Смерть и сообщество

О поэме Марии Степановой «Война зверей и животных»

Вчера Мария Степанова прислала мне только что законченную ею новую поэму «Война зверей и животных». В самом прямом смысле поэма — отклик на необъявленную войну на Украине, где бессмысленно гибнут трудноразличимые издалека люди. Поэма заслуживает подробного разбора, но я к нему не готов и ограничусь только самыми поверхностными и общими ощущениями. Текст состоит из множества фрагментов, которые с трудом складываются в целое. Здесь много обрывков анонимных голосов, принадлежащих мертвым, погибшим в разных войнах, и пытающихся напомнить о себе.

Смысл войны неотделим от смысла смерти, если таковой вообще существует. Степанова использует поэзию для исследования вопроса о возможности такого смысла. Подойти к этому, вероятно, можно, напомнив некоторые положения о существе смерти, которые высказал Хайдеггер. Хайдеггер понимал человека как социальное существо и говорил о присущем ему совместном бытии (Mitsein). Но, по его мнению, то, что человек может разделить с другими, имеет предел, и предел этот устанавливается смертью. Смерть принадлежит только тому, кто умирает, ему одному. И эта неразделимость смерти с другими придает бытию аутентичность, подлинность. Отсюда идея одиночества подлинного бытия, но и желание заболтать смерть бесконечными пустыми разговорами о ней. Вопрос о взаимоотношении совместного бытия и одиночества в смерти первоначально не получил внятного объяснения в «Бытии и времени», где он был поставлен. Несколько лет спустя Хайдеггер вернулся к теме смерти и сообщества в своих комментариях к поэзии Гёльдерлина, и особенно к гимну «Германия». Здесь он вновь обратился к проблеме бытия-к-смерти, но внес существенную поправку. Он нашел тот единственный случай, когда бытие-к-смерти не противоречит совместному бытию. Речь шла о совместном самопожертвовании, в частности на войне. Эта смерть, по мнению Хайдеггера, безусловно принадлежит бытию-для-других. Таким образом, война стала одним из немногих экзистенциальных моментов, способных восстановить единство совместного бытия и бытия-к-смерти. А такое единство придает смысл и сообществу, и смерти во имя этого сообщества.

Поэма Степановой в значительной степени лежит именно в русле этой хайдеггеровской проблематики. В поэме царит странное неразделение персонажей и голосов сражающихся сторон. Все соединяется воедино в некой нерасчленимой гражданской:

нету разницы между
первою и второй
отечественной и отечественной
великой и тихой
атлантической
мировой

все равно они падают
на единственной, на гражданской
где заря в золе копошится

извлекает наконечники копий

леш а леш
огоньку бы
говорит убитому убитый
убитый говорит убивцу

Коллективная смерть у Степановой никогда не лежит в области подлинного. Никакое самопожертвование не способно соединить моего бытия с групповым. Самопожертвование не только не усиливает аутентичности моего бытия, но полностью лишает «я» существования, крадет у человека его индивидуальность. В такой смерти нет ничего подлинного. Странным образом, война погружает речь в фольклор, в безличное бормотание поколений. Смерть на войне, в противоположность всякому патриотическому дискурсу, низводит человека до животного, до родового состояния зоологических таксономий. Речь идет воистину об озверении человека, чья речь утрачивает связь с говорящим и становится речью неразличимых видов и родов, речью крайней абстракции, совершенно оторванной от личности говорящего:

мы не нем цы
не мы нем цы
шерстью крыты
их младенцы

не лю ди мы
их становья
мы не нем цы
цы кать кровью

мы не рыбы
рыбы немы
с ними можно
делать мены

мы не вещи
не черепья
не скворешни
не черешня

мы не мы ты
мы не мы же
в роще мирты
сплю и вижу

за ме жа ми
я зы ка мы
медвежами
музыками

мы не азы
мы не сразу

Степановой удается превратить странный немотствующий язык умерших в зеркало деперсонификации и утраты всякой аутентичности. Распад бытия-к-смерти как подлинного только ускоряет нарастание совместного бытия, но не такого, о котором мечтают философы. Совместность у Степановой — это совместность расползающейся телесности, которая переходит в нерасчленимость земли.

человеческое тело
не расходится как мыло
в напомаженной воде
оно никогда не бывает было
оно всегда сейчас и где

оно светимо сквозь валежник
его уничтожить мудрено
оно пробьется как подснежник
сквозь углеродное пятно

и все что в нем едва существовало
но изнывало взаперти
рванется в черные провалы
чтобы опять произойти

Природа, звери, земля — вот конечный пункт маршрута, по которому летят умершие души солдат. Все начинается с патриотической иллюзии участия в истории, а кончается перегноем, энтропическим растворением в природном. Война завершает бытие не в экстатическом слиянии сообщества и жертвующего собой индивида, но в бесформенности мертвых тел, неотличимых от почвы, растений и животных.