Иностранные агенты в России: замечания на полях

Лев Усыскин беседует с Дмитрием и Ириной Гузевичами, сотрудниками Высшей школы социальных исследований (Париж).

— Хотелось бы услышать краткий очерк истории импорта в Россию иностранных мозгов — т.е. европейских технических специалистов. Известно, что эти вещи происходили многократно, волнами, в течение многих веков — так вот, какие тут были волны, чем они специфичны и что это дало стране и народу?

Дмитрий Гузевич: Приблизительно с 1469-го по 1539 год имело место явление, которое условно можно назвать «итальянской волной». Но очень условно: на плечах итальянцев приехали и южные славяне, и греки, и немцы, и евреи — очень большое число разных людей. Фактически была попытка массового переноса знания — в первую очередь, технического, но не только: по всем фактически областям деятельности. И перенос этого знания вдруг захлебнулся. А следующий такой же был в эпоху Петра I — и он удался. И нас заинтересовало еще лет 20 назад, почему так вышло. Почему один перенос остановился, и был освоен только очень небольшой блок знания: строительство, фортификация, артиллерия, — тогда построили Успенский собор в Москве, полностью перестроили московский Кремль, начали лить пушки, делать порох. А философское знание, литературное, медицинское, даже книгопечатание так и не привились. Пришлось в течение двух столетий нанимать иностранцев. Люди приезжали, что-то делали, но своего аналогичного, за редким исключением, не возникало. При этом, когда мы занимались той эпохой, обнаружилось, что и она не была первой в таком роде — эти самые слова Аристотеля Фиорованти, строителя Успенского собора в Кремле: «наши делали», произнесенные при знакомстве с построенным в XII веке Успенским собором во Владимире. Действительно, такoe явление было, и оно называлось «Первая Ломбардская волна», когда по всей Европе рассеялись мастера из Ломбардии. А Фиорованти — это уже «Вторая Ломбардская волна». Тогда же встречаются и первые русские, которые ехали за рубеж учиться.

Ирина Гузевич: С этим же связаны попытки книгопечатания. Тут удивительная чреда: конец XV века, затем эпоха Ивана Грозного, затем уже эпоха Петра, попытка выйти из церковнославянской парадигмы. Причем все эти попытки были связаны с Западом, и государи вели себя, в общем, как диссиденты. И Иван III, и Иван IV, и Петр I. Например, странный побег Ивана Федорова с Петром Мстиславцем в 1566 или 1567 году, которые сумели из Москвы увезти все оборудование типографии в страну главного внешнеполитического противника. Это ведь нельзя совершить вопреки воле царя: нагнали бы и уничтожили.

— Про это есть исследование Сергея Богатырева, где дается объяснение событиям. Книгопечатание опекал митрополит Афанасий, тогда как сменивший его Филипп Колычев был к этой штуке вполне равнодушен, его больше вдохновляли водяные мельницы — и в результате объем заказов резко сократился. Тогда наиболее амбициозные специалисты и уехали в Литву, где была работа, но кто-то остался, и книгопечатание в Москве с отъездом Федорова и Мстиславца не прервалось, хотя и резко сдало обороты.

И.Г.: Но был ли при этом равнодушен и сам царь? Или таким способом уступал возникшему сопротивлению среды? Очень близкая ситуация при Иване III. Сперва с любекским печатником Бартоломеем Готаном в Новгороде (его, в конечном счете, вроде утопили), а затем похоже, что государь финансирует первую кириллическую типографию Швайпольта Фиоля (1490–1491) в Кракове. Петр I — попытка начать печать светской книги в Голландии.

— Привилегия Тессинга и Копиевского, 1697 года?

