Кант и колониализм: исторические и критические перспективы

Рецензия на книгу под редакцией Катрин Фликшу и Лии Ипи «Кант и колониализм: исторические и критические перспективы» (K. Flikschuh and L. Ypi (eds.). Kant and Colonialism: Historical and Critical Perspectives. Oxford University Press, 2014. 254 p.).

Хотя тема колониализма занимает маргинальное место в трудах Канта, вполне естественно, что его замечания относительно легитимности или нелегитимности колониального порядка привлекают пристальное внимание. Именно потому, что Кант считается главным представителем просветительского мышления и провозвестником теории эмансипации, любые возможные одобрительные или же критические высказывания в адрес колониализма с его стороны могли бы иметь далеко идущие следствия. Можно было бы усмотреть в позиции Канта, какой бы она ни оказалась, выражение сопричастности Просвещения колониальному угнетению или же, напротив, потенциал для его преодоления. Данный сборник не обращается напрямую к обширной теме отношений между Просвещением и колониализмом, но ставит перед собой более узкую задачу прояснения взглядов Канта на колониализм. В центре внимания авторов сборника оказываются четыре базовых вопроса.

1. Первый вопрос касается неустойчивости позиции Канта в отношении колониализма. Возможно, большинство читателей полагают, что эта позиция складывается из тех критических замечаний в адрес колониального порядка, которые Кант высказывает в «Основах метафизики нравственности» и «К вечному миру». Однако, как становится ясным из введения и статей Полин Кляйнгельд (Pauline Kleingeld) и Лии Ипи (Lea Ypi), Кант не всегда придерживался столь критического взгляда на колониализм. Более ранние замечания Канта о колониальных порядках и рабстве были в лучшем случае нейтральными: они способны навести на мысль, что он считал эти порядки допустимыми и, возможно, даже видел в них необходимый момент культурного и исторического прогресса. В «Идее всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (1784) Кант утверждает безо всякого критического дистанцирования, что, возможно, «наша» часть мира в конечном итоге даст законы остальным частям мира [1]. В некоторых других местах он обращается к практике колониального правления и рабства, не сопровождая свои размышления открытой критикой [2].

Явно озадачивает, что такой величайший поборник автономии, как Кант, считает допустимым колониальное подчинение и рабство. Кляйнгелд и Ипи утверждают: для того чтобы найти этому объяснение, следует принять во внимание иерархический подход Канта к человеческим расам. В нескольких очерках и различных лекциях по антропологии Кант выдвигает идею о том, что человеческие расы различаются в том, что касается природных побуждений и задатков. И таким образом они обладают разными способностями к усвоению культуры и самосовершенствованию. Посмотрим, к примеру, на записи лекций по антропологии 1781–82 годов: Кант там утверждает, что только белая раса «носит в себе все предрасположенности и задатки»; в отличие от нее, говорится далее, американское туземное население равнодушно, лениво и не способно к усвоению культуры; «негритянская раса… усваивает культуру, но лишь культуру рабов; то есть они позволяют себя обучать»; и наконец, «индусы» «усваивают культуру в ее высшей форме, но лишь в искусствах, а не в науках. Они никогда не возвышаются до абстрактных понятий». В этой расовой иерархии Кант отводит белой расе привилегированную роль в реализации полного потенциала человечества. Небелым расам Кант, напротив, приписывает предрасположенность к подчиненным и зависимым ролям. Кажется, именно этот иерархический подход к человеческим расам привел Канта к некритическому отношению к колониальному порядку и рабству.

