Избегая «катастрофы»

Борис Кагарлицкий

Тезисы о катастрофе

1. Все констатируют кризис, но мало кто хочет задуматься о его значении и последствиях. Правительственные чиновники ищут «дно падения», но каждый раз, когда его нащупывают, с треском проваливаются еще глубже. Либеральные оппозиционеры злорадствуют по поводу дешевеющей нефти и всевозможных неурядиц, почему-то надеясь, что все это само собой приведет к падению ненавистного режима. Обыватель вообще ни на что уже не надеется, не ждет ничего хорошего и не собирается ничего делать. Патриотическая общественность ищет виноватых, доказывая самой себе, что, с одной стороны, происходящее не имеет никаких объективных причин и все неприятности — продукт злой воли врагов России, заговора американцев, а с другой стороны, успокаивая себя тем, что все вот-вот само переменится благодаря естественной логике рынка. Забавно, что надежда на «невидимую руку рынка», которая все выправит, без проблем совмещается у них с теорией заговора. Так или иначе, однако, все эти точки зрения едины в одном — все как-то решится само собой. Или режим сам собой падет, или рынок цену на нефть поднимет. В общем, когда кризис кончится, все будет (без особых наших усилий) примерно так, как нам хочется. Жаль только, что всем хочется разного.

2. Пока российские интеллигенты всех оттенков мудрствуют, кризис развивается по своей собственной логике, которая никакого отношения к этим рассуждениям, гаданиям и пожеланиям не имеет. Неолиберальная модель экономики, восторжествовавшая в конце ХХ века, была построена на нескольких принципах, возможности которых сейчас исчерпаны. Снижая долю заработной платы в глобальной продукции, перемещая производство из одной страны в другую, последовательно снимая с капитала все наложенные на него за предыдущие 150 лет ограничения, система пришла к своим естественным границам, когда и производство перемещать некуда, и спросу расти неоткуда. Точно так же, как неолиберальная модель постепенно распространялась по всему миру, захватывая все новые территории, так и кризис перемещается из страны в страну, вовлекая в свою орбиту все страны. Он проходит естественные фазы, последовательность которых вполне предсказуема, а вот последствия — не всегда.

3. Российскую публику волнует только цена на нефть, поскольку именно за счет нефтяных доходов обеспечиваются и потребление обывателя, и бюджетные расходы государства, и средства, идущие на «распил» корпорациям и чиновникам. Это не значит, будто Россия больше ничего не производит и другим способом прокормить себя не может. Но это значит, что в рамках сложившейся системы отношений нет и не может быть никакого другого источника «свободных средств» и «лишних» денег, благодаря которым и создавалась на протяжении прошедших лет иллюзия процветания — как сверху, так и снизу. Суть происходящего в том, что возможности для поддержания существующего порядка больше нет. Эпоха Владимира Путина и соответствующий общественный компромисс объективно закончились вместе с дорогой нефтью. Принципиальное отличие России от Украины состояло не в том, что в одном месте было больше «демократии», а в другом больше «порядка». Принципиальное отличие состояло в том, что российская стабильность опиралась на избыточные ресурсы. С того момента, как эти ресурсы заканчиваются, приходит конец и стабильности. Россия становится похожа на Украину.

4. Кризис не представляет собой процесс непрерывного и последовательного падения. Скорее этот процесс похож на движение вниз по ступеням лестницы. После каждого падения наступает стабилизация, которую правительственные чиновники и принимают за очередное дно. Затем наступает новый спад. Специфика очередной стабилизации, наблюдаемой ныне, состоит в том, что цены на нефть установились на таком уровне, который позволяет отрасли нормально работать, но не позволяет ей субсидировать другие сегменты экономики или социально-политические институты. В известном смысле это даже хуже, чем если бы цены упали до совершенно минимальных показателей, потому что в таком случае были бы все основания ждать «отскока». А на нынешнем уровне можно держаться довольно долго. Только этот уровень уже смертелен для российской модели социального компромисса. И вопрос не в том, поднимутся ли цены на нефть, и даже не в том, когда это случится. Конечно, рано или поздно поднимутся, поскольку и кризис не будет продолжаться вечно. Но вопрос в том, что случится с нами до того, как произойдет ожидаемый перелом.

