О том, как на Руси независимый суд построили

Лев Усыскин беседует с Александром Верещагиным, доктором права Университета Эссекса (Великобритания), ген. директором ООО «Институт прецедента».

— Поговорим о судебной реформе Александра II. Принято считать, что ее результатом стало создание независимого и квалифицированного суда на уровне, присущем передовым европейским странам. И этот суд сохранялся вплоть до конца императорской России, будучи едва ли не самой передовой ее государственной институцией. Наверное, исходный вопрос будет таким: что, собственно, было создано? Если перечислить коротким списком.

— Была создана новая судебная система — бессословная вместо сословной, сложившейся в екатерининское время. Сословная принадлежность перестала играть всякую роль в судопроизводстве. Судебный процесс стал открытым и состязательным. Другие важнейшие новшества: несменяемость судей, введение присяжных в уголовное судопроизводство, создание близкого к населению мирового суда, адвокатуры и института судебных следователей. Суд стал достаточно независимой и при этом центральной правовой институцией, вокруг которой, как малые планеты вокруг солнца, вращалось все остальное: присяжные, адвокатура, прокуратура, следствие, нотариат… Все это состояло при новых судах, было к ним «пристроено».

— До реформы адвокатов как таковых не было?

— Адвокатов не было — были стряпчие, не представлявшие собой корпорацию с особыми правами и обязанностями. Русские монархи, начиная с Екатерины, со стойким предубеждением относились к адвокатской профессии, вследствие той выдающейся роли, которую сыграли адвокаты во Французской революции.

— Можно ли считать судебную реформу следствием крестьянской — и коли да, то в каком отношении и в какой степени?

— Преобразование суда было необходимо независимо от того, что происходило с крестьянским вопросом. Качество судопроизводства было слишком очевидно плохим. Поэтому проекты судебной реформы возникали гораздо раньше, задолго до официальной постановки крестьянского вопроса. Достаточно вспомнить проекты Сперанского. Но та конкретная форма, в которой реально произошло преобразование — с созданием бессословного суда, где представители любых сословий могли и должны были состязаться на равных, — эта форма была возможна лишь после 1861 года. Хотя отдельные улучшения были возможны и ранее: скажем, следственная часть была успешно реформирована уже в 1860 году. Кроме того, отмена крепостного права сама по себе была изменением настолько радикальным, что чисто психологически сделала возможной решительную постановку и других вопросов, в том числе и вопроса о суде.

— Теперь о том, как все это сделали. Первое, что здесь интересно, — это в какой степени ощущалась потребность в судебной реформе. Кем она ощущалась и какого рода. И как это ощущение дошло до самых верхов.

— Об этом есть отличная книга Р. Уортмана, переведенная на русский язык, — «Развитие правового сознания в императорской России». Там весь этот процесс прослеживается подробно и увлекательно. Важную роль сыграли соображения, как бы сказать, «инвестиционного климата». Известный экономист академик В.П. Безобразов объехал в 1859–60 годах девять губерний Центральной России и составил обзор мнений дворян по поводу поземельного кредита. Обнаружилось, что подавляющее большинство авторов с жаром писали о «затруднениях, существующих для нашего поземельного кредита, вследствие слабости судебной и полицейской охраны собственности и личности в России», и настаивали на необходимости судебной реформы.

Нужно сказать, что дореформенные суды не любил никто: я лично не встречал о них слова доброго в тогдашней литературе. Ярким показателем, как обычно, служат народные поговорки: «Из суда, что из пруда, сухой не выйдешь»; «Судьям то и полезно, что им в карман полезло»; «Сильна правда, да деньги сильнее» (по-нынешнему: «Бабло побеждает зло»). А пьесы Сухово-Кобылина прекрасно показывают отвращение к судейским, которое испытывали образованные круги.

