Право на антологию

Автор основательной, теоретической и, кажется, даже чрезмерно теоретизирующей монографии о литературных антологиях львовянка Олена Галета [1], подступаясь к теме, перефразирует Германа Гессе и предлагает называть наше время не «фельетонной эпохой», но «эпохой антологий», коль скоро «антология ощутимо вытеснила все остальные способы представлять литературу». Российская коллега Олены Галеты Виктория Баженова, защитившаяся в 2010-м на сходную тему [2], пишет соответственно об «антологическом буме 1990–2000-х» и не без оснований замечает, что «антологические приоритеты» привели в конечном счете к размыванию границ жанра, и антологиями стали называть практически любой сборник.

В самом деле, антология с некоторых пор стала одним из самых востребованных издательских жанров. Украинская Википедия даже озаботилась антологической статистикой, каковая статистика впечатляет: за сто лет с момента выхода первой украинской антологии («Антологія руська»), — с 1881-го по 1991-й вышло около 60 антологий. А за последние двадцать лет украинские издательства выпустили 260 оригинальных и несколько десятков переводных антологических собраний [3]. Подозреваю, что российская антологическая статистика, если б она была собрана и предъявлена, выглядела бы куда внушительней, но тенденция та же. Правда, в русской Википедии на соответствующей странице находим лишь копипаст из Брокгауза с разделом об античных антологиях. Современной антологической практики там, разумеется, нет, а у Брокгауза читаем: «Многочисленные сборники избранных отрывков из произведений поэтов или других писателей, которые являются во всех европейских странах, носят тоже часто названия антологий». Википедия, кстати, здесь обрывает цитату, между тем в Брокгаузе дальше следует замечание, что ближайшим родственником антологии является хрестоматия. Это характерно именно для антологической практики начала прошлого века, однако заметим, что уже тогда существовало сомнение в предмете чистоты жанра: все эти «многочисленные сборники» совсем необязательно оказываются антологиями. Есть условия, которые диктует антологическая история, творчески переосмысленная в антологическую теорию: антология неизменно являет некую отобранную коллекцию текстов, и это вторичные тексты, иными словами, они отобраны из неких рядов и множеств с тем, чтобы предъявить новый ряд и новое множество. Они отобраны из каких угодно других контекстов, чтобы создать новый контекст. В этом смысле антология уподобляется журналу и альманаху, и для нее актуальны соответствующие наблюдения формалистов над «большой литературной формой», над ее структурой и приемами композиции: только там, где Шкловский писал о «монтаже», в современных collection studies говорят о «бриколаже». И это же свойство Бодрийяр опять-таки применительно к коллекциям называл «субъективным образом объективного мира»: субъективность отбора делает антологии едва ли не первыми текстами Нового времени, т.е. индивидуальными текстами. Наконец, в разговоре об антологиях и их составлении неизбежно возникает категория «вкуса», и здесь мы вступаем в пространство социологии, собственно «социального суждения» по Бурдье.

Но для начала все же выделим то непременное свойство антологии, согласно которому «отобранные» тексты представляют некую литературную идею:

— это могут быть «образцовые тексты», т.е. канон и классика, — таково, собственно, одно из первых назначений антологии;

— это может быть поколенческий или локальный срез — литературная история с географией;

— это может быть антология одной темы или одного литературного рода: антология эпиграммы, антология малой прозы, антология стихов о любви или стихов о городе.

Для нас сейчас принципиально то, что делает антологию «метажанром», формой литературной авторефлексии. Если «эпоха антологий» не просто сильный риторический ход, а отражение настоящего литературного состояния, то стоило бы задуматься, о чем нам говорит антологическая история, — украинская, коль скоро она стала предметом столь содержательного исследования, и российская, гораздо более продолжительная и разнообразная, но исследованная, прямо скажем, не столь основательно.

В российской литературной истории, как в любой истории больших процессов, трудно определиться с началами и первопричинами. Иными словами, трудно сказать, когда начались антологии, и какая из них была первой. Можно ли относить к антологиям древнерусские «Изборники» и «Цветники», были ли антологиями в буквальном смысле «Вертоград» и «Рифмологион» Симеона Полоцкого или они принадлежат к энциклопедическим средневековым жанрам, которые близки к антологиям, но не антологии. Похоже, что русские поэтические антологии, как и многое другое, впервые «запустил» Жуковский, издавший в 1810–1811-м шесть томов «Собрания русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев Российских и из многих русских журналов». По замыслу это было не «образцовое собрание», но «полное собрание», что-то вроде хрестоматии, первого целостного представления о русской поэзии: «Я издаю не примеры, но полное собрание лучших стихотворений Российских <…> между превосходными я поместил и посредственные <…>, ибо хочу, чтобы в собрании моем были chefs-d`oeuvres всех наших стихотворцев без исключения» [4]. История этого издательского предприятия, вкусовые претензии друзей составителя и «эксцессы» авторского права — все это заслуживает отдельного разговора, здесь добавим лишь, что проект мог стать коммерческой удачей, но не стал, большая часть тиража сгорела в московском пожаре 1812 года. К слову, 1812-й породил первую тематическую антологию (двухтомное «Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году», сост. кн. Н.М. Кугушев). Уже в следующем десятилетии настала «эпоха альманахов» — знаменательный «Опыт русской анфологии…» Мих. Яковлева, изданный в 1828-м и концептуально восходящий к Anthologie Française 1816-го, «отобрал» и обозначил поколение, которое потом стали называть «пушкинской плеядой». Но этот «анфологический опыт» был устроен по принципу альманаха и его зачастую относят к альманахам.