Однако этот подход резко контрастирует с тем, как Кант в своих последних работах описывает колониальное управление, усматривая в нем недвусмысленное нарушение права и обвиняя государства западноевропейского мира в чудовищной «несправедливости, проявляемой ими при посещении чужих стран и народов (что для них равносильно их завоеванию)» [3]. Такими действиями «европейские дикари», как их называет Кант, вовсе не способствуют прогрессу цивилизации, как им хотелось бы представить дело, но скорее демонстрируют варварство, превосходящее предполагаемую «дикость» «чужеземных народов». Кляйнгельд и Ипи доказывают, что перемена Кантом своей позиции связана с его изменившимся пониманием релевантности расовых различий. Как указывает Кляйнгельд, Кант не дает никакой характеристики рас в вышедшей в 1798 году «Антропологии с прагматической точки зрения», потому что приходит к пониманию, что раса не может быть релевантна в прагматическом смысле. Расовые различия составляют предмет физиологического знания человеческого существа, занятого тем, «что природа делает из человека»; такое знание не имеет прямого влияния на наше прагматическое знание человеческого существа, имеющего дело с тем, что человек «в качестве свободно действующего существа делает или может и должен создать из себя сам». Ипи полагает, что причиной изменения взглядов Канта на данный предмет мог стать его отказ от преформизма в пользу эпигенеза, приведший Канта к новому пониманию роли природных предрасположенностей в актуализации потенциала живого существа. Именно это заставляет Канта убрать из «Антропологии» присутствовавшее в его ранних работах упоминание преформированных зародышей, разделяющих человеческие расы и полагающих основание для расовой иерархии.

2. Вторая большая тема, получающая освещение в сборнике, касается того, как критический взгляд на колониальные порядки, к которому Кант пришел в своих последних работах, укоренен в его философии права. Как указывает Артур Рипстейн (Arthur Ripstein), Кант различает три формы нарушения права (wrongs), свойственные колониализму: i) неправомерность колониального завоевания; ii) неправомерность статуса колонии; iii) неправомерность путей осуществления колониального управления. Первая неправомерность (i) основана на факте, что колониальный захват приравнивается к «способу приобретения территории с использованием силы» (p. 148) и следовательно неразрывно связан с формами захватнической войны, которые Кант считает нелегитимными. Статус колониальных войн особенно проблематичен, так как они несовместимы с продолжением существования обеих воюющих сторон, то есть с требованием, которое должно уважаться в ходе любой справедливой войны. (ii) Даже в тех случаях, когда колониальное правление может возникнуть как следствие оборонительной, а значит справедливой, войны, колониальное господство все равно предосудительно как модус управления post bellum. Колониальное господство, при котором одна нация непрерывно правит другой, противоречит праву жителей колонии на самоуправление с помощью своих собственных институтов. В этом отношении даже аннексия представляется лучшим решением вопроса, потому что, по крайней мере, позволяет жителям колонии воспользоваться полным членством в новом расширенном государстве, то есть статусом, позволяющим им управлять самими собой. В противовес этому, жители колонии остаются пассивными гражданами. И наконец, третье нарушение права со стороны колониализма относится к способу реализации колониального управления. Колониальное управление, будучи само по себе несправедливым, все же допускает внутренний нормативный стандарт: если мы судим его в соответствии с тем, как оно само представляет свою деятельность, мы должны требовать, чтобы колониальное управление действовало от лица и в интересах жителей колонии и не было направлено на реализацию частных целей колонизаторов. Как видится Канту, европейские колониальные порядки повинны во всех трех формах нарушения права, свойственных колониализму (iii).

Пожалуй, было бы естественным ожидать, что Кант, указав на эти три формы нарушения права, сформулирует особое право сопротивляться колониальному правлению и непосредственную обязанность компенсировать колониям нанесенный им ущерб. Однако, как показывают Рипстейн, Энтони Пагден (Anthony Pagden) и Питер Нисен (Peter Niesen), позиция Канта по этим вопросам сложнее. Канту представляется, что неправомерные методы присвоения территории все же могут стать основанием для действительного правового титула. Пусть даже государство и расширило свою территорию путем захватнической войны, то есть незаконными методами, мы должны уважать целостность новой территории, как только на ней установится мир. Очевидная опасность этого рассуждения Канта в том, что оно открывает возможность для оправдания ex post facto войны и колониального правления (Ripstein: 153) и блокирует право на «любой вид борьбы за независимость» (Pagden: 41). В вопросе о восстановительном правосудии Кант «известен как противник исправления исторической несправедливости» (Niesen: 183), так как он требует похоронить исторические обиды для обеспечения подлинного мира. Как пытается показать Нисен, все же остается возможность сформулировать на уровне международного и космополитического права принципы восстановительного правосудия в отношении колониальных порядков, которые Кант мог бы поддержать (см. также Pagden: 40).

