О чем «Покорность» Уэльбека

Уэльбек М. Покорность. Пер. с фр. М. Зониной. – М.: Corpus, 2015 (2016).

Новый роман Уэльбека — дистопия «Покорность» (Soumission) — кажется сначала растянутым монтажом. Путешествие героя в период, когда он близок к самоубийству, словно списано со знаменитой сцены отвращения ко всему живому, которое переживает Анна Каренина в вагоне, а его наставник в последней части, позитивист и эволюционист, обращающий его в ислам обещанием многоженства, выглядит как истовый правнук позитивиста из романа «Ученик» Поля Бурже (1889): этот роман, известный русскому читателю в переводе реэмигранта Антонина Ладинского, — дальний прообраз уэльбековской прозы. Как всегда, Уэльбек исследует пресыщение порнографией как отличительную черту современной цивилизации, причем порнография должна пониматься в исконном античном смысле: изображение узнаваемых публичных женщин как постоянный обмен воображаемого на символическое, сводящий воображаемое к нулю, а жизнь героя — к постоянно воображаемому самоубийству природы.

Романы Уэльбека — всегда романы, в которых обыватель превратился в функционера, а вызов живой жизни в лице женщины — в медленное самоубийство самой жизни. Уэльбек исследует, как обычно, вопрос: что будет с функционером (называется ли он менеджером, преподавателем или клерком), если природа даст сбой — если, например, сломается автомобиль или погода начнет портиться так, как наивный функционер не ожидал. Что случится, если каприз функционера уже направлен не на социальное, ставшее окончательно фантомом, а на превращенную в механизм обслуживания природу, — как поведет себя менеджер, если ему не удастся погладить рубашку, а клерк — если сорвутся все варианты отпуска. Представим себе превращение этих комических ситуаций, этих «мимов», в законченный художественный образ, в мир «характеров и обстоятельств», и мы получим роман Уэльбека.

Но в этой дистопии Уэльбека появляется та тревога, которой ранее не было. Целый ряд страхов, ставших поводом ко всемирным слухам, так и не изжиты убедительно в наши дни. Это прекращение бюджетного финансирования образования, которое приводит к торжеству исламского университета, во всем почти похожего на настоящий. Это гегемония среднего класса, создающего свою экономику, гибельную для высоких ценностей и скромной бедности. Это мнимость множества благ и услуг, на поверку оказывающихся плохо продуманными коммерческими предложениями. Это пенсионная система, по отношению к которой любой оказывается заложником. Это внешняя политика, требующая создавать на месте Франции сразу несколько мнимых империй (новый халифат, новый Евросоюз и новую Римскую Империю), взаимно исключающих друг друга. Это тень гностицизма Генона над романом антивоспитания в последней части. Кто-то опишет это как «разрушение институтов» какими-нибудь девелоперами, кто-то, наоборот, — как «восстание среднего класса», любящего силу, а не благородство. Но Уэльбек описывает это как единое оскудение любви. Где нет любви, там вроде бы ничего не переменилось, но любая ценность стала угрозой для жизни и существования самих носителей этих ценностей.

Уэльбек не разрубает, а распутывает узел угроз. Проводником здесь становится Ж.-К. Гюисманс, декадент, индивидуалист и католический мистик, с его романом «Наоборот». В романе Гюисманса изображена жизнь, состоящая в извлечении утонченных впечатлений из культурных громад: как почувствовать тончайший аромат не просто целых эпох, но целых идей, превышающих эпохи. Герой Уэльбека, профессионально изучающий Гюисманса, понимает это чувство как покорность. Для него чувствовать и значит подчиняться, принимая чувство как единственный горизонт обстоятельств, которые без этой утонченности были бы слишком печальны. Показательно, что герой совершает поездку в монастырь, — но эта поездка пародирует Америку в «Путешествии» Селина: монастырь оказывается местом слабости, времянкой, а не местом внимания к себе. Если для Гюисманса как раз монастырь был местом культурной сосредоточенности, собирания себя и собирания культуры, то для героя Уэльбека монастырь — только место хотя бы небольшой, но расслабленности; не пристань, а курорт.

Герой становится в конце концов сотрудником обновленной Исламской Сорбонны, как раз завершив работу над мнимо-блистательной биографией Гюисманса. Иначе говоря, он, создавая замечательный текст, соглашается быть незамечательным. Именно не в исламофобии Уэльбека, а в этом неприятии незамечательного — и ключ к позиции Уэльбека: в Сорбонне вроде бы все то же, но пропало нечто замечательное.

Французская мысль, от Батая до Делёза, рассматривала редукцию человека к животному — человека, разучившегося отождествляться с жертвой и потому в своем отличии от животного не способного определить, в чем же это отличие состоит. Уэльбек описывает, как человек разучился отождествляться и со жрецом, как он, всю жизнь изучая наследие символиста-декадента, не понял, что такое жречество, как он принимает собственный фатализм за ислам, собственную нервозность за покорность, собственные капризы за стрелы Себастьяна. Название, как бы словарное определение значения слова «ислам», на самом деле может быть переведено и «предоставление» или «представление/рекомендация», как мы говорим «предоставить льготы». Только это впервые в истории льготы, которые не делают никому чести.