В украинской истории акценты несколько сместились: «Ластівка» Е. Гребинки (1841) была замыслена как журнал, по обстоятельствам стала альманахом и считается «протоантологией». «Ластівка» представила «первичное состояние» украинской литературы, «первую фазу украинской национальной идентичности», ограниченную по позднейшему определению Мыколы Зерова «бытовым консерватизмом и местечковым патриотизмом». Она заслужила пренебрежительную рецензию Белинского, лишний раз «уверившегося» в том, что «малороссийская литература» ограничена в средствах и стилистических регистрах, что она использует «наречие», а не язык. Репутация Белинского во всем, что касается «украинского вопроса», безнадежна, но обращаясь к творчеству самого Гребинки и к созданной им «литературной презентации», приходится признать, что критик был недалек от истины. Полторы сотни лет спустя Гр. Грабович в своей «Истории украинской литературы» описывает «малороссийскую литературу» как «стиль», один из «стилей», составляющих «всероссийскую имперскую литературу» [5]. Следующая украинская антология, официально — первая, «Антологія руська» вышла в 1881-м во Львове, там были представлены 42 украинских поэта — от Гребенки до Франка. Затем к 100-летию «Енеиды» И.П. Котляревского в Киеве вышел 3-хтомный «Вік» С. Ефремова и В. Доманского (1900–1902), за ним последовала «Українська муза» (1908, сост. О. Коваленко) в 12-ти выпусках. Видимо, О. Коваленко ориентировался на успешную и популярную «Русскую музу» П. Якубовича (1904). Якубович сам называл свое собрание хрестоматией, предполагая «…представить читателю наглядную картину движения русского стихотворного искусства в течение XIX века, дать как бы живую историю русской поэзии за этот долгий промежуток времени». Однако затем он признавался, что жертвовал «историческим» в пользу «художественного», иными словами, отбирал «лучшее», руководствуясь собственным вкусом, каковой вкус в свою очередь был отражением известной литературной эпохи.

Итак, составители самых успешных и тиражных антологий начала ХХ века стремились к хрестоматийной «исчерпанности» и «целостному представлению» литературы. При этом «максимальная полнота» украинских антологий на тот момент в меньшей степени означала собрание «классических образцов», идея была в создании «фона», презентации полноценного литературного процесса. Заметим, что идеи «избирательной антологии», каковыми были, например, «Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З. Н. Гиппиус», или известный проект «антологии Сологуба», где было 56 стихотворений (такого рода антологии в гораздо большей степени представляют поэта-составителя), в украинской традиции на тот момент не было. Возможно, похожим «избирательным» опытом стала составленная Иваном Франко «Антологія української лірики від смерти Шевченка» (1903). Смысл ее был в обозначении новой литературной эпохи, и составитель мыслил себя ее лидером.

Кажется, последней концептуальным проектом, обозначившим русский Серебряный век, стала «Антология русской лирики от символизма до наших дней» И. Ежова и Е. Шамурина (1924): там были последовательно представлены все поэтические течения — от ранних символистов до «пролетарских стихотворцев». Советские антологии-хрестоматии с их классицистическим распределением по «родам и жанрам» утверждали советский канон, вычеркивая одних и «выпячивая» других: так уходит в тень Жуковский, фактически исчезает Серебряный век, оставив по себе лишь Маяковского и несколько стихотворений Блока.

Украинский советский канон был старательным отражением русского, хотя и здесь заслуживает отдельного внимания составленная М. Рыльским 4-хтомная «Антологія української поезії». Советские антологии-хрестоматии традиционно открывались «Словом», постулируя общее начало братских славянских литератур; в «антологии Рыльского» «линейку» украинских поэтов впервые открывает Григорий Сковорода, и «украинское барокко» становится одним из базовых элементов в новой историко-литературной модели.