Так что необходимость реформы осознавалась повсеместно, но о степени радикальности преобразований мнения были разные. Просвещенный Д.Н. Блудов, престарелый сановник, один из наиболее высокопоставленных деятелей того времени, не желал адвокатуры и гласности судопроизводства, ибо полагал, что они помешают правительственной власти надзирать за судом (в неизменную благодетельность этой власти он искренне верил). И новый император, Александр II, с мнением Блудова поначалу соглашался. Но затем поменял свою позицию под влиянием критических доводов, которые представляла молодая когорта реформаторов — Зарудный, Ровинский, Стояновский, Победоносцев, Буцковский и др. Поэтому отцами судебной реформы стали они, а не Блудов. Их доводы оказались в конечном итоге настолько убедительными, что в решающий момент за радикальную реформу, с полным изменением системы судоустройства, высказался сам А.Ф. Орлов — председатель Государственного Совета, бывший шеф жандармов, один из столпов николаевского царствования. Его авторитет в глазах Александра II был весьма велик. Записка Орлова была одобрена государем. В результате была создана комиссия, куда вошли «младореформаторы», причем решающую роль в ней играл Зарудный. Результатом работы комиссии была подробная программа реформы — «Основные положения преобразования судебной части в России», которая была утверждена императором и — что весьма важно и совершенно необычно для той эпохи — опубликована во всеобщее сведение. После ее публикации самодержавному правительству уже невозможно было «откатить назад», не теряя лица. Судебные уставы 1864 года явились не чем иным, как претворением ее начал в жизнь.

— Победоносцев в нашем сознании — ультраконсерватор, душитель Великих реформ. А здесь вы его упоминаете в списке их «творцов». Нет ли тут противоречия?

— Надо сказать, что Победоносцев 1860-х годов был совсем не тот человек, что позднее. Просто он по сути своей не был создан для власти, и ее атмосфера его испортила. Достаточно сказать, что он ходатайствовал перед государем за своего проворовавшегося тестя, Энгельгардта, и помогал сенатору Дервизу в его попытке путем ложного навета лишить наследства племянника, поместив последнего под опеку. Эти его поступки заслужили осуждение самых разных людей, принадлежавших к столичному обществу, независимо от их политических взглядов. В результате Победоносцев как слуга закона основательно себя опорочил.

Однако в 1860-х годах Победоносцев признавался выдающимся специалистом по гражданскому праву и процессу и вообще одним из наиболее подготовленных членов комиссии. Он прекрасно понимал недостатки старого судопроизводства, в первую очередь его формализм. Он писал, что в настоящее время решение дел находится в руках полуобразованных приказных и чиновников канцелярии; сторон тяжбы они не видят, не слышат и смотрят на дело через бумагу.

— Прямо как сейчас…

— Преподавая в начале 1860-х годов наследнику престола, цесаревичу Николаю, он взял за основу курса западноевропейские начала судопроизводства, то есть преподавал, по существу, сравнительное судопроизводство, а не русское, которое критиковал и считал уже обреченным на слом. По этому пункту он никогда взглядов своих не менял. Но его пугало ослабление авторитета власти, которое он считал следствием реформ. Поэтому в последующую эпоху он делал все, чтобы оградить этот авторитет от разлагающего влияния новых судов, например, через ограничение гласности судебных заседаний по делам политическим. Суд присяжных он тоже, мягко говоря, недолюбливал, полагая, что русскому обществу он пользы не принесет: слишком неразвито в России юридическое сознание, а ведь присяжные — представители общества. В этом он совпадал с Блудовым.

— Верно ли распространенное мнение, что «отцом» суда присяжных был Ровинский? Можете дать в несколько штрихов портрет этого человека — как пример личности в кругу тех реформаторов?

— Это мнение верно. Дмитрий Александрович Ровинский был практиком, московским губернским прокурором, был прекрасно знаком с неприглядной реальностью русского уголовного процесса и с народной психологией — в этом заключалось его преимущество перед Победоносцевым, который был весь насквозь кабинетный человек. Поэтому Ровинский смог довольно легко отразить нападки критиков на суд присяжных. Он признавал справедливость упрека в том, что простой русский человек не всегда отличает дозволенное от недозволенного (например, незаконную порубку казенного леса крестьяне не считали правонарушением), но полагал, что суд присяжных и есть та школа, которая необходима народу для преодоления пороков его правосознания. Ровинский был весьма скромен и демократичен в быту (притом что стал сенатором и тайным советником), но вместе с тем оставался человеком твердых убеждений. Помимо юриспруденции, он всю жизнь увлекался коллекционированием русского лубка, икон и гравюр и написал ряд основополагающих работ в этой области искусствоведения.

— Кадровый вопрос. Точнее, два кадровых вопроса: откуда брались кадры реформаторов и как формировались кадры судейских в новых судах?