Все эти затруднения указывают на одну черту кантовской философии права, налагающую ограничения на его критику колониализма: вся философия права Канта зиждется на нашей фундаментальной обязанности войти в гражданское состояние и поддерживать его, как только оно было достигнуто, безотносительно к тому, как оно возникло и насколько несовершенно оно в его наличном состоянии [4]. По всей видимости, именно этот посыл приводит Канта к сомнениям по поводу наделения колонизированных народов правом на сопротивление колониальному господству, коль скоро оно было установлено. И не вызвало бы удивления, если бы Кант на том же основании счел легитимным принуждение европейскими народами к гражданскому союзу с ним народов, находящихся в догосударственном состоянии (non-state people). Если бы формирование справедливого гражданского общества и в самом деле было бы высшей задачей, установленной для человечества природой [5], можно ли было счесть незаконным использование колониального порядка для достижения этой цели? Примечательно, что в своих последних работах, как показывает Анна Стилц (Anna Stilz), Кант выступает категорически против этой идеи и открыто отрицает за европейскими колонизаторами право принуждать негосударственные народы к гражданскому союзу. Стилц рассматривает две возможности: либо Кант считает, что негосударственные народы уже вступили в собственное гражданское состояние, которое следует уважать; либо он считает, что столкновение европейцев с этими народами не является неизбежным и что вступление в гражданское состояние — это долг этих народов перед самими собой, который совершенно не касается колонизаторов. В конце концов, вы должны подчиниться долгу и вступить в гражданское состояние только тогда, когда «вы не можете не объединиться со всеми остальными» и «не можете избежать совместной жизни со всеми остальными».

3. Третий вопрос, затрагиваемый в сборнике, касается различия между критикуемыми формами колониального порядка, с одной стороны, и легитимными формами международной торговли и поселений — с другой. Как показывают ряд авторов (например, Муту (Muthu) и Ипи), для Канта существование в мире колониальных порядков не является случайностью, но тесно связано с некоторой изначальной предрасположенностью человеческих существ — с их «недружелюбной общительностью», порождающей экспансионизм в торговле и общении, конкуренцию и конфликты. Как особенно подчеркивает Санкар Муту, в предрасположенности к недружелюбной общительности можно увидеть источник как порицаемых порядков европейского колониализма, так и форм справедливой международной торговли и легитимного поселения.

Для разведения этих двух возможностей Муту выделяет два типа «сопротивления», укорененных в нашей недружелюбной общительности: оправдываемую и продуктивную форму сопротивления для равного богатства (equal worth) и неоправдываемую и деспотичную форму сопротивления ради большего богатства (greater worth). Тогда как последняя форма лежит в основании колониальных порядков господства и подчинения, «сопротивление ради равного богатства» служит источником для форм коммерции и взаимодействия, имеющих своим условием равенство. Эта продуктивная форма сопротивления может проявляться в отказе от коммуникации и взаимодействия. Сталкиваясь с потенциальными колонизаторами, мы имеем право исключать их из нашего сообщества. В этом отношении Кант открыто наделяет народы правом не предоставлять иностранцам право свободного вхождения в свои сообщества. В работе «К вечному миру» Кант ссылается на Китай и Японию, одобряя те ограничения, которые эти страны наложили на посещения иностранных гостей.

Космополитическое право, следовательно, не дает нам полномочий для принуждения других вступать с нами в постоянное объединение, но только обязует других предоставлять нам возможность и пространство для обращения к ним с предложениями общения (communicative offers). Как утверждает Лисбет Ванхауте (Liesbet Vanhaute), легитимные формы торговли и поселений, которые могут родиться из таких предложений общения и визитов, согласно Канту, зависят от договоров. Это верно как для легитимных форм поселений, так и для коммерческих операций. В то время как критикуемые колониальные порядки отмечены насилием и эксплуатацией со стороны колонизаторов, а также игнорированием права посещаемых отвергать предложения, легитимные формы международной коммерции и взаимодействия зависят от согласия посещаемых, выраженного в договорных отношениях. Договоры представляют собой декларации двух воль, объединенные в соглашении и предполагающие формальное равенство договаривающихся сторон.

