Гоа и блохи. Философия на практике

С каждым днем количество укусов прибавлялось, к концу десятидневного отдыха подкрашенные солнцем ноги стали в ярко-красный горошек. Ноги пострадали больше всего — оказалось, что в праздно шатающихся (между лежаком и океаном) впиваются некие «песчаные блохи», которые прежде ни на одном пляже мира мне не встречались. А в Гоа встретились. Но блохи там были не только в песке, они незаметно делали свои прививки спине, рукам, животу везде — у бассейна, в ресторане, на террасе. К концу пребывания тело зудело так, что от пальм, ананасов, лобстеров, океана, жары хотелось бежать в декабрьскую Москву, холод, стужу, лишь бы скорей от мелких злыдней, превращающих тебя в непрестанно чешущуюся обезьяну. Приглядевшись к темнокожим индийцам, обнаружила, что их блохи не кусают. Бремя белого человека.

По отелю — с большой красивой ухоженной территорией, полем для гольфа, в который никто не играет, и пустующим теннисным кортом — расставлены полицейские, а может, просто охранники, одетые в форму советской милиции. Сколько раз пройдешь мимо, столько раз тебя спросят номер комнаты. Назвать, в принципе, можно любую цифру, никто не проверяет, работа милиционеров заключается в том, чтобы стоять на посту в полном обмундировании на солнцепеке, останавливая постояльцев словами room number, и кивать, услышав ответ. Был и один безмолвный милиционер: ходил по залу ресторана во время завтрака с ружьем — распугивал ворон, которые слетались, чтоб выхватывать со столов сосиски и пончики. На острую индийскую еду вороны не претендовали. Пока милиционер с ружьем не заступал на дежурство (а мы всегда приходили раньше него), вороны бесчинствовали, не обращая внимания на покрикивания и помахивания льняными салфетками.

Ружье никогда не стреляло — еще не хватало! — милиционер просто поднимал его и понарошку прицеливался, но вороны почему-то боялись. Их в Гоа — несметное количество, орут, перекрикивая друг друга, что твой телевизор. Они миниатюрнее московских ворон, но здесь и коровы мелкие, хоть и священные, и сами индийцы. Индийцы все время образуют кучки, передвигаясь почти так же быстро, как стаи ворон. Если обращаешься к одиноко стоящему местному служителю, возле него тут же вырастают пять-шесть других, они начинают что-то бурно обсуждать — твой вопрос, как тебе кажется, стоишь и ждешь, понимая через некоторое время, что они вообще забыли о твоем существовании и воркуют о чем-то своем. Такого неучастия, нежелания помочь я не встречала нигде.

Отоспавшись и оклемавшись после кошмара первого дня (о котором позже), мы поехали в гости. В том же Южном Гоа, где был наш отель, только в часе езды от него, живет уже не первый год знакомая со своим мужем. Полгода они проводят здесь, снимая трехэтажный дом, и уезжают с наступлением сезона дождей, когда находиться в Гоа становится невозможно. Нечем дышать, суша превращается в жидкую грязь, океан похож на разъяренного зверя, на полгода отключается электричество — то единственное, что отличает здешнюю жизнь от каменного века.

— 5000 лет их жизнь неизменна, — с гордостью за индийцев говорит муж, которого мы видим впервые, по имени Сергей. — Великий народ — кто только ни пытался их ломать, но они все равно сохраняют свой уклад.

Мы сидим в ресторане (громкое слово для местных заведений — вернее сказать, в шалмане), по столу скачут вездесущие насекомые, те самые, которые уже пометили меня парой десятков красных горошин. Я убиваю то ли мушку, то ли блошку, которую замечаю возле своей руки, Сергей приходит в ужас: нельзя убивать, это портит карму, в Индии никто никого не убивает!

— А как же, — говорю, — истории, когда родители убивают своих детей, если сын или дочь заключают брак с представителями низшей касты?

— Так это естественно, — он удивляется моему вопросу. — В Индии давно поняли то, чего никак не поймут другие. Нельзя смешивать высшие и низшие касты, они не должны переходить границы друг друга. И апартеид в ЮАР был единственно правильным решением. Индию испортил Ганди, отменив касты, это было преступлением с его стороны, тогда и начались проблемы.

