Как мы протестуем, когда не протестуем? Фольклорная реакция на «дело библиотекарей»

Когда пришли за библиотекарями, я молчал, ведь в библиотеке надо соблюдать тишину.

Что произошло за последние дни буквально на наших глазах? 28 октября в здании Библиотеки украинской литературы был проведен обыск, а 29 октября Следственным комитетом был задержан директор Украинской библиотеки Наталья Шарина по обвинению в хранении экстремистской литературы. На нее было заведено уголовное (а не административное) дело, и вечером 30 октября суд поместил ее под домашний арест на два месяца.

Сама по себе эта история многими толкуется следующим образом: арестовали библиотекаря за хранение книжек, а многие неясности в этом деле вызвали мощную реакцию, которая с каждым часом все возрастает. К странностям «состава преступления» присоединяются и утверждения сотрудников библиотеки, что собственно экстремистские националистические брошюры были подброшены проводившими обыск.

Журналисты, специалисты и блогеры справедливо указывают, что никакой ясности с правилами хранения литературы, признанной экстремистской, в библиотеках нет. От чего, кстати, библиотекари уже не раз пострадали, правда, не так серьезно. Все закончилось штрафами. Галина Юзефович в своем обзоре в прошлом году практически предсказала юридическую линию всей этой истории.

Но здесь не место говорить собственно о содержании и правомочности уголовного дела, я хочу обсудить, как устроена немедленная реакция общества на такое значимое событие.

В ситуации, когда быстрый массовый публичный протест невозможен — как по юридическим, так и по социально-культурным причинам (ну не привыкли мы бастовать!), есть все условия для развития форм косвенного протеста. Американский антрополог Джеймс Скотт называет такие формы косвенного протеста «оружием слабых», потому что они позволяют выражать свое мнение и «протестовать», не протестуя на самом деле по-настоящему — примерно как демонстрация «фиги в кармане» (Scott J.C. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. Yale UP, 1985). «Патронами» для «оружия слабых» может быть все, что угодно, от негласного саботажа и «итальянской забастовки» до распространения фольклорных текстов, при этом одно из условий — отсутствие прямого протеста.

Это хорошо, — скажет въедливый читатель, но почему именно фольклор (то есть тексты, клишированные, лишенные авторства или теряющие его в процессе, а также меняющиеся в процессе трансмиссии) оказывается в нашем случае — Россия, 2015 год — таким патроном для «оружия слабых»?

Этому есть два объяснения — причина внутренняя, связанная с особенностью текстов, и причина внешняя, связанная с их функцией.

Внутренняя причина связана с тем, что современный фольклор имеет ряд преимуществ при распространении: стереотипные тексты легче запоминаются, а ссылка на авторитет людей, передававших текст, заставляет доверять содержанию. Не менее важна и реакция смеха: она не только увеличивает удовольствие от восприятия текста и стимулирует к дальнейшей трансляции, но и способствует формированию групповой идентичности.

А какая же причина внешняя? Она кроется в том, что, передавая анекдот (приводя его в письме, рассказывая шепотом на кухне, размещая на личной странице в «Фейсбуке» и т.д.), мы не высказываем собственное мнение, мы лишь — сознательно — передаем чужое. Таким образом, ответственность за содержимое текста, как бы мы ни были с ним согласны и ни выражали бы свое согласие хихиканьем, лайками или фразами «Любезнейший Иван Петрович, какой прекрасный анекдот мне вчера рассказал булочник!», на самом деле снижается (тут можно вспомнить Фрейда, который именно этим объяснял функционирование в обществе сексуальных шуток). Мы как бы оказываемся ни при чем, но при этом цели своей достигли: мы протранслировали то мнение, с которым мы в какой-то мере, при этом не полностью, готовы солидаризироваться. Потому-то такое «оружие слабых» и заменяет прямое высказывание. Во многом именно в этом кроется причина успеха антисоветского анекдота в Советском Союзе, и именно это мы наблюдаем и сейчас.

Итак, перед нами — ситуация с арестом директора Украинской библиотеки и немедленная массовая реакция на это событие, выраженная в том числе в распространении фольклорных текстов и появлении специфических вернакулярных практик.

