Страхи и повестки

Исторический опыт ничему не научил за тысячелетия. Людей все больше (в ХХ веке — взрывной рост), потому и оружие все более массового поражения, главное, что идея воевать, убивать, захватывать, подавлять остается неизменной, несмотря на посыпание головы пеплом после каждой смертоносной сессии. «Это не должно повториться!», «Никогда больше!». Лозунги и тонны теоретических трудов можно забыть. Все любят приводить цитаты (и я приведу), восклицать «это же прямо как про нас написано!» и продолжать жить, как в лесу, где волки задирают овец и тигры козлов. Только человеческие волки (за исключением каннибалов) не едят человеческих овец, а убивают ради того, чтобы утвердить и распространить свою власть как можно шире и прочнее. Лес существует в неизменяемой парадигме природы, «пищевой цепочке», общество — в парадигме культуры, которая вроде и не приговорена к воспроизведению лесной модели, однако реплицирует именно ее.

Власть — это богатство (та же пища у волков), армия (те же волчьи клыки) и безнаказанность, она же неприкосновенность. Неприкосновенность волка, приходящего в стадо, — страх всех овец на свете, знающих, что они бессильны против волков и рассчитывать могут только на пастуха, который скажет собакам «фас». Правда, потом пастух приведет овец к своим хозяевам, которые сделают с ними то же, что волки, — съедят.

Человеческие овцы и бараны, как у Брехта, «шагают в ряд / Бьют барабаны / кожу для них дают / сами бараны». Единственная стратегия выживания — быть паршивой овцой. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — говорит хозяин. Острижет, но не зарежет. И волк на такую овцу не позарится, разве что от стада отобьется, став легкой добычей. Мораль: не отбивайся от стада. Чем лучше овца — тем короче ее жизнь. Есть овцы, которые сразу записывают себя в агнцы, предназначенные на заклание, и больше ни о чем не беспокоятся. Но большинство пытается спастись, составляя списки лучших овец, которых хозяин должен резать в первую очередь. Списки — это ряды, и движимые инстинктом самосохранения, жизнестойкие бараны выталкивают на линию фронта самых-самых, красивых-кудрявых. И истошно блеют в своем тылу: «Волки, волки!», чтоб хозяева похвалили их за бдительность и поскорее убрались в свои терема, подальше от звериной какофонии. Люди в своей хитроумной культуре поют гораздо лучше, чем звери и даже птицы в дикой природе. Так им, людям, кажется.

Эзопов язык в России вошел в моду, его инициировал жираф из датского зоопарка, а родные тигр и козел показали, как оно все обстоит в этой вашей культуре. Любовь зла, тигр может полюбить и козла, но потом все равно задерет, просто потому, что может, да и козел знает, что не бывает никакой дружбы — только интересы. Приобщившись в зоосаде к человеческой культуре, тигр хотел «пиару», а простодушный козел подыгрывал, с замиранием сердца смотря в немигающие кошачьи глаза и дрожа своим мышиным хвостом. У него все равно не было выбора.

Страх — сильное чувство. Страх неизвестности еще терпим, поскольку в нем есть надежда, а страх ужасного будущего (тоже неизвестность, но кажущаяся заведомо катастрофической) — нет. Люди готовы умереть, чтоб избавиться от него, хоть и считается, что любой страх — паллиатив страха смерти. Массовый страх отключает разум и включает опцию «смерть во имя»: революции, религии, завоевания, защиты от врага. Исторический опыт, как бы мы его ни впитывали и ни изучали, стирается из памяти, когда хозяева подают нам сигнал опасности, распыляя слезоточивый газ пропаганды. И мы, как те жизнестойкие бараны, сгруппировываемся, чтобы спастись. Спасти свое племя, свой ареал или — в ядерные времена — Землю. Разночтения в понимании того, что спасает, а что губит, порождают спор овец между собой: где лютые волки, где хозяйские ножи, кто кого будет резать и загрызать? И кого, соответственно, должно затоптать и забодать стадо баранов, поскольку рога и копыта — единственный боекомплект. Друг друга или другое стадо? Против клыков и ножей рога и копыта — что козел против тигра.

Почему, спрашивается, политическая, общественная коммуникация никак не выйдет из дремучего леса, в то время как индивидуальная, интеллектуальная достигла космических высот?

Пропаганда не пускает, а везде есть «хозяева» или «волки», нуждающиеся в поддержке народных масс. Да и история, которую сегодня российские студенты не знают вовсе, предъявляет нам в качестве идеала Александра Македонского, который завоевал мир, погубив массу людей, умер тридцатилетним, а завоеванная им империя тут же распалась. Афиняне ненавидели Александра настолько, что вынудили бежать из Афин своего величайшего философа, Аристотеля, только за то, что тот был его учителем, хотя Аристотель и не поддерживал всемирный поход.