Сергей пускается в исторические экскурсы, доказывая мне свою правоту. По ходу я задумываюсь о связи свастик, украшающих ворота индуистских храмов, с печально известной нацистской. Расовая (кастовая, национальная, социальная — какая угодно) чистота. У каждого вида блох — свой ареал обитания, у каждого вида людей — тоже свой. И если люди одного вида оказываются на территории людей другого вида, то жди беды. В принципе, так происходит все время: высшие (представители цивилизации, предполагающей, среди совершенств, и производство все более совершенного оружия) убивают низших, дикарей с палками. Но и дикари с палками нападают на очаги цивилизации и разрушают их. Попытки синтеза, интеграции низших каст в высшие, поначалу благостны, но кончаются, рано или поздно, печально. Низшим нечего терять, «завоевывать» оказывается сильнее, чем «одаривать». Бывает и иначе: дикари у власти с оружием против безоружных граждан. В последнее время так все перепуталось, что «гитлером» обзывают всех подряд, мирные граждане чувствуют себя мишенями и заложниками.

Принцип «каждый сверчок знай свой шесток», может, и хорош, но утопичен в мире, где количество самолетов в небе конкурирует с количеством гордых птиц, парящих на крыльях, а не суетливо хлопающих ими, чтоб держаться на плаву. Такие в Гоа тоже есть — орлы. Они не галдят, не воруют пончики: спокойно обозревая окрестности и приметив солидный куш, наносят точечный удар. Солидные птицы, можно сказать, «цивилизованные». Солидных индийцев я тоже повстречала. В нашем отеле трижды проводились свадьбы. Каждый раз приезжал десант быстроногих работников (они напомнили мне древнегреческие и египетские росписи, где стройные силуэты изображены в движении и кажутся очень проворными) и полдня устанавливал шатры, увивал их искусственными цветами, золотистыми тканями, яркими лентами — все с избыточной пышностью. Цвета — ядовитые, кислотные, а вся церемония напоминает Болливуд. Сладенькое богатство на фоне повсеместной помойки, разрухи и нищеты.

Мы съездили в Старый Гоа, где сохранились два великолепных португальских храма колониального периода. Но, гуляя по этому бывшему городу — городом его уже и не назовешь, — отводишь глаза от живущих на тротуарах скелетов со слипшимися волосами, спящих вповалку, на разведенном костерке пекущих лепешки (наны), и детей, вычесывающих блох в волосах родителей. Улица — их дом. Под ногами хрустит мусор, кажется, будто попал на остров прокаженных, и хочется поскорее убраться отсюда. Огромный, вьющийся вдоль улиц рынок совсем не похож на «восточный базар», где ладными рядами выложены фрукты, овощи, орехи, всякая всячина расставлена и развешана так, чтобы соблазнить покупателя. Здесь рынок — типа блошиного: все валяется, как на свалке, грязно, страшно к чему-либо прикоснуться. Исключение, пожалуй — Палолем, где живут наши знакомые. Они и сказали, что, проехав весь Гоа из конца в конец, остановились на этом местечке как на самом пристойном. А вообще многие русские поселяются в Гоа, несмотря на окружающее запустение, будто оказался в пьесе Горького «На дне», — из-за увлечения йогой, аюрведой, из-за возможности устроить себе вечное лето и расслабиться в «легкости бытия»: здесь же не терзают никакие налоговые инспекции, миграционные службы, и вообще никакой бюрократии.

Легкость бытия заключена и в самой индийской философии: душа бесконечно переселяется из тела в тело — крутится колесо сансары, главное — не портить или улучшать карму и когда-нибудь достичь нирваны. Или так и перевоплощаться, из века в век. Смерть — это надежда, что следующая твоя жизнь будет лучше. А для наших людей, измученных моральными кандалами, где жизнь балансирует между «надо» и «низззя», тут — глоток свободы. Правда, еще одна встреченная нами в аэропорту молодая пара с двумя детьми уже подумывает о том, чтоб продать дом и больше сюда не возвращаться. Началось Гоа и у тех и у других с йоги, теперь одни, наши знакомые, жалуются на круглосуточный шум и окружающий «народ», другие хотят заняться «жизнью», потому что Гоа — это не жизнь, а бегство от нее.