В «деле библиотекарей» первый тип спонтанной массовой реакции — это поиск пользователями Интернета исторических аналогий, которые позволили бы встроить событие в соответствующий негативный понятийный ряд и таким образом привлечь к нему внимание. В социальных сетях вчера и сегодня публикуются ссылки на статьи в СМИ об этом событии — в сопровождении упоминания 1937 года или фотографий со сжиганием книг нацистами в 1933-м. При этом модель, по которой строится этот тип реакции, не уникальна: например, в течение 2014–2015 годов наше общество при любом знаковом событии реагирует подобным образом — сравнивает с нацистской Германией / Советским Союзом поступки своего оппонента.

Сначала в блогах и постах превалировала аналогия с нацистской Германией, но потом стало набирать обороты сопоставление с репрессиями и Большим террором в СССР, например с помощью репоста вот таких фотографий или скриншотов:

Эта картинка была сделана на основе реального заголовка газеты 1953 года:

Забегая вперед, скажем, что именно такой тип аналогии породил и вербальную реакцию — История повторяется дважды: первый раз в виде дела врачей, второй — в виде дела библиотекаря.

Популярность «советской аналогии» была обеспечена еще и тем, что 30 октября был День памяти жертв репрессий, что выразилось в большом количестве коммеморативных практик — от личных постов в «Фейсбуке» с рассказами о репрессированных бабушках до акции «Возвращение имен» у Соловецкого камня, во время которой зачитывали имена расстрелянных в Москве во время Большого террора.

Позволим здесь себе небольшое отступление: советская парадигма определяет действия в этом деле и с другой стороны. Законослужители пришли на Трифоновскую улицу с обыском не просто так. Вместе с ними пришел депутат «Справедливой России» Дмитрий Захаров, по чьему депутатскому запросу, собственно, и началась эта история. Депутат Захаров в своем блоге позже в тот же день описал процесс обыска, выложив фотографии изъятых или просто подозрительных книг — о биографии Бандеры, о голодоморе (при этом в основном научные издания) и разворот детского журнала «Барвинок». В этой записи, говоря о борьбе с «бандеровской литературой» как о своей прямой задаче, депутат использует лексику советского времени, например сигнал («донос»): «Я как депутат который посвящает теме Украины, хохлов, ДНР и ЛНР много времени получил сигнал о наличии бандеровской литературы в библиотеке» (орфография источника).

Прямые высказывания депутата Захарова, как в блоге, так и в интервью, которое он дал сутки спустя, показывают, что его выбор лексикона напрямую связан с его мотивациями — искать внутреннего врага и привлекать внимание власти, — то есть поступать ровно так, как действовали активисты 30-х годов: «И ко мне, как к депутату, поступил сигнал о том, что в этой библиотеке есть экстремистская литература. Я проверил эту информацию по своим каналам. Она подтвердилась, и я обратился в правоохранительные органы» («Газета.ру»).

(Вопрос про планы на будущее) «План — зачистить Москву и вообще территорию Российской Федерации от этой заразы. И далее начать действовать уже на территории Украины».

Одно из его личных обвинений в адрес директора библиотеки заключается именно в том, что она не любит советскую власть: «Человек — идейный бендеровец, который продвигает мифы на темы голодомора, на тему того, что советская власть — нехорошая»).

Но вернемся к фольклорной реакции на событие. Второй тип реакции — это социальная практика поддержки (такие практики иногда называют «флешмоб», но это неправильно): со вчерашнего дня пользователи социальных сетей выставляют на свои личные странички фотографии книг на украинском языке с подписью, например, «моя личная украинская библиотека». Здесь реакция устроена не на поиске негативных исторических аналогий. Наоборот, это знак поддержки и призыв к консолидации: смотрите, у нас у всех есть украинская литература (или изданная на территории Украины) — что же, нас всех теперь арестовывать?

И, наконец, третий и самый быстро развивающийся тип реакции — это собственно осмеяние. Количество шуток на тему ареста украинской библиотеки растет лавинообразно. В среднем (в дневное время) 29 и 30 октября я получала от друзей новый анекдот каждые 30 минут. 29 октября в 11 часов вечера количество новых анекдотов на эту тему колебалось возле отметки 20. 30 октября в 12 дня по Москве их число перевалило за 45.

Для справедливости скажем, что это анекдотические тексты, принадлежащие одному типу дискурса — условно назовем его «оппозиционным». «Лоялистский дискурс» тоже отреагировал на эту новость, однако он не породил, как это обычно и бывает, хорошо передаваемых анекдотов, дело ограничилось постами и твитами такого содержания: «Жители страны, в которой запретили российские фильмы, телепрограммы и артистов, возмущаются, что в России закрыли украинскую библиотеку».