5. Возвращения к прежним временам уже не будет. И не только потому, что экономическая основа старого порядка исчерпала себя, а прежде всего потому, что именно радикальные изменения в общественной, экономической и политической системе являются основным условием преодоления кризисной ситуации — на глобальном и на национальном уровне. Мы не можем пассивно дожидаться конца кризиса, потому что кризис закончится лишь после того, как люди перестанут пассивно дожидаться его конца. Ситуация изменится, когда ее начнут активно менять. Это означает неминуемость перелома и в психологии, и в политическом поведении, и в логике работы институтов, если, конечно, эти институты не будут полностью и «до основания» разрушены. Страна, которая переживет подобную катастрофу раньше других, имеет шанс и подняться в числе первых. Но только шанс. И для того, чтобы подобное произошло, надо осознать неминуемость катастрофы, невозможность уклониться от нее, начать думать и действовать уже в других категориях. Существующий порядок рухнет в любом случае. Думать надо о том, что и как может быть построено на его руинах. В этом единственное содержание текущей общественной борьбы, единственная дискуссия, в которой имеет смысл участвовать.

6. Все существующие «партии» в равной мере неадкватны задачам послекризисного развития. Левые могут сколько угодно «играть в Жижека», радуя друг друга изысканно-бессмысленными сентенциями, коверкая на разные лады мысли Карла Маркса, Герберта Маркузе и Антонио Грамши или, наоборот, тупо повторяя заученные наизусть формулы советского агитпропа. Охранители могут продолжать верить в «Путина», хотя любому здравомыслящему человеку давно должно быть ясно, что никакого «Путина» в политической природе не существует (мы не имеем, конечно, в виду конкретного госчиновника с аналогичной фамилией). Либералы могут тешить себя надеждой на то, что они с помощью Запада одержат верх над охранителями и свергнут этого самого «Путина», после чего жизнь сама собой наладится. Все они не столько обманывают общество, сколько морочат голову себе и друг другу.

7. Защищать систему, которая обречена самим ходом ею же порожденного экономического развития, бесполезно. Слаба или сильна власть сама по себе, не имеет значения, ибо разрушается фундамент, на котором она построена. Но поражение консерваторов-охранителей будет одновременно и концом для либералов. Нынешняя власть является самой прозападной и самой либеральной, какая только возможна в условиях современной России. Основанная на компромиссе между фракциями правящего класса, она позволяет сохранять равновесие, необходимое для того, чтобы все эти фракции, несмотря на их противоречия, вместе выживали. Сегодня мы видим постепенное исчезновение условий для воспроизводства подобного компромисса. Если он будет разрушен полностью, с ним вместе потерпят катастрофу и все борющиеся фракции. И это не угроза или опасность для страны, а шанс для ее спасения и развития. Катастрофы не надо хотеть. Она наступит независимо от нашей воли. Но тем более не надо ее бояться.

8. Посткризисное и посткатастрофическое будущее смогут построить только радикальные силы, вернее те силы, программы которых пока еще считаются радикальными по причине обывательской ограниченности и страха перед переменами. Когда перемены наступят в полном масштабе, бояться будет уже нечего, а вместе со страхом исчезнут и ограничения. Это глобальный процесс. На Ближнем Востоке мы видим, как вчерашних «радикальных исламистов» теснят куда более радикальные исламисты. Показателем перемен на Западе является нарастающий успех «внесистемных» политиков, таких как Джереми Корбин, Берни Сандерс, Дональд Трамп, Марин Ле Пен. И дело не только в самом этом успехе, пока еще очень ограниченном, но в очевидной беспомощности хранителей системы перед лицом этой новой реальности. Политика умеренности, казавшаяся единственно возможной, терпит поражение перед вызовом внесистемных сил, поднимающихся как слева, так и справа.

9. Закрытая политическая система России, скорее всего, сломается гораздо быстрее и с гораздо большим треском, чем это происходит на Западе. У нас не будет времени подготовиться к надвигающимся переменам, кроме как психологически. Роли поменяются в одночасье. Старые правила и популярные ныне «дискурсы» будут забыты. И чем более успешно вы этих правил сегодня придерживаетесь, чем более изощренно вы владеете любым из этих дискурсов, тем более вы будете беспомощны перед лицом новой реальности.