— Очень велика роль Училища правоведения, учрежденного в 1835 году согласно предначертаниям Сперанского и работавшего под руководством принца Ольденбургского, племянника Николая I. Это было учебное заведение высокого уровня, особенно по меркам того времени. Очень важно, что среди правоведов был сильный корпоративный дух и господствовало идеалистическое настроение, без которого большие реформы совершены быть не могут. (Слово «идеализм» скомпрометировано в советскую эпоху и сейчас воспринимается как «прекраснодушие» — но речь идет о ясном осознании идеалов, к которым стремишься, и об этике служения общему благу.) Кроме того, в николаевскую эпоху сильно подрос уровень университетского образования. Грановский говорил Чичерину, что юридический факультет — единственный в Московском университете, который имеет полное право так называться. Так что «правоведы» (выпускники Училища) наряду с выпускниками юридических факультетов и составили ядро поколения реформаторов и — затем — судей. А поскольку должностные оклады судей были сильно повышены по сравнению с прежними, эта служба стала престижной.

— А как сопрягалось обучение в этих заведениях с жизнью ДО реформы? Как понимали учащиеся и учителя, зачем они изучают римское право в реалиях николаевской России?

— Это звучит практически как вопрос о том, зачем они вообще изучали право. Римское право издавна называли «писаным разумом», и оно в известном смысле приравнивалось к праву как таковому, считалось его квинтэссенцией. Следовательно, его изучение признавалось необходимым постольку, поскольку считалось необходимым заниматься собственно правом. А чем же еще заниматься в Училище правоведения? Николаевская Россия не была ведь беззаконным государством — это было полицейское государство, озабоченное именно полицией, то есть «благочинием» (так на русский язык и переводилось в то время слово «полиция»). Поэтому оно так сильно увлекалось законотворчеством и регламентированием — Полное собрание законодательства и Свод законов суть лучшее доказательство этому увлечению — и, следовательно, предъявляло растущий спрос на подготовленных юристов.

— Какие были столкновения идей и дискуссии? Кто оппонировал реформе?

— Самой идее реформы никто всерьез не оппонировал. Все хорошо понимали, что без реформы не обойтись. Были — как уже сказано — споры о том, насколько радикально она должна была порвать с прежней системой. В принципе, победила именно радикальная точка зрения — новая система не имела с прежней почти ничего общего. Компромисс же выразился в том, что новые учреждения решено было вводить не сразу на всей территории империи, а постепенно. Это объяснялось нехваткой средств — новые учреждения были значительно дороже старых: все хорошее стоит дорого. Меньшинство комиссии во главе с Зарудным было так этим расстроено, что предлагало вовсе отсрочить введение новых учреждений, раз уж сейчас денег не хватает, то есть действовало по принципу «или все — или ничего». Однако победило мнение Стояновского о возможности постепенного введения новых судов. Так что, к счастью, к Зарудному в данном случае не прислушались. К счастью — потому что вскоре, а именно 4 апреля 1866 года, Каракозов стрелял в императора, и после этого же запахло реакцией. Был велик риск того, что при такой обстановке введение новых судов в жизнь и впрямь будет отсрочено на неопределенный срок, особенно в случае, если бы пришлось их вводить сразу и повсеместно. Однако Александр не последовал реакционному направлению и через несколько дней после покушения, 17 апреля, лично возглавил открытие окружного суда в Петербурге. Кстати, помещение для него предоставил военный министр Д.А. Милютин — вероятно, самый образованный руководитель военного ведомства в нашей истории. Это было здание Старого Арсенала. Его сожгли в 1917 году. Символично, что именно это передовое учреждение стало первой жертвой революционных фанатиков и что теперь на его месте высится «Большой дом» — здание ведомства, известного под аббревиатурами ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ и снискавшего мрачную репутацию своими бессудными или квазисудебными расправами.

— Казусы реализации — что не совпало с планами?