Вот перед нами график, показывающий распространение в блогах шести анекдотов (практически все они цитируются в этой статье), которые первыми появились у меня в ленте 29 октября. Мы видим, что их популярность растет скачкообразно и так же быстро утихает. Почему так происходит?

Анекдоты — это немедленный эмоциональный отклик на событие. Промедление для анекдота подобно смерти. В выходные 31 октября и 1 ноября новых событий о деле библиотеки нет — поэтому и анекдот молчит.

Как устроена фольклорная реакция через анекдоты?

Во-первых, негативную реакцию вызывает приравнивание хранения книг в библиотеке к экстремизму:

Библиотекари в массовом сознании — люди мирной профессии и на этом основании находятся на максимальном «ментальном расстоянии» от террористов. Поэтому отдельная ветка шуток эксплуатирует это кажущееся невозможным сопоставление:

Другой тип шуток (кстати, пока не очень популярный) обыгрывает представление о «бандеровцах», борющихся против всего русского:

Еще одна серия шуток связана с ожиданием, ироническим и не очень, привлечения и ареста за «все украинское». РБК в середине дня 29 октября опубликовало реплику председателя президентского Совета по правам человека Михаила Федотова: «СПЧ следит за делом директора Библиотеки украинской литературы. Мы ожидаем в ближайшее время также арестов поваров в ресторанах с украинской кухней».

Это ироническое высказывание про аресты поваров вызвало мощное обсуждение в социальных сетях и множество предположений на тему, кто еще может быть арестован за «связь с Украиной».

В блогах распространяются высказывания следующего характера: «…И сегодня же заспорили с Михаилом Федотовым, кого арестуют следующим — начальника Киевского вокзала или директора сети ресторанов “Тарас Бульба”. А вы как думаете, братцы?»

Самый удачный пост из подобных высказываний стал распространяться как отдельный популярный анекдот: «На всякий случай был арестован начальник Киевского вокзала».

Однако основная волна шуток и картинок была связана с тем, что сотрудниками Следственного комитета после обыска был «задержан» детский украинский журнал «Барвинок» (аналог российского журнала «Мурзилка»). А разворот журнала с текстом «Героем слава» и фрагментом фотографии Майдана (?), где можно разглядеть половину флага «Правого сектора», запрещенного в России, выставил в своем блоге депутат Захаров.

Этот пост, а также распространяемая в СМИ и социальных сетях информация о том, что после обыска был изъят детский журнал, стали триггером для множества шуток, в которых «Барвинок» сопоставляется с нацистской литературой или наркотиками:

— А «Майн Кампф» есть?

— Нету, возьмите «Барвинок».

В ироничной форме будет указано на то, что именно детский журнал есть причина ссоры между двумя нациями:

Множество шуток и юмористических высказываний обыгрывает возможность использовать детский журнал как «подброшенное» вещественное доказательство при обысках: «А то еще могут подбросить журнал “Барвинок’ и стихи Павлычко — и все, пишите письма».

Здесь хочется снова сделать небольшое отступление. Казалось бы, «Барвинок» — детский украинский журнал, и шутки про его арест будут распространяться в основном в украиноязычной среде. Но на самом деле украиноязычные блоги уделили самое пристальное внимание аресту детского журнала, но они обсуждают саму новость, и шутки на эту тему распространяются мало. Единственное ироническое высказывание из «Твиттера», получившее некоторое хождение в украинском сегменте — это «“Барвінок” — не кактус, але очі коле» (при этом надо хотя бы знать, что барвинок — это цветок).

В это же время русскоязычные интернет-сообщества обсуждают и саму новость, и активно репостят шутки, в которых невинный детский журнал сравнивается с «Майн Кампф». Почему так происходит? Ровно потому, что для русских блогеров такие тексты — это «оружие слабых», возможность оказывать пассивное сопротивление. При этом часть шуток может быть украинской по своему происхождению, а распространяться при этом в русскоязычной, оппозиционно настроенной среде.

Итак, перед нами — три типа немедленной массовой реакции интернет-сообщества на «дело библиотекарей»: встраивание в историческую парадигму «нападающих и слабых», интернет-практика «поддержки слабых» и «осмеяние нападающих» с помощью анекдотов и демотиваторов.

Носитель русского языка и русских традиций, не выражающий прямо своего мнения по поводу некоего социально-политического события, тем не менее косвенно сообщает это мнение, становясь активным участником в «цепочке» передачи фольклорных текстов.