10. Мы еще не знаем, каким будет посткризисный мир, но мы точно знаем, каким он не будет. Он не может сохранить верность либеральным правилам, потому что именно эти правила привели нас к глобальным потрясениям, именно необратимое исчерпание данной модели предопределило кризис. Любые попытки консервативной самозащиты системы лишь запутывают дело. Оттягивая развязку, они одновременно усугубляют ситуацию. Но преодоление либерализма может основываться на разных доктринах, программах и ценностях. Вы будете выбирать то, что вам больше по вкусу, и соответственно действовать. Делая выбор, придется пересматривать привычные взгляды и отстраняться от накопленного и ставшего бесполезным опыта. Подсказок не будет. Но не забывайте: из всех вариантов антилиберальной идеологии только левая совместима с демократией.

Влад Кравцов

Катастрофа и радикализм

Тезис 1.

Необходимо иное понимание природы кризиса, чем сейчас. Страшна не дешевеющая нефть и оскудение источника доходов, а отсутствие общественного запроса на принципиально иные формы социального устройства. И необходима иная постановка вопроса: каким образом и почему работает воспроизведение режима даже при крайне стесняющих экономических обстоятельствах? Никакое гипотетическое дно экономического падения в российской системе не изменит фундаментальные параметры нездоровья. Другая грань вопроса — при каких условиях возможно качественное обновление.

Тезис 2.

Увязка российского кризиса с глобальными проблемами неолиберализма не работает. Как раз в Латинской Америке кризис раскрутили те самые левые и антинеолибералные силы, от которых сейчас приходится избавляться. Госпрограммы в Китае приходится пересматривать. Концентрированная мудрость современных левых («Доктрина шока») никак не соотносится с реалиями и только творчески скользит по поверхности, предлагая удобные штампы, а не неприятный анализ происходящих экономических процессов. Алармизм по поводу рисков, порождаемых глобальной финансовой системой, например, понятен, но важнее иное соображение.

Множество стран, живущих в перманентном кризисе, научилось игнорировать пути оздоровления и попутно как-то выживать. Для политического класса недееспособных государственных образований любовь к кризисам вполне рациональна, так как соответствует узкой цели — их выживанию. Любой кризис тут очень удобен как оправдание интервенционистских мер, индустриальной политики (т.е. перераспределения средств в пользу неконкурентоспособных отраслей промышленности), а иногда и протекционизма. Подобные меры подстегивают социальную пассивность населения и укрепляют его веру во всемогущего Левиафана. Левые силы легко покупаются на внешне привлекательный образ коррекции провалов и сбоев в функционировании рынка, но не видят ее губительных последствий.

Тезис 3.

Дешевая нефть и падение уровня жизни сами по себе не стимулируют оздоровление системы. В противном случае, постулируется, что патримониальная/трибутарная система стабильна и работает только при запредельном уровне выгод. Но от этой системы никто (ни политическая верхушка, ни оппозиция) в принципе пока не отказался. Интересы «белоленточной», или внесистемной, оппозиции противоречат этой системе только стилистически. В основном требования выдвигались о том, как скорректировать распределительные практики, а не разрушить патримониальную систему в целом. Содержательный посыл «социального либерализма» в освещении МБХ по существу воспитывает готовность принимать дарованные сверху блага, что с неизбежностью ведет к «сердечному согласию» на неподотчетность тех, кто эти блага дарует. Проблема в том, что «Договор-2008» не поддается автоматическому расторжению в связи с падением благосостояния или уходом политической верхушки — ведь он лишь аналитическая условность.

Тезис 4.

Если думать, что кризис не продлится долго, то и заниматься им незачем.

Но дело в том, что нефтяная конъюнктура тут не имеет определяющего значения. Экономическое измерение кризиса, связанное с ущербностью ресурсного государства, понятно. На подобную опасность не раз указывал и сам Путин в своих посланиях. Он же не раз подчеркивал необходимость развития конкурентоспособности. Его система управления — отнюдь не попытка менять ситуацию, но показатель, какое государство было построено за последние четверть века.

То, что происходит в нынешней России, имеет вполне очевидные истоки. А именно, это процесс распада, запущенный в благостные застойные времена и ставший очевидным на волне перестроечных перемен. Уже тогда элиты не шли на подлинные реформы. И вовсе не по идеологическим соображениям.

Тезис 5.