— Хотели ввести новые судебные учреждения сразу во всей стране — но не получилось, и процесс растянулся на десятилетия (до 1899 года). Впрочем, в наиболее важных местностях — в столицах, прежде всего — они были введены сразу или в первые годы, так что замедление было хоть и досадным, но не принципиальным. Зато нарезка судебных округов намеренно была сделана не совпадающей с нарезкой административных единиц — что способствовало выводу суда из-под влияния администрации. Не удалось полностью выделить судейскую профессию из чиновной среды — судьи продолжали получать классные чины и ордена, хотя Зарудный был против этого. Судебные следователи были обозначены в Уставах как лица судейского звания и как таковые пользовались правом несменяемости, но правительство придумало назначать вместо них «исправляющих обязанности» из числа кандидатов на судейские должности — и тем самым по существу лишило их привилегии несменяемости. В статусе «исправляющих обязанности» они могли пребывать многие годы. Из ведения суда присяжных были изъяты некоторые дела — о печати, о государственных преступлениях. Последнее, пожалуй, было попросту неизбежно при той атмосфере в обществе, которая складывалась после реформ. Особенно я имею в виду столичное общество, весьма политизированное, в котором с избытком хватало левых радикалов.

— А кто такие в той системе судебные следователи?

— Должность судебного следователя была учреждена еще в 1860 году, что стало первым шагом судебной реформы. Целью было забрать следствие из рук полиции, являвшейся, само собой, частью административного механизма и неспособной быть независимой от него. Предшественники судебных следователей — следственные приставы — состояли именно в штате полиции. Судебные же следователи имели более высокий и независимый статус и состояли в штате окружного суда.

— Отдельно про суд присяжных. Какая тут имела место эволюция?

— Это довольно радикальное нововведение. В 1864 году суд присяжных для уголовных дел был в России введен в необычайно широком размере. По подсчетам А.Ф. Кони, ему было подсудно втрое больше дел, чем во Франции, и вчетверо больше, чем в Австрии. Он придал уголовному процессу открытый и состязательный характер. В первые годы публика просто ломилась на процессы, они составляли настоящую конкуренцию театрам.

Участие присяжных снижало репрессивность суда в среднем на 12%. Самый громкий вердикт присяжных — это именно пример вопиющей снисходительности: в 1878 году Петербургский окружной суд признал невиновной Веру Засулич, выстрелившую в градоначальника Трепова под впечатлением от беззакония, учиненного им в отношении политического арестанта. Оправдание Засулич более всего повредило суду присяжных во мнении властей. Реакционеры смаковали подобные случаи, и началась компания «черного пиара» против «суда улицы». Возник повод для ограничения его компетенции, некоторые дела было предписано рассматривать при закрытых дверях (если в середине 1870-х таких дел было 0,8%, то в 1894 году — уже 7,4%). Но эти ограничения были незначительными и во многом разумными.

Самое интересное, что из истории с Засулич вовсе не следовало, будто суд присяжных для тогдашней России не подходил. Дело в том, что представители «образованных классов» — дворяне, чиновники, купцы — преобладали только в столичных судах (около 2/3). Именно столичный, то есть максимально «недемократический» и совсем нехарактерный для России в целом, состав присяжных оправдал Засулич. Причем для петербургских присяжных это был не первый «подвиг» такого рода: еще ранее они поступили сходным образом в деле Протопопова — мелкого чиновника, обвинявшегося в оскорблении действием одного из своих начальников, — да и сам петербургский окружной суд, когда заседал без присяжных, мог принять «антиправительственное» решение (как сделал это уже в 1866 году по делу редактора «Современника» А.Н. Пыпина и автора статьи «Дело молодого поколения» Ю.Г. Жуковского, которые были оправданы, что вызвало высочайший гнев). Парадоксально, что именно решения петербургских присяжных — наименее «демократичных» по социальному составу коллегии — вызвали нападки против этого наиболее демократического элемента тогдашней государственности. Между тем в любом нестоличном суде коллегия присяжных состояла преимущественно из крестьян, которые сурово относились к преступлениям против Церкви и государства. Они вряд ли оправдали бы Веру Засулич.

Были и некоторые просчеты у самих реформаторов: так, составители Судебных уставов устранили имущественный ценз для лиц, занимавших выборные должности по крестьянскому самоуправлению: при этом они надеялись, что большинство присяжных будут зажиточными и культурными. Но лица, занимавшие должности по крестьянскому самоуправлению, включались в списки присяжных невзирая на требования ценза. Зато богатые крестьяне избегали выборных должностей, и на практике в присяжные попадал далеко не всегда первосортный народ.

И тем не менее суд присяжных оказался успешным, хотя работа присяжным была нелегкой по сравнению с нынешним временем (в частности, степень изоляции присяжных была более сильной, чем теперь, их положение в чем-то напоминало положение арестованных — ведь они не могли выходить из здания суда до окончания дела).

