Вежливое изъятие: политическая Россия 2015 года

30 октября на интернет-странице Первой научно-популярной библиотеки появилась запись, в которой сообщалось, что из коллекции книг вышестоящее начальство библиотеки «“вежливо попросили убрать” монографию российского историка, доктора исторических наук, профессора факультета антропологии, именного профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Сергея Абашина “Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности”». Сообщение быстро распространилось по Сети и вызвало массу негодующих комментариев, на следующий день об этом писали «Ведомости» и упоминали ведущие «Эха Москвы». Такой медийный эффект возник на фоне известий об аресте директора Библиотеки украинской литературы, два события были неизбежно поставлены в один ряд как примеры политической цензуры и преследования. Через день Первая научно-популярная библиотека написала, что вышестоящее начальство, услышав возмущение, пообещало вернуть книгу в публичный доступ.

Так выглядит канва событий, если на нее посмотреть отстраненно. Однако для меня самого встал вопрос, а почему именно моя книга? Опубликованная целых восемь лет назад. Небольшим тиражом. Посвященная большей частью истории Средней Азии, т.е. региону и проблемам, которые вовсе не стоят в центре современных общественных и даже академических дискуссий в России. Скорее наоборот, это достаточно маргинальная область исследований и раздумий. Я, разумеется, ценю свой собственный труд, даже спустя столько лет, но при этом отдаю себе полный отчет в том, что моя работа предназначена для очень узкого круга специалистов и была никак не рассчитана на какое-то широкое публичное внимание.

Тогда чем же какому-то чиновнику могла не понравиться именно эта книга? Как возникла сама ситуация, в которой вдруг кто-то увидел ее среди массы другой, часто более обсуждаемой, литературы и решил «убрать»? Честно говоря, я не знаю ответ на этот вопрос. Самая правдоподобная версия, которая мне приходит в голову, — это болезненная реакция на слово «национализм», которое вынесено на обложку. Возможно, в названии «национализмы в Средней Азии» чиновник увидел критику стран, вроде бы числящихся ныне, в период провозглашенного «поворота на Восток», ближайшими союзниками России. «Зачем нагнетать? Лучше на всякий случай убрать с глаз долой», — наверное, подумал он.

Я допускаю, что в моем случае имело место не обвинение в политической неблагонадежности, как это случилось с директором Библиотеки украинской литературы, а языковой, если так можно выразиться, конфликт, конфликт между разными прочтениями одних и тех слов. Само слово «национализм» все еще воспринимается в обыденном и чиновничьем сознании как негативный ярлык, содержащий в себе обвинение, хотя в академической литературе давно уже употребляется в нейтральном значении — просто как совокупность взглядов, практик, институтов, связанных со строительством национальных государств. К слову, я в книге рассматриваю, каким образом все эти элементы возникают, собираются, обсуждаются и как трансформируются в XIX–XX веках. Я допускаю, что этот разрыв между научной терминологией, принятым в науке способом описания, с одной стороны, и привычным еще с советского времени повседневным языком — с другой, спровоцировал чиновников на столь неожиданную реакцию. С одним условием, конечно: просто рассуждения о «национализме» или обвинение в «национализме» вероятных, предполагаемых «противников» еще могли бы быть приемлемыми, а вот рассуждения о «национализме» в дружеских, как предполагается, странах выходят за рамки того, что чиновник посчитал правильным.

Другими словами, это не было, судя по всему, целенаправленной политической цензурой в строгом смысле слова. Но если я близок к истине в своих предположениях, то и без такого рода репрессий ситуация выглядит не слишком нормальной. Мало того, что любой чиновник считает себя вправе «убирать» книги из публичного доступа, даже формально не отсылая хотя бы к какому-либо судебному решению о их «неправильности». Еще и поводом для этого может, оказывается, стать все, что угодно, в непредсказуемой чиновничьей логике, основанной на обыденных смыслах. Раздражающее или незнакомое слово в названии. Сомнительное почему-либо издательство. Чем-то не устраивающая фамилия автора. Любой разрыв между разными способами говорения, даже вполне институционально легитимными, или между, например, представлениями об иерархии авторитетов может быть истолкован как покушение на некую норму, существующую в голове конкретного человека, который наделен правом отдавать распоряжения. Сбой в коммуникации становится поводом не для диалога и установления понимания, а для запретительного решения со стороны того, кто занимает административную позицию.

Мы увидели в этом незначительном, казалось бы, событии вдруг ставшую возможной ситуацию, в которой масса никому неизвестных людей неизвестно на каком основании и с какой мотивацией определяют судьбу книг, их авторов и читателей, определяют, что можно говорить и читать, какие слова допустимы и какие нежелательны, навязывают свое собственное восприятие как единственно правильное и разрешенное. Я думаю, что в конце концов именно это возмущает многих из тех, кто пока еще готов возмущаться, даже если сам повод, оказавшийся в поле зрения, незначительный и, может быть, случайный. Мы увидели также признаки распада социальных связей, когда предлагается заменить обсуждение и согласование интересов каким-то волевым актом, мотивы которого даже не раскрываются. Кто-то скажет, что это единичные инциденты, а кто-то вставит их в общий контекст обострения политических конфликтов, но, судя по всему, в любом случае мы находимся в какой-то новой ситуации, которая меня пугает своей неизвестностью.