Д.Г.: Да, но с уточнениями: не в 1697-м, а в мае 1698 года; привилегия тогда давалась только Тессингу, а не ему с Копиевским; Копиевский получил какую-то грамоту несколько позже, видимо, после смерти Тессинга; и была еще грамота Елизарию Избранту, выданная в июне 1698 года. То есть что-то Петру мешало. В русской культуре что-то очень мешало, сильно сопротивлялось светскому книгопечатанию, как при Иванах III и IV сопротивлялось книгопечатанию вообще. И только после создания гражданского алфавита это препятствие исчезает.

— Хочу возвратиться немного назад. А откуда именно такие даты — 1469–1539?

Д.Г.: Первая дата — сватовство Ивана III к Софье Палеолог. Именно она привезла с собой значительное число иностранных специалистов. И вторая — побег последнего иностранного архитектора той эпохи, Петрока Малого, уже в эпоху боярского правления при малолетнем Иване IV. Но всем этим людям предшествовали денежники — мастера монетного производства. В Москве уже в 1462 году мастер Джакопо отчеканил «угорский» золотой Ивана III. А когда мы посмотрели по всей Европе эту Вторую Ломбардскую волну, мы обнаружили, что везде архитекторам, которые приезжали в Венгрию, в Польшу, во Францию, в Испанию, в германские государства, предшествовали ломбардские денежники! То есть буквально — калька. В течение почти столетия — один и тот же процесс. Чуть-чуть отличаются сроки, и всё. И во многих случаях это происходит на основе династических браков с кем-то из итальянок. В нашем случае — гречанка Софья, воспитанная в Италии. То есть Московия в этом смысле вполне типична. Другой вопрос — нетипичным оказалась остановка конца 1530-х годов. Такое ощущение, что русская культура захлебнулась новым знанием, освоив только то, что нужно ей для обороны и безопасности.

— А при Петре?

И.Г.: А вот при Петре — не захлебнулась. Между Петром и этой первой волной продолжался найм технических специалистов — но он шел очень узким ручейком. Приглашений очень мало, люди сами иногда приезжают, кто-то из послов нанимает. При Грозном пытались нанять массово — 123 человекa собрали в Любеке, и их всех там задержали местные власти.

— Это 1547 год, да.

Д.Г.: То есть специалисты постоянно проникают в Россию, но мало. И их не выпускают обратно. Из России допетровской очень тяжело выехать. С одной стороны, задерживают тех, кто приехал, потому что они нужны. С другой — в Европе возникает устойчивое представление, что когда в Московию приедешь, оттуда обратно уже не выбраться. Это очень сильно начинает мешать в конце XVII века, хотя до какой-то степени и до какого-то момента эта тактика и давала свои плоды.

Кому-то удавалось бежать, кого-то прибили. Фиорованти пытался бежать. Кому-то за попытку побега отрубили ногу.

— А Петр стал выпускать?

Д.Г.: Радикальная перемена. Дьяк Нефимонов в Вене в 1696 году пытается нанять итальянских мастеров-кораблестроителей. И ему говорят, что нужны контракты. Ну, как же, — он отвечает, — государь наш милостив, зачем еще какие-то бумаги. Нет, говорят, без договоров не поедет никто. И вдруг доходит до него, что эти договоры — и есть гарантия права на возвращение. Вот если бы не было миссии Нефимонова 1695–1697 годов, не было бы и массового найма специалистов в ходе Великого Посольства.

— А там — около 1000 человек наняли…

И.Г.: Таким образом, стало понятно, что нужно составлять срочные контракты и их потом выполнять. Это переломный момент в истории найма технических специалистов в России.

— А что, военные немцы на русской службе не подписывали контракта?

И.Г.: Военные тоже стали подписывать контракты после Великого Посольства.

— Правильно я вас понял, что до этого формальными основаниями службы иноземца в армии была его челобитная и, в ответ на нее, внутренние документы московской приказной машины?

