Цветение восточноевропейской архитектуры

Дмитриева Марина. Италия в Сарматии: пути Ренессанса в Восточной Европе. – М.: НЛО, 2015.

Три мира Восточной Европы — Польша, Богемия и Московская Русь — переизобретаются в книге Марины Дмитриевой. Все эти три мира стремились к экспансии, все разработали собственные модели экспансии, требовавшие возлагать на сословия новые обязанности и создавать или принимать извне целые группы, сдвигающие привычный порядок социальных отношений. Это были эксперименты, которые не во власти империй, но во власти региональных держав раннего Нового времени: произвести мутацию политической системы, мучительную для двора и населения, но открывающую на разных уровнях власти те степени свободы, которые недоступны при простом, рутинном решении задач. Освобождение от ига сословной нужды, скованности множеством обязательств, когда этого не может дать император, может дать «другой», новая диаспора или новый цех. Поэтому при всем различии этих трех миров общим было соединение некоторой чванливости с иногда немыслимой терпимостью, готовностью сделать чужаков главными деятелями и судьями социального развития. Желая сначала опереться только на собственные силы, они потом желают, чтобы новые люди, чужаки, вновь прибывшие, оценили их усилия и изобрели сам мир, механизм мирного существования, неся ключ от узорной шкатулки мирной жизни.

Новое в книге — умение сказать о различии трех миров, не прибегая к круговороту штампов, не перегружая понятие свободы поспешно навязанными образами, но давая свободе расправить крылья. Достаточно выяснить, как работали итальянские мастера в Восточной Европе. В Польше цех обслуживал нужды двора, и правила приема в цех были жесткими: нужно было не только доказывать состоятельность, но и заплатить 10 злотых взноса, и неделю кормить экзаменаторов. Сразу видно, что от итальянцев в Польше требовался «гамбургский счет» авторов долгосрочных проектов, которые умением много потратить доказывают свою самостоятельность. Каждый сам себе концерн: кто может обосновать затратный проект, тот имеет долгосрочную стратегию. В Богемии, напротив, итальянцы существовали в тисках жесткой конкуренции, вытесняя немцев с ремесленных позиций. Тогда цех был уже чем-то средним между армией и политической партией, и выполнение частных заказов напоминало армейские операции: экономно, продуманно, при этом иногда со стрельбой из пушек по воробьям. Не было здесь болезненной монументальности польских мемориальных часовен и размашистости дворцов, воспроизводивших итальянские палаццо как форпосты уже не средиземноморской власти, как в Италии, но новой экономики, превращающей что угодно в роскошь, увеличивающей символическую ценность того, что обесценивается реально, чтобы побудить придворных к новым успехам на войне и охоте. Но только в Богемии мог появиться арочный зал для игры в мяч, все дворцовые здания становились подобиями министерств, которые всем дадут работу, всех займут, хотя бы перебрасыванием мяча, приучая к стройности даже неожиданных инфраструктурных решений. Очевидна перекличка со значением французских бельведеров и эрмитажей, но если во Франции дворец был знаком полной победы короля над всеми врагами, то здесь совершенствование ремесла было одним из залогов победы: кто умеет построить крепость, тем более справится с дворцовой галереей. Во Франции эта мысль об экзаменах на мастерство, которые сдали военные строители, как-то уходила на задний план: войны выигрывал король, и он же экзаменовал подданных. А в Богемии борьба за заказы — это не только обстоятельства частных биографий, но и продолжение обучения, поиска артистической ловкости и артистической гармонии.

Идеальные города (принцип читта идеале) Речи Посполитой быстро становились многонациональными (подробно рассмотрено Замостье и упомянута Жолква — проекты местных образованных вождей): приток средств тогда и был настоящим триумфом города, показывая, что не только город, но и страна может решить все проблемы за собственный счет, а республика ученых в городе возьмет на себя всю дипломатию. Поэты и ученые в бурное время освободят от дипломатических каверз придворных, занятых другими делами, и создадут мир между общинами, чтобы их увлеченность делом не обернулась войной. Это не экономика прибыли, но экономика, заменяющая краткосрочное взаимопонимание долгосрочным: поэтому чем эфемернее становилось искусство, чем более поспешным и нелепым, тем серьезнее становилась гражданская жизнь. Триумфальные арки можно было сооружать не только в честь победы, но и в честь свадьбы: не только великие приобретения, но и великие траты должны были стать делом одного дня, необходимым приношением матери-Польше, которая всякий раз особо благоволит своим сынам, и музыканты на торжестве всякий раз играют особую музыку. Другой интересный пример самостоятельности городов: употребление техники сграффито (однотонного рисунка, гризайли) для оформления фасадов: была видна конструкция дома, при этом баснословные сюжеты играли ту же роль, что нынешние киноафиши, — показывали, что жизнь здесь интересна, что мифы не просто поучительны, а уже воспитали нравы горожан. Наконец, Московское княжество, или герцогство (ducatus): итальянцы, кажется, не развернулись в полную силу. Но не потому, что им был поставлен церковный канон, не дававший лить статуи, но потому, что их постоянно вызывали строить мосты и лить пушки для очередного военного похода: они становились людьми очередей в самом буквальном смысле. Родольфо «Аристотель» Фиорованти, на родине обвиненный в сбыте фальшивых монет, в Москве сбывал военные проекты. Головокружительная смелость Ренессанса была и в Московском государстве: но не в создании нового городского общества, а в умении даже епископа или боярина, почти бесправного в сравнении с великим князем, создать свой двор с соборами и палатами. Для меня книгу Дмитриевой, как створки, замыкают, с одной стороны, Кафедральный собор Вильнюса, с совершенно страдальческим выражением скульптурных лиц властителей, устрашаемых бременем власти, а с другой стороны, Ростовский кремль, резиденция митрополита Ионы, — недооцененный «идеальный город» Московской Руси, дождавшийся просвещенного Димитрия Ростовского. Это уже не идеальный город сословий, а идеальный город аскетов, каждый из которых способен обновлять аскетический язык, каждый из которых — прообраз Достоевского или иного гения. Читать книгу Дмитриевой — это всякий раз носиться на крыльях над названным треугольником Восточной Европы, лучше понимая взаимопроникновение культур и тем самым при новом перечтении или пересмотре иллюстраций проникаясь уже самостоятельно тем, как социальная позиция становилась изобретательством, делая изобретательство искусством, а искусство самой рамкой социального, — такие сдвиги в условиях культурных разрывов освободительны для мыслящего человека. Единственный упрек книге — не всегда даны современные названия городов, возможно, не все читатели помнят, что Пресбург — это Братислава. Недокрученность в мелочи мешает довести движение наших тревожных и трепетных размышлений до судеб Восточной Европы в наши дни.