Этот способ определения легитимных форм коммерции и поселений может, однако, вызвать возражение иного рода: поскольку Кант полагает, что обязательная сила договоров зависит «от третьей стороны, обладающей силой принуждения» (Vanhaute: 138; cf. AA 6:284), по причине того, что нации не имеют института, который располагал бы одинаковой обязательной силой для обеих сторон, договоры между такими сторонами ненадежны и более сильная сторона склонна либо использовать их к своей выгоде, либо нарушать. Для того чтобы этого избежать, представляется необходимым, чтобы два договаривающихся партнера стали частью объединяющего гражданского союза и таким образом подчинились бы силе, которая управляет обеими сторонами. Но не означает ли это, что даже легитимные формы поселения и коммерции порождают колониальные механизмы (colonial dynamic), посредством которых пришельцы вовлекают негосударственные народы в гражданский союз? Таким образом, мы можем задаться тревожным вопросом, не имеют ли договоры, которые по замыслу должны избегать одностороннего насилия, свойственного колониальному порядку, колонизирующее воздействие другого рода (включающее навязывание сильной стороной форм правовой и политической регуляции народам, которые, возможно, до того момента использовали иные формы институциализации свободы и справедливости).

4. В завершение сборника Мартин Аджей (Martin Ajei) и Катрин Фликшу (Katrin Flikschuh) поднимают важный вопрос о том, обладает ли позиция Канта, взятая в более широком плане, критическим ресурсом, который можно было бы использовать в отношении пост- и неоколониального состояния современности. Они предостерегают всех от соблазна отмахнуться от авторов, подобных Канту, на основании их, казалось бы, апологетических высказываний в адрес колониализма. Аджей и Фликшу полагают, что вместо этого мы должны развивать критический потенциал кантовской философии с тем, чтобы критиковать продолжающееся воздействие колониальных порядков на наши современные дискурсы и формы жизни. Они считают, что формализм позиции Канта делает ее особенно мощным инструментом критического анализа «колониальной ментальности», по сей день присутствующей в дискурсах глобальной справедливости.

Из всего вышесказанного очевидно, что перед нами весьма содержательный труд, представляющий отличнейшее начало для знакомства со взглядами Канта на колониализм. И вполне естественно, что столь содержательно насыщенный сборник дает направление для дальнейшего рассмотрения вопросов, к которым он не обращается напрямую. Однако в двух отношениях дополнительный материал значительно улучшил бы содержание сборника. Во-первых, вызывает сожаление, что редакторы не включили в сборник тексты, содержащие более серьезную критику кантовской позиции и обсуждающие возможность более глубокой и длительной связи его философии с колониализмом. Хотя сборник составлен из весьма обстоятельных и взвешенных текстов, то, как редакторы представляют сборник читателю и как они исключают серьезную критику, не давая приверженцу критической позиции шанса высказаться, заставляет подозревать сборник в апологетическом настрое и стремлении защитить Канта от подобных нападок. Как я уже говорил, такой подход вызывает сожаление, так как задача сборника не в том, чтобы защищать Канта и кантианство от критики, но в том, чтобы подвергнуть его позицию оценке и развить ее критический потенциал применительно к колониальным и постколониальным формам господства и эксплуатации.

Во-вторых, было бы целесообразно включить в сборник тексты, помещающие проблему в более широкую перспективу, а не сосредоточенные, подобно большинству статей сборника, вокруг тех нескольких фрагментов, где Кант открыто комментирует колониализм. Кроме вопроса о том, одобрял ли Кант колониализм или критиковал его, мы могли бы задаться вопросом, имеется ли в философии Канта потенциал в первую очередь для целостного осмысления проблемы и механизма колониализма. Если мы примем идею о глубинной связи колониализма с глобальной торговлей и капитализмом, на которую указывали некоторые посткантианские авторы, то располагает ли Кант средствами для понимания и критики полного спектра колониальных порядков? И может ли быть так, что Кант, будучи критически настроенным в отношении колониальных порядков своего времени, сохранял, возможно против своей воли, убеждения, привязывавшие его к эпохе колониализма? В сборнике затрагиваются два таких убеждения, нуждающихся в дальнейшем изучении, — понимание Кантом цивилизационного процесса и проводимая им фундаментальная связь между собственностью и правом.

