Анри Массис: «защита Запада»… от кого?!

Имя французского публициста и критика Анри Массиса (1886–1970) я впервые узнал четверть века назад из русского перевода трактата Рене Генона «Кризис современного мира», в котором резкой критике подверглась его книга «Защита Запада» (1927). Тогда Генон и Массис были в равной степени неизвестны в России. Сегодня положение изменилось: первый, благодаря многочисленным переводам, вошел в круг чтения «интересующихся интересным»; второй остается непереведенным и непрочитанным.

«Защита Запада» — книга не научная, даже не философская, но идеологическая и дидактическая, написанная свято убежденным в своей правоте. Ее главная мысль — западная цивилизация в смертельной опасности: ей угрожает Восток = Азия = варвары. «Возвращение варваров, то есть новое торжество менее сознательной и цивилизованной части человечества над более сознательной и цивилизованной, уже не кажется невозможным» (MDO, 71). Нынешняя идеологическая ситуация в России вроде бы неблагоприятна для объективного восприятия воззрений крайнего западника-европоцентриста, однако страшно представить, что сказал бы о сегодняшней Европе националист, консерватор и католик Массис. Какую бы форму приняли его призывы к «защите Запада»? От кого он призвал бы его защищать? И кого решился бы призвать в союзники?

Книга Массиса сразу напомнила мне статью Валерия Брюсова «Новая эпоха во всемирной истории» (1913), которую я часто цитировал, но хорошее повтори и еще повтори. Это четкий ответ на вопрос, что такое «Запад» и от кого его защищать.

«Европе предстоит сплотиться перед лицом общих врагов всей европейской культуры. Важно ли, кому будет принадлежать клочок земли, вроде Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига-Гольштинии, Скутари, когда под угрозой окажется все, добытое двумя или даже тремя тысячелетиями культурной жизни. В опасности