Эта молодая пара, Катя и Андрей, летела с нами в одном самолете авиакомпании «Эр Индия» с посадкой в Дели. Мы должны были вместе продолжить полет до Гоа, но пришлось расстаться. «Народ» слегка утомил и их, «цыгане», — сказали они, пока мы шли от одного терминала к другому, думая еще, что полетим вместе. — «Где цыгане?» — оглянулась я. — «Да все индийцы — цыгане и есть». Добрая девушка Катя отдала мне свою зажигалку, поскольку при досмотре (московского контроля оказалось недостаточно) на пересадке у меня отняли мою. С зажигалки все и началось. Для мужчин и женщин — разные коридоры, одежда и ручная кладь женщин едут при этом на «мужском» конвейере. Мужчин просвечивают и прощупывают прилюдно, женщин — в закутке. В суматохе этого раздельного контроля и попытках отстоять зажигалку (купить будет негде) куда-то задевался один из наших посадочных. И в посадке нам отказали. Несмотря на билет до Гоа, посадочный из Москвы до Дели, паспорт, чемодан, отправленный прямиком до конечного пункта. Оказалось, что аэропорт столицы Индии не компьютеризирован. На бумажке отмечают, что ты прошел, зачеркивая цифру, соответствующую твоему месту в самолете, а без бумажки ты букашка. Чемодан наш выгрузили, и пять часов мы ждали его в аэропорту. Не просто ждали — нас водили от одной группы служителей к другой, все заново расспрашивали, что произошло, и не понимали ответов. У нас забрали паспорта и билеты, чтоб сделать ксерокс — на это ушел час, но ксерокс оказался слепым, и тот же сотрудник, который его ждал, чтоб заполнить какую-то бумагу, все равно переписывал данные из паспорта. И был не в состоянии переписать правильно.

Поскольку я провела в аэропорту полный рабочий день и пообщалась с полсотней сотрудников аэропорта, у меня сложилось впечатление, что для индийцев «другой» как категория вообще не существует, другой (в данном случае, это были мы) — это что-то вроде блохи, которая скачет возле тебя, ну и пусть скачет. Они не понимали и не хотели понимать, каждый, выслушивая твой вопрос, мольбу (посадите на самолет, верните чемодан), подзывал целую компанию сотрудников, они что-то обсуждали на своем языке, говорили по телефону, но в результате оказывалось, что они даже и не собирались решать твою проблему, а просто общались, забыв о твоем существовании.

Макабричности ситуации добавляло то, что аэропорт пропах гарью — тем самым ужасным запахом, знакомым мне по августу 2010 года в Москве. За окнами аэропорта города было не видно, только контуры — все тонуло в дыму, желто-сером смоге. Катя и Андрей сказали, что здесь так всегда. «А в Гоа?» — с тревогой спросила я. — «И в Гоа, но гораздо меньше». И верно, по утрам и вечерам даже в наш отель (а это, считай, резервация, находящаяся поодаль от «народа», среди джунглей) прилетал дым.

Нам пришлось выйти из аэропорта, купить новый билет Дели – Гоа по спекулятивной цене (битый час нас уверяли, что билетов на сегодня нет вообще), и тут-то обнаружилось, что за время скитаний по аэропорту у мужа из рюкзака вытащили ноутбук. Так что это оказался самый дорогой отдых в нашей жизни. Когда мы улетали в Москву, после проверки багажа нам, как и прочим пассажирам, опечатали кодовый замок на чемодане бумажкой с печатью и подписью, и я уже понимала, что тут без этой строгой бумажки могут и замок раскурочить.

Я прочла довольно много книг и статей об Индии, и она вызывала у меня абсолютное отторжение, как некоторые — тоже по книгам — в нее влюбляются. И это был тот единственный случай, когда «полевые исследования» если что и прибавили к книжному знанию, то только блох.