Конечно, можно сказать, что мир строил и познавал себя и «нашествием варваров», и «наполеоновскими планами», и «войной дворцам», но «конец истории» не только не настал — «разве можно после Освенцима и ГУЛага…?» — расслабившихся овец снова пускают на барабаны. В отличие от прежних времен — исподтишка. У новейшей пропаганды приманка — не «идеи», а дети: распятые мальчики, расстрелянные мальчики, утонувшие мальчики, изнасилованные девочки. Дело не в том, что одни реальные, а другие фейковые — просто политики узнали, что в театре любого актера переиграет животное, а ребенок — тем более. У публики кулаки сжимаются от ненависти и слезы выступают на глазах. И эта детская порнография вполне соответствует гибридным войнам, спецоперациям и ножам в спину. А еще и государства «по закону» творят вещи, которые не совмещаются в голове с ЦЕРНом, водородными двигателями и снимками Плутона. Поэта Ашрафа Файада приговорили в Саудовской Аравии к смертной казни за стихи. По всему миру, и у нас, прошли чтения поэтов, в знак протеста (хотя там отрубание голов — на потоке, за всех не заступишься). Протест был услышан, поэту заменили смерть на восемь лет тюрьмы и 800 ударов плетьми! С этой страной ведутся переговоры, она — «уважаемый член мирового сообщества». И никаких ей санкций или даже замечаний. Российские политики изнемогли от зависти и в спешном порядке под нее подстраиваются.

А есть ли альтернатива клыкам, ножам и стадам? Есть. С тех пор как Швейцария объявила нейтралитет, ей все нипочем. Президент избирается сроком на год, депутаты работают на общественных началах, никаких кортежей с мигалками, горилл у правительственных учреждений — заходи, гостем будешь. С дикарями такую жизнь не построишь, но у дикарей нет шанса выйти из леса, если их в этом лесу держат и периодически убивают.

Социологи пишут, что сейчас в России — наибольший показатель депрессии за все время исследований. А что может быть иного, если всё уже проходили, а «повестки», как теперь выражаются, нет? Одни ждут повестки Путина, типа «мирнаш», другие — повестки после Путина, как, мол, будем взывать из бездны и что строить на пепелище. Хотя какие уж тут повестки? Рушились монархии, империи, национал- и интернационал-концлагеризм, и вот «средства производства» снова «вошли в противоречие с производственными отношениями», представления о том, как должно быть, — с тем, как есть. Волки покажут, кто здесь хозяин, хозяева будут скармливать им овец, бараны будут бить в барабаны, и всем будет страшно, пока политическая коммуникация не примет повсеместно приемлемой конфигурации. А пока рекомендую почитать немецкого генерала, прошедшего две мировые войны на стороне тогдашнего «волка».

От редакции: Материал, предложенный поэтессой Татьяной Щербиной в добавление к тексту эссе (выписки из книги).

Фридо фон Зенгер. Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940–1945

Из главы 8. Причины поражения гитлеровской Германии

В основном поражение явилось порождением общего политического курса. <…> Вечно настроенная на Центральную Европу, она оказалась последней страной, которой пришлось выбирать между Западом и Востоком. <…> Германия все еще находилась в процессе создания национального единства посредством войн, и поэтому она осталась в стороне от событий, происходивших во внешнем мире, изолируясь в эпоху Бисмарка и уклоняясь от выбора между Россией и Западом, который в то время представляла в основном Великобритания.

***

Политические изменения в Германии подорвали ее силы еще до того, как началась война, и этот процесс продолжался, когда она шла. Подобно всем диктатурам, диктатура в Германии оказалась недолговечной. Здоровая внутриполитическая борьба, которая приводит лидеров к власти, была заменена кладбищенской покорностью господствующему полицейскому государству. Все диктатуры страдают от смерти вождей, способных обеспечить преемственность. Будучи полицейскими государствами, они могут в течение какого-то времени внешне представлять хорошо действующую власть и использовать всевозможные угрозы, чтобы поддерживать чрезмерно жесткую дисциплину, но тетива становится слишком туго натянутой. Кроме того, в Германии диктатор оказался психопатом, как и его сторонники, не имевшие ни образования, ни большого ума, ни чувства ответственности. Последние были особенно легковерны и казались лояльными, не будучи таковыми на самом деле.

