«Это прежде всего вопрос свободы»

С интересом посмотрел выступление Владимира Путина на Генеральной Ассамблее ООН в день лунного затмения 28 сентября. При просмотре даже вспомнился третий сезон «Карточного домика», в котором брутальный и подозрительный Президент РФ Петров приехал с визитом в Соединенные Штаты. Увы, но Путин все больше начинает походить на собственные карикатуры из произведений литературы и кино.

Многие отметили его невыразительное чтение по бумажке, свойственное престарелым партийным боссам времен брежневского застоя. Но и по бумажке Путин зачитывал текст не очень внимательно — достаточно сверить его устное выступление с текстом стенограммы, опубликованной на официальном сайте Кремля. В стенограмме кое-что подправлено. Например, на самом деле Путин сказал: «Вы хоть понимаете теперь, чего вы натворили?» (он вообще любит это слово — «чего») — на сайте же размещена, видимо, изначальная версия текста, более согласующаяся с правилами русского языка: «Вы хоть понимаете теперь, что вы натворили?»

Видно, что во время своего выступления Путин отнюдь не излучал уверенность и силу, хотя по содержанию его речь должна была вызвать определенное сочувствие у ряда диктаторов, опасающихся лишиться власти в своих странах, и вызов, брошенный им «мировому гегемону», был обречен на поддержку значительной части зала. Но, несмотря на антиамериканский пафос, исполнение роли «спасителя мира» и «борца за равноправие» вышло каким-то блеклым, скучным, без заряжающего энергией энтузиазма. Хотя понятно, что по своему психотипу Путин не Никита Хрущев и не Уго Чавес: ни стучать ботинком по трибуне, ни поминать дьявола и запах серы он бы не стал. Но за последний год-полтора что-то с его харизмой все-таки произошло. Возможно, впрочем, что он просто отвык бороться и чувствовать живое сопротивление, постоянно пребывая в исключительно комфортной для себя среде. Поездка же в Нью-Йорк, совершенно очевидно, стала выпадением из такого привычного и удобного мира, в котором любое твое желание — закон, а любое слово — выше закона.

Однако главное недоумение вызывает то, что Путин, рассуждая о глобальном мироустройстве, совсем не соотносит свои тезисы с ситуацией в России. Выступая против навязываемого «единомыслия» и диктата «единственного центра доминирования», он почему-то в собственной стране выстраивает именно то, за что критикует США и Запад. Это довольно симптоматичное психологическое замещение. Достаточно внимательно ознакомиться со следующими его высказываниями:

«И тогда у тех, кто оказался на вершине этой пирамиды, возник соблазн думать, что если они такие сильные и исключительные, то лучше всех знают, что делать…»

«Тогда у нас действительно не останется никаких правил, кроме права сильного. Это будет мир, в котором вместо коллективной работы будет главенствовать эгоизм, мир, в котором будет все больше диктата и все меньше равноправия, меньше реальной демократии и свободы…»

«Мы все разные, и к этому нужно относиться с уважением. Никто не обязан подстраиваться под одну модель развития, признанную кем-то раз и навсегда единственно правильной».

Говоря о «социальных экспериментах» времен СССР, Путин замечает, что «никто не учится на чужих ошибках», хотя ему как главе Российского государства логичнее было бы признать эти ошибки «своими» и учитывать их не только во внешней, но и во внутренней политике. Ведь только ленивый не говорит сегодня о рисках, которые несет монополизация политической жизни и авторитаризм, не решающийся на модернизацию страны. О том, что излишняя централизация для России вредна, писал незадолго до своей смерти экс-премьер-министр и основатель «Меркурий-клуба» Евгений Примаков. Все чаще на то, что политическая система, выстроенная в России, тормозит развитие страны по всем направлениям, указывает и давний соратник Путина экс-министр финансов и глава Комитета гражданских инициатив Алексей Кудрин.

Тем не менее, решение внутренних проблем уже давно стало подменяться геополитической повесткой и ура-патриотической риторикой, а предостережения экспертов от злоупотребления «правом сильного», разрушающим работу всех государственных институтов, перестали восприниматься режимом на фоне обострившейся борьбы за мировое влияние и государственный суверенитет. Причем относительно последнего Путин сказал в общем-то правильные слова: «Ведь что такое государственный суверенитет, о котором здесь уже коллеги говорили? Это прежде всего вопрос свободы, свободного выбора своей судьбы для каждого человека, для народа, для государства». Загвоздка же состоит в том, что в его правление свободы человека и гражданского общества были вновь принесены в жертву «свободе государства» и произволу тех, кто «оказался на вершине пирамиды».

Подспудно речь Путина в ООН полна оправданий и некой защитной агрессии, которая иногда выглядит комично: «Вынужден заметить, что в последнее время наш такой честный и прямой подход используется как предлог, чтобы обвинить Россию в растущих амбициях. Как будто у тех, кто говорит об этом, нет вообще никаких амбиций. Но суть не в амбициях России, уважаемые коллеги, а в том, что терпеть складывающееся в мире положение уже невозможно (выделено мной. — Н.П.)».

Такие заявления больше похожи на проявление обиды, вызванной длительным непониманием того, с кем ты как будто постоянно находишься в диалоге, чем на конструктивные предложения по решению мировых проблем. Говоря об этих проблемах, включая исламский терроризм и военное обострение на Ближнем Востоке, Путин посылает почтенному собранию «такой честный и прямой» сигнал о том, что недооценивать противника недальновидно и опасно: «Тем, кто действительно так поступает и так думает, хотел бы сказать: уважаемые господа, вы имеете дело, конечно, с очень жестокими людьми, но вовсе не с глупыми и не с примитивными, они не глупее вас, и еще неизвестно, кто кого использует в своих целях».

Мировым лидерам стоило бы прислушаться к его словам, и в борьбе за демократию и развитие учитывать путинское понимание реальности (тем более что тех, кто мыслит схожим образом, среди действующих глав государств немало). Путинское кредо можно кратко сформулировать так: «Никаких перемен!». Но, как верно заметил в одной из своих статей Владислав Иноземцев, «свобода важнее безопасности, а развитие — стабильности». Об этом важно помнить, внимая любым предложениям современных политиков о безопасном устройстве мира. Ведь то, что для них, в первую очередь, «вопрос легитимности государственной власти», «региональной и глобальной стабильности», — для нас, прежде всего, вопрос нашей личной и общественной свободы.