ни ее воображаемости (Б. Андерсон), ни ее способности к реконструкции (Э. Смит). Функция защиты уже заложена в человеке, просто нация расширяет способы ее применения и оправдывает передачу функции по осуществлению насилия в руки каждого, кто готов ее защищать словом, жестом или делом.

Придание сакральности идеи светского коллектива объясняется вполне цинично: задача нации — объединить ресурсы на основании идеи. Сама же идея направлена сквозь поставщиков ресурсов и заключается в непрерывном напоминании о собственной ценности, то есть сводится к самосохранению: «Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства» (Статья 1 Всеобщей декларации прав человека). Однако такое «братство» больше напоминает выбор банка: идеологам необходимо быть уверенными в возможности управления фьючерсами ресурсов, поэтому любая попытка пересмотреть пути их распределения воспринимается как угроза.

Примечание

↑1. «Порядки, которые только так и никак иначе нечто являют и выражают, оказываются селективными и эксклюзивными. Они делают возможным одно, одновременно лишая возможности что-то другое». См.: Вальденфельс Б. Мотив чужого: Сб. пер. с нем. / Научный ред. А.А. Михайлов; отв. ред. Т.В. Щитцова. Мн.: Пропилеи, 1999. С. 124.