Параллельно в диаспорах создаются антиканоны, утверждается совершенно иного порядка традиция, в центр выдвигаются другие литературные фигуры и идеи. В этом смысле, наверное, самый характерный пример — изданное парижской «Культурой» «Розстріляне відродження» (1959), названием своим вошедшее в украинский культурный словарь и новый постсоветский школьный канон. Собранная Ю. Лавриненко (название было предложено Ежи Гедройцем), эта антология представляла «выбитое», фактически уничтоженное литературное поколение 1920–1930-х, другую версию украинской литературы ХХ века — такую, которой она могла бы быть, будь у Украины в ХХ веке другая история. Такого же порядка русских диаспоральных антологий, «переписывающих канон» и вошедших в школьную программу, кажется, все же нет, были лишь многочисленные антологии «поэзии русского зарубежья» от Терапиано до Иваска. Однако в этом ряду нельзя не вспомнить самую известную из антологий «второй культуры» «У Голубой Лагуны» Конст. Кузьминского (1980–1986). По правде сказать, 9-томная антология Кузьминского задала образец огромным российским собраниям 90-х и, в первую очередь, «Самиздату века». Если «Голубая Лагуна» более всего походила на хрестоматию, то «Самиздат» стал своего рода энциклопедией: издательская серия, в которой выходили все эти громоздкие антологии конца 90-х, называлась «Итоги века. Взгляд из России». Скажем сразу, полиграфическое решение у Кузьминского было куда грамотнее и вписывалось в «антологическую» традицию: «Лагуна» выходила последовательными выпусками. «Полиграф» «впихивал» «весь творог в один вареник», и как писали тогдашние рецензенты, огромные тома антологий «Полиграфа» были пригодны скорее для нанесения тяжких телесных повреждений, нежели для чтения.

Но как бы то ни было, монументальные антологии 90-х, в самом деле, «итожили» ХХ век. Кроме всего прочего, антология стала на тот момент разновидностью «энциклопедий постмодерна», еще одного популярного жанра конца века.

Но чем вызван нынешний «антологический бум»? Автор фундированной украинской монографии, причисляя к антологиям тьму «заказных» издательских сборников, склоняется к мысли, что мы имеем дело с антологиями нового типа. Олена Галета отныне вписывает антологию в пространство массовой культуры, признавая за такими сборниками все те свойства, которые традиционным антологическим собраниям несвойственны: «необязательность» состава, отсутствие выбора как условие создания, коль скоро тексты заказываются; наконец, «образцовость» здесь подменяется «разнообразием», а концептуальная «вторичность прочтения» — спонтанностью письма. Идея в том, что из ретроспективного жанра антология превращается в «перспективный»: теперь она предъявляет не «актуальное прошлое», но «актуальное будущее». Звучит эффектно, но не очень убедительно. В соответствующем российском автореферате находим наблюдение, возможно, не столь концептуальное, но прагматически адекватное: бесконечное умножение антологий сопровождается ослаблением периодики. В самом деле, «проективная» литературная экономика предпочитает «разовые» сметы, «долгоиграющие» литературные формы, представляющие процесс, — собственно, толстые журналы, — уходят. Антология (или сборник, или альманах), предъявляя некую литературную идею и литературное состояние, делает это совершенно иначе: она его как бы «нарезает» на отдельные снимки — с разных точек, в разных фокусах; это гораздо более субъективная картина, но таково определение жанра: «субъективный образ объективного мира».

Наконец, не без смущения отметим это превращение антологии из «твердого жанра» — в «резиновый», в издательский прием, в обертку для «чего изволите». При этом характерна не одна лишь способность отзываться на сиюминутный «социальный заказ», но и моментальная идеологическая «подстройка», возможность презентовать не литературную идею, но какую угодно другую — социальную или политическую, принимать новые «риторические формы», будь то путеводитель или «физиология». Впрочем, традиционная антология — отобранная коллекция, «цветник», собрание образцовых сочинений и т.д. — никуда не денется. Потому что одно из главных наших эгоистических удовольствий — право выбора и возможность предъявить свой выбор.

Примечания

1. Олена Галета. Від антології до онтології: антологія як спосіб репрезентації української літератури кінця ХІХ — початку ХХІ століття. Київ: Смолоскип, 2015.

2. Баженова В.В. Русский литературный сборник середины XX — начала XXI века как целое: альманах, антология. Автореферат диссертации к.ф.н. Барнаул, 2010.

3. Заметим все же, что «антологическая статистика» отчасти теряет убедительность, коль скоро эти тенденции никоим образом не соотнесены с общей статистикой по книгоизданию, где, как мы знаем, за последние десятилетия при общем уменьшении тиражей, выросло количество наименований. Так что увеличение антологических наименований могло соответствовать общему тренду.

4. Письма В. А. Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу / Изд. «Рус. архива» по подлинникам, хранящимся в Имп. Публич. б-ке. М., 1895. С. 48

5. Грабович Г. До історії української літератури. Київ: Критика, 2003. С.61.