Новая система будет построена субгруппами и людьми, внешнее положение которых сегодня не вполне очевидно. Власть получают причудливыми путями. Вопрос не в содержании политпрограмм, их можно создать на любой вкус. На руинах системы может быть построено все что угодно, но только непосредственными выгодоприобретателями коллапса. Так, как это происходило в 90-е… Демократы в России — формальные победители советских реваншистов — такими выгодоприобретателями не являлись. А вот «красные директора» и силовики — вполне. Антилиберальные и антидемократические силы, вроде бы не совсем самостоятельные сегодня, завтра вполне могут оказаться в их числе. В их числе вполне могут быть лица второго эшелона элиты, не находящиеся под давлением санкций.

Тезис 6.

Без демистификации социальных механизмов не выйти на новый виток дискуссии. Сейчас очень удобно (Горюнов, Кашин, Кагарлицкий) ставить знак равенства между одним чиновником и социальной сущностью режима. И при этом отворачиваться от размышлений, как именно это лицо упорно двигалось к столь высокому положению. Это попытка затемнить, как работает система РФ, очень схожая с тем, как и сам Путин мистифицировал лихие 90-е, а поп-культура легче легкого это подхватывала — словно того и ждали. Здесь что-то ново? Вал псевдомемуаров реальных лиц недавней истории сбивает с толку обывателя. Писатели разного калибра, от Бобкова до Коржакова, рисуют уродливо-карикатурную картину политики и социальности. Есть вполне пригодный опыт 90-х, но его постоянно пытаются обнулить.

Тезис 7.

Компромисс (или симбиоз) либералов и консерваторов не является сущностной основой режима; не являются они и фракциями правящего класса. Такое нерасчлененное, недифференцированное рабочее определение «власти» ущербно. Во-первых, не абстрактная власть, а работающие институты являются основой социального компромисса. Во-вторых, ни условные консерваторы, ни либералы не являются тем, чем себя заявляют. Либералы не отстаивают принципы либерального социального порядка, а госкорпорациям не нужны услуги консервативных публицистов. И для политического эквилибриума, стабильности системы схватка этих двух сил вторична.

Тезис 8.

Радикализм сил не может быть продуктивной основой посткатастрофического будущего. Постоянно подчеркиваемый внесистемный (анти-establishment?) характер Трампа и Сандерса весьма условен. Гранды республиканцев действительно не желают играть в четыре руки с Трампом, но сам он только высказывает прописные истины и символы веры крайне правого сегмента партии. Сандерс, несмотря на эпатирующее использование термина «социализм», высказывает преобразовательные идеи, которых не испугался бы и Пол Райен. Оба радикальны в силу поляризации системы и политической культуры, но это играет только на воспроизведение дисфункционального эквилибриума. В другой части мира не что другое, как радикализация саддамовских генералов, придает экстремистам организационные силы. Цель радикальных исламистов Ближнего Востока — как раз в разрушении нормальной социальности. Гипотетическая победа левых сил Юлиуса Малемы и несколько радикальных земельных переделов в ЮАР быстро сделают страну похожей на Зимбабве.

Тезис 9.

Если успокаивать себя, что существующий (нежелательный, видимо) порядок рухнет сам собой, зачем проявлять активность? Не работать с механикой культуры — значит обеспечивать ситуацию, в которой старые политдискурсы будут воспроизводить те же контрпродуктивные клише, не выражающие ничьих интересов. А культура сегодня поддерживает политический язык и когнитивную картину, присущие давно ушедшим временам. И кроме того, всеобщая социальная пассивность вовсе не основа компромисса и общественного согласия, а вполне очевидное указание, какие именно субгруппы используют любую пассивность в своих интересах, а какие отлучены от конкурентных преимуществ в борьбе за власть. Как раз вполне рационально не подстегивать социальную активность людей, а ограничивать возможность меньшинств на социальную мобильность и сдерживать конкурентов.

Тезис 10.

Уничтожение базовых либеральных норм не может быть целью ни при замедлении экономического роста, ни при каких-то иных условиях. В ближайший исторический период нет никакой здоровой альтернативы глобальному порядку, стоящему на либеральных принципах и поддерживаемому однополярной структурой распределения могущества в мире. Разумеется, если не считать расползание патерналистских и трибутарных режимов благом для современного мира.

Параметры посткризисного мира неочевидны. Для всех момент истины наступит в связи с новой промышленной революцией, которую, кстати, разнообразные силы — каждая по своим причинам — намерены остановить.