***

При Гитлере, который придерживался диктаторских методов, большинство способных людей постепенно уходили, и их все чаще заменяли второстепенные фигуры. Вместо спокойного размышления и тонкой работы ума, которыми особо отличался прусский Генеральный штаб, диктатура предпочла некую духовную позицию, которая не имела ничего общего с умом, а именно — непоколебимую веру в мудрость и сверхчеловеческие способности Гитлера и веру в окончательную победу, несмотря на самые что ни на есть убийственные поражения. Интеллект стали рассматривать как помеху для выработки тех качеств, которые необходимы, чтобы руководить. Военным командирам пришлось либо поверить в миф, перед которым не устоял германский народ, либо, по крайней мере, сделать вид, что поверили.

***

В Первую мировую войну Германия не устояла, потому что ее лишили возможности импорта из-за океана, тогда как во Вторую она пала под действием совокупной силы человеческих ресурсов России и материальных ресурсов Соединенных Штатов, то есть ресурсов, пришедших из-за океана. Тот, кто контролирует морские пути, тот держит в своих руках и источники сырья, а следовательно, и доставку оружия.

Недооценка современных способов войны на море есть неизбежное следствие переоценки значения территориальных завоеваний. Последнее действительно в современной войне важнее, чем в те времена, когда коротким решительным сражением можно было закончить войну. Но завоевание суши ничего не значило, если оно не приводило к господству на прилегающих морских территориях.

***

В наше время внешняя политика великих держав может быть только политикой коалиций, а это подразумевает принятие определенных ограничений национального суверенитета — факт, который германские правительства все еще полностью не осознавали во время обеих войн. Большая часть военной стратегии есть не что иное, как продолжение внешней политики мирного времени.

***

Для любой диктатуры характерны отсутствие внутриполитической борьбы и укрепление своей собственной власти. Спокойствие во внутренней политической жизни вполне удовлетворяло немецкого гражданина, который таким образом освобождался от любой ответственности за принятие решений. Настала золотая пора политического единения с откровенно поставленными целями — или так казалось. Сначала даже наиболее разумные люди, которые понимали недостатки жесткой диктатуры, склонны были предпочесть ее парламентской неразберихе чрезмерно схоластичной Веймарской конституции с выборами по принципу пропорционального представительства. Они говорили о «попавшем в шторм корабле, на котором рулевой покрепче ухватился за штурвал».

***

Если Гитлер с самого начала и не осознавал обманчивость своей экономической политики, то со временем он, конечно, это понял. За полгода до начала войны он обратился к собравшемуся в здании «Кролл-оперы» армейскому руководству и объяснил, что народ без пространства, то есть не имеющий достаточных средств к существованию, должен захватывать новые земли и новые рынки, а ни то ни другое невозможно заполучить мирным путем.

Диктатуры не способны привлекать людей с новыми, свежими идеями, представляющими хоть какой-то интерес.

***

Внутренний упадок Германии скрывался от внешнего мира за великолепным фасадом, одним из примеров этому стали Олимпийские игры 1936 года. Еще один яркий эффект создавали блестяще организованные «партийные дни», удовлетворявшие потребности народа в мистических действах, парадных зрелищах и чувстве локтя. Участие в жизни государства включало напряженные дни расписанных по минутам собраний, на которых люди могли «посмотреть фюреру в глаза» и снова и снова слушать одни и те же тривиальные речи. <…> Тем не менее, удивляло, как люди не уставали от этих однообразных пустых речей, в которых противников всегда оскорбляли, сторонников хвалили, и не было в них ничего, что помогло бы решению действительно острых политических проблем.

***

Гитлер считал правильным использовать во внешней политике и в Европе те же самые методы, которые он использовал в своей борьбе с внутренними врагами. Известно, что сначала он хотел избежать войны с Западом и, возможно, надеялся избежать любой войны. Но проводимая им экономическая политика загнала его в нее, и его самонадеянность основывалась на новом современном оснащении вермахта.

Методы, приведшие Гитлера к невероятному успеху во внутренней политике, естественно, не могли быть эффективными в политике внешней, что не подорвало его веру в себя и свою миссию, и этому потворствовал его довольно ограниченный министр иностранных дел Риббентроп. Гитлер поверил его неправильной оценке внутренних ресурсов, резервов и военного потенциала англосаксонских стран. А так как у Гитлера не было абсолютно никакого опыта, то он ошибочно принял спокойствие англосаксов, их готовность вести переговоры, их богатство и их демократию за признаки слабости. Он так и не сумел понять, в чем сила свободной демократии, и видел в странах, входящих в Британскую империю, подавленных вассалов, ждущих подходящего момента, чтобы скинуть ненавистное ярмо.

Источник: Фон Зенгер, Ф. Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940–1945. М., 2004. С. 438–452