— Немного из другой оперы: если сравнить нынешнего российского судью с судьей русского пореформенного суда, то каковы квалификационные отличия?

— Мировые судьи по законоположениям 1864 года: не менее 25 лет от роду, образование в высших или средних учебных заведениях (необязательно юридических) или не менее трех лет в должностях, на которых могли приобрести практические сведения в производстве судебных дел. Плюс к этому определенный имущественный ценз.

Члены (судьи) окружных судов согласно тем же законоположениям: по общему правилу, от кандидатов требовался аттестат о высшем юридическом образовании или сдача экзамена в соответствующем объеме. Исключение было для лиц, «доказавших на службе свои познания по судебной части». Плюс минимум три года работы по судебной части в звании не ниже секретаря окружного суда.

Судьи в судах первой инстанции, а также мировые судьи в РФ: не менее 25 лет возраст, высшее юридическое образование, стаж работы в области юриспруденции не менее 5 лет. Для судей вышестоящих инстанций требования к возрасту и стажу увеличиваются.

Но тут не в формальных предписаниях суть. Надо понимать, что вследствие имитационности политико-правовой системы РФ, унаследованной от советского режима, продолжением которого она является, законодательные требования к нынешним кандидатам в судьи отнюдь не исчерпывают собой спектр реальных требований и даже не являются его ключевой частью. Куда важнее хорошие отношения с председателем суда (будущим начальником) и системная лояльность. Не заручившись поддержкой будущего начальника, пытаться занять судейскую должность — предприятие с эфемерными шансами на успех. То есть ключевым элементом является именно то, о чем закон умалчивает, — протекция. Между тем в Российской империи писаные правила игры в данном случае не отличались сколько-нибудь существенно от неписанных: например, о министре юстиции графе К.И. Палене (1867–78) говорили много плохого, но какая-либо протекция в судебном ведомстве была при нем просто немыслима. Даже А.Ф. Кони, хоть и недолюбливал Палена, прямо об этом писал.

— Если брать судебную систему и ее представителей, какой вклад в русскую культуру XIX — начала XX века они внесли?

— Это тоже очень интересный вопрос. Хотя в народе принято считать юристов людьми сухими и черствыми, русские правоведы опровергли этот предрассудок собственным примером. Тут традиция еще дореформенная: министрами юстиции были такие значительные поэты, как Державин и Дмитриев. А среди выпускников Училища правоведения были Чайковский, Апухтин, Жемчужников, Стасов… Если же мы возьмем трех наиболее выдающихся деятелей судебной реформы 1864 года — Зарудного, Ровинского и Стояновского, — то и на их примере связь между искусством и юриспруденцией ярко себя проявляет. Мы уже говорили про Ровинского как выдающегося собирателя гравюр, лубка и икон, автора многих научных работ на эти темы; за свои заслуги он был избран почетным членом Академии художеств. Зарудный же был переводчиком и комментатором дантовского «Ада», а его семья состояла в близком родстве и постоянном общении с Кавосами и Бенуа — очень известными «художественными» фамилиями тогдашней России. Стояновский был большим ценителем музыки, и его деятельность на этом поприще доставила ему почетную должность вице-президента Императорского Русского музыкального общества. Он также участвовал и в деятельности Русского археологического общества. Словом, это были европейски образованные люди — русские душой, но чувствовавшие себя в Европе как дома. (Зарудный и Стояновский в современных понятиях считались бы украинцами, а Ровинский — белорусом, но принадлежат они всецело русской культуре. По странному совпадению, все трое умерли скоропостижно во время кратковременных выездов за границу — Зарудный в поезде по дороге в Ниццу, где надеялся поправить здоровье, Ровинский в Германии, где занимался пополнением своих коллекций, а Стояновский — в Бретани.)

Столь глубокая вовлеченность выдающихся судебных деятелей в мир искусства и наук никого тогда не удивляла: в прежней России подобное было в порядке вещей. Практически все видные юристы того времени были людьми широких интересов. Кроме того, это были люди пишущие, и пишущие хорошо. Теперь все не так. Разумеется, это все последствия катастрофы 1917 года, страшно понизившей культурный уровень нашей администрации. И даже спустя целый век эти последствия постоянно дают о себе знать.