Рассматривая цивилизационный процесс, Кант соглашается с тем, что желание обладать и владеть является непреодолимым механизмом развертывания потенциала человечества. В этом ракурсе конкурентная торговля и даже война представляются необходимыми элементами в уготованном нам скрытом плане природы. Может ли такой взгляд навести на мысль, что некоторые колониальные практики каким-то образом оправдывают свой вклад в цивилизационный процесс? И не предполагает ли Кантова концепция цивилизационного процесса, что несмотря на спорность некоторых колониальных методов, в целом, вовлечение «дикарей» в цивилизационный процесс есть благо? [6] Различение Кантом обычного процесса цивилизации и процесса достижения моральности, а также его критика избыточной цивилизованности нашей эпохи при отсутствии моральности [7] позволяет ему критически отнестись к идее цивилизации. Однако верно и то, что Кант по большей части представляет цивилизацию как необходимое условие для морального развития, а следовательно, цивилизация и ее пороки представляются необходимыми и в конечном счете оправданными.

Второе фундаментальное убеждение Канта, намекающее на более глубокое сродство позиции Канта с эпохой колониализма, состоит в том, что право возникает из одностороннего акта захвата. Мы вступаем в нормативную сферу права, сначала заявляя временное право в отношении вещей, которые мы присваиваем и таким образом изымаем из пользования другими людьми, а затем вступая в гражданский союз с другими для того, чтобы закрепить эти временные права. Разве такое объяснение не привязывает саму идею права к исходной ситуации колониального варварства — ситуации утверждения в качестве моего того, что принадлежит всем нам, и принуждения другого под властью закона обеспечить неприкосновенность моего права? Я не утверждаю, что Канта невозможно защитить от такого прочтения, но мне показалось, что было бы плодотворным по крайней мере обратиться к этой проблеме.

Эти вопросы, конечно, носят более умозрительный характер, нежели те, которыми задаются авторы сборника. Однако эти проблемы, как мне кажется, позволяют поместить сюжеты книги в более широкий контекст.

Вопрос о том, какой именно точки зрения на колониализм придерживался Кант в тот или иной период своей интеллектуальной карьеры, приобретает значимость именно благодаря тому, что он может прояснить для нас сложное отношение просветительского рационализма и колониализма. И понимание того, что критический потенциал кантовской философии ограничен, идет ли речь о делегитимизации колониальных порядков его собственного времени или о культурном и экономическом империализме нашего времени, не дает нам основания с чистой совестью признать его философию непригодной для критики колониализма. Напротив, это понимание заставляет нас задуматься, не помещает ли нас наша длительная приверженность определенной идее цивилизации и определенной концепции права, укорененного в собственности, в более широкую рамку постколониального режима.

Примечания

↑1. См. AA 8:29. Автор рецензии цитирует Канта по изданию: Kant I. Gesammelte Schriften, Akademie-Ausgabe; переводы цитат на английский взяты из Кембриджского издания работ Канта.

↑2. См. AA 2:438, 8:174 и студенческие записи лекций по антропологии (e.g. AA 25:362–5) и физической географии (Dohna 236, 238, 241; Doenhoff 189).

↑3. «К вечному миру» AA 8:358; ср. также AA 8:344, 8:354 ff.; AA 6:265 f., 6:348 f., 6:353 f.

↑4. Об обязанности вступить в гражданское состояние см. AA 6:307, 6:237, 6:255; об обязанности оставаться послушным субъектом гражданского порядка независимо от того, насколько он невыносим и каким бы сомнительным ни было его возникновение см. AA 6:320 ff.

↑5. См. AA 8:22 ff., AA 8:365 ff.

↑6. Ср. замечание Канта, которое цитирует Пагден на с. 37, о том, что «мир ничего бы не потерял, если бы Таити просто ушел под воду» (AA 15:785).

↑7. См. AA 8:26, AA 9:451; см. также AA 7:321 ff., AA5:431 ff.

Источник: Notre Dame Philosophical Reviews