Д.Г.: В основном, да. Хотя не без исключений для тех, кого специально приглашали. Ну, например, группа голландцев, которая занималась строительством и эксплуатацией «Орла» и всей дединовской флотилии. Проблема была еще в выполнении договоров. Нужны были гаранты, которых должно было уважать русское правительство: дипломаты и консульские службы. Так, уже при Петре, инженер Джон Перри, войдя в конфликт с русской администрацией, спасся благодаря британскому послу. Думаю, что, по счастью для него, благодаря действиям России из-за акта нападения кредиторов на посла Матвеева в Англии, было признано положение дипломатического иммунитета. Но этот вопрос требует отдельного рассмотрения.

— Хорошо, добрались до петровского времени. Пошел форсированный найм иностранных технических специалистов. И существует довольно широкое убеждение, что этот процесс тогда же и завершился. Наняли много людей, они потом стали как бы своими. И все.

И.Г.: Безусловно, набрали и много лишних. Кроме того, в начале не вполне понимали, кого надо нанимать. Многие отслужили срок контракта — допустим, три года — и уехали назад. Кого-то раньше выгнали по служебному несоответствию. Католики жаловались, что их увольняют по конфессиональному признаку с подачи протестанта Лефорта. Но постепенно набирать иностранцев стали разборчивее. Очень большой найм специалистов был в 1715–1717 годы во Франции, когда приехали мастера строительные и художественных мануфактур. Причем их набрали явно больше, чем было надо, — очень быстро часть из них оказалась без государственных заказов, часть оказалась на вольных хлебах, многие уехали в 1720-е годы, но многие остались.

— А после смерти Петра?

Д.Г.: Резко снизился набор технических специалистов, да и военных тоже. При Екатерине I шел набор ученых, так как создавалась Академия наук. Это отдельная тема. Ученых продолжали принимать, но заметного набора инженеров действительно не было довольно долго. Но кто-то появлялся — скорее, своей волей, чем по настоянию принимающей стороны. Россия уже воспринималась достаточно цивилизованной, чтобы там работать без страха.

— А при Анне Иоанновне? Знаменитое засилье немцев?

Д.Г.: Действительно, в первой половине 30-х годов оказалось очень много немцев на офицерских должностях, включая технические рода войск. Но человеком, который остановил дополнительный найм иностранцев и стал продвигать русских, был мекленбуржец Б.Х. Миних! К тому же часть тех, кого мы именуем сейчас иностранцами, в эту эпоху составляли немцы Прибалтики, т.е. подданные российской короны, — просто в какой-то момент корона оперлась на представителей подчиненного ей, но не титульного этноса. Это ее право. Это как Петр в церковных вопросах больше опирался на малороссийское духовенство (к нему тогда и белоруссов приписывали), чем на великороссов (последние больше в оппозиции были). Ну, и, наконец, мифология «немецкого засилья», у истоков которой стоит еще Ключевский, оказалась очень живучей.

— А дальше?

И.Г.: Очень большой найм специалистов имел место при Екатерине II. Интересный период длился чуть более десяти лет, когда было нанято довольно много голландцев и, не столь массово, но уже на длительном временном промежутке — англичан.

Л.У.: Для каких задач?

И.Г.: Англичане должны были решать задачи судостроения и морской службы и вторая тема — паровые машины. В Кронштадте они строили ньюкоменовские пароатмосферные машины, работавшие по отливу воды в сухих доках.

— Это какие годы?

Д.Г.: 1770–1780-е. Был такой Александр Смит. Человек, умевший рассчитывать ньюкоменовские машины по диаметру поршня. Для той эпохи это гениально. И он строил их в Кронштадте. Знал он и о машинах Уатта.

— А какое у него было образование?

Д.Г.: Никакого. Прошел соответствующее ученичество.

— А у него самого были ученики?

Д.Г.: Были русские ученики. Мы даже статью опубликовали по его русским ученикам. Но звезд с неба его ученики не хватали, хотя после его отъезда смогли обслуживать его машины, но не строить их.

— Хорошо. А голландцы?

И.Г.: Голландцев нанимали в основном как гидротехников и военных инженеров. Голландцы традиционно — блестящие гидротехники, с многовековыми традициями. И они, в отличие от англичан, имели более высокий образовательный ценз. Среди них были люди, имевшие за спиной университеты и различные технические школы.

— А имена?

Д.Г.: Фан Сухтелен, Деволант, Де Витте, фан дер Флис, ван дер Вельде. Мы насчитали около 30 человек. Голландцы и близкие к ним немцы-фризы. Такой вот был набор, очень любопытный. С одной стороны, он остановил создание в России технических школ, которые проектировал Фридрих Бауэр. Умница большая, швед из Германии на русской службе. Довольно рано ушедший из жизни, в 52 года. Когда он умер, ту работу, которой он руководил, пришлось разносить по 14 ведомствам.

— А какие должности и чины у него?

И.Г.: Генерал-квартирмейстер и генерал-инженер. Он создал генштаб, т.е. квартирмейстерскую часть.

— А кому он подчинялся?

Д.Г.: Вот он поссорился с Потемкиным, вышел из-под его руководства — и его прямым начальником оказалась Екатерина. Это совершенно отдельный, единственный в своем роде персонаж. Он умер в феврале 1783 года, уже прикованным к постели создав проект корпуса гидравликов и школы, так никогда и не осуществленные. И после его смерти стало понятно, что вакуум надо заполнять, и Екатерина стала приглашать голландцев. Даже есть фраза из письма барону Гриму: «мы наняли чудесных голландцев». И этот найм остановил создание технических школ. Но среди этих голландцев были несколько человек, которые настолько хорошо понимали необходимость школ, что сами их создали. После Сухтелена остались две школы, одна из которых, «Школа колонновожатых», стала прообразом Академии генштаба. А «Инженерная школа» стала Главным инженерным училищем и потом Инженерной академией. Деволант — один из создателей Института корпуса инженеров путей сообщения. То есть эти люди оставили после себя систему инженерного образования.

— А дальше?

Д.Г.: Последняя крупная волна найма — это эпоха Александра I. На русскую службу было нанято довольно большое количество французов. В основном это были «политехники», т.е. выпускники Политехнической школы. Но не только. Человек 25 оказалось на службе. На разное время — от очень короткого до очень длинного. Первые были в 1810 году официально посланы Наполеоном Александру, в ответ на его просьбу в ходе так называемого Эрфуртского свидания. Это Фабр, Базен, Дестрем и Потье. Они все дошли до генеральских чинов в России, все оставили очень глубокий след: и материальный в виде построенных ими сооружений, и нематериальный в форме созданных ими административных структур, учебных курсов, обученных русских учеников, написанных книг, издаваемых журналов.

— Сперанский приложил руку к этому эпохальному найму?

Д.Г.: В рамках его министерских реформ было учреждено ведомство путей сообщения. И в тайном комитете, который в мае 1809 года в Павловске решал соответствующие вопросы, был его агент статс-секретарь Лубяновский. Однако собственно создание отдельного путейского ведомства не было его заслугой. Здесь бóльшую роль сыграл Румянцев. Однако основная заслуга принадлежит самому Александру I, искавшему место для своего зятя — принца Голстейн-Ольденбургского. В определенном смысле принц сей, женатый на Екатерине Павловне, стал последним «удельным князем» в России со своим «малым двором» в Твери.

— Потом была война 1812 года.

И.Г.: Этих французов интернировали. Но в России также успели поработать некоторые пленные — такой Глейз, тоже политехник.

— Понселе?

Д.Г.: Понселе не поработал на Россию. Он поработал на себя, создав новый раздел математики в лагере для военнопленных под Саратовом. Впрочем, из Саратова он писал в Петербургскую Академию наук, но не получил ответа. А может и его письмо не дошло.

— И заинтересовался русскими счётами?

Д.Г.: Да, он привез их во Францию как хорошее наглядное пособие для обучения арифметике. А вообще-то он создал проективную геометрию. Мы нашли его тетради, первую и последнюю из семи тетрадей, написанных в саратовском лагере. А Глейза вытащили в Петербург, и он два года преподавал в Институте путей сообщения вместо сосланных в Иркутск Фабра, Базена, Потье и Дестрема.

И.Г.: Глейз оказался родственником Сеновера, директора института — тот его, собственно, и вытащил.

— Ага, мы кажется пропустили что-то….

Д.Г.: Да, была еще одна интересная волна, которую мы действительно пропустили. Волна французских эмигрантов, бежавших от революции. В рамках этой волны приехало определенное количество военных и технических специалистов. И среди прочих там был любопытный персонаж — вот этот Сеновер. Ученик Монжа, которого, правда, Монж попытался посадить в тюрьму во время революции. Военный инженер, окончивший Мезьерскую школу, экономист, переводчик английских экономистов на французский. И он в Петербурге зарабатывал себе на жизнь торговлей. А в 1808 году приехал Бетанкур (у нас есть подозрение, что они были знакомы по Парижу или по Лондону), они встретились, и когда Бетанкур создавал институт, он взял Сеновера в директора (ныне соответствует проректору). Директор там выполнял хозяйственные функции. Главой же института был инспектор.

— Инспектором был сам Бетанкур?

Д.Г.: Да. И Сеновер из капитанов королевской службы стал инженер-генерал-майором русской.

— А сам Бетанкур тоже появился в рамках этой же французской волны?

Д.Г.: Не совсем. Он бежал от Наполеона. Во Франции он не мог оставаться, в родной Испании — тоже. Александр хотел создать школу инженеров-путейцев. И к 1808 году ему предложили два проекта — Бетанкура и Вибекинга, баварского инженера, пруссака по происхождению. Но Вибекинг предлагал систему ученичества — в конце концов к нему постановили послать 12 учеников, и несколько действительно послали. А Бетанкура пригласили на службу. И создание института — это во многом толчок, данный Бетанкуром, но участвовали в этом несколько человек, в том числе Деволант, подавший свой проект еще в 1804 году, и молодой (25 лет) принц Ольденбургский — большая умница. Его назначили главным директором путей сообщения, и он создал очень серьезную и работоспособную административную структуру.

— И это была последняя волна?

Д.Г.: Да, дальше массовых приглашений как таковых по государственному найму не было. Кто-то приезжал сам. Было любопытное событие, когда Николай I в 1830-е годы разрешил группе французских политехников обследовать юг России. Очень неоднозначное событие — там был десяток французов, оплачивал все Анатолий Демидов. Сам — член Института Франции, он их знал по Парижу, особенно Ле Пле. Николай дал добро. И в результате довольно длительных исследований с 1837-го по 1839 год был, по существу, открыт и описан Донбасс, обследованы Крым, Северное Причерноморье. Другой вопрос, что данные, полученные в ходе этой экспедиции, были использованы французами во время Крымской войны. А Ле Пле был потом приглашен Демидовым на его заводы и довольно долго управлял ими, зачастую из Парижа. В 1844 году он предпринял большое путешествие по Уралу. Но от государства приглашений больше не было.

— Да, а уральские заводы, кстати?

Д.Г.: Это частные инициативы. Совсем другая тема.

— И в заключение следующий вопрос. Что дает приглашение иностранцев, помимо эффекта носителей уникального знания? Они еще способны, кроме того, взглянуть на дело с какой-то новой, непривычной, неожиданной колокольни. А еще тут имеется эффект «призвания варягов», т.е. людей, не завязанных в местные политические расклады, свободных в своих поступках. Имели ли место такие соображения?

Д.Г.: Думаю, что такие вопросы не задавались. Чтобы отказаться от приглашения иностранцев, нужна была своя система инженерного образования. Как только она была создана, от приглашений стало возможно отказаться. То же самое касается не только инженеров, но и медиков — врачей, лекарей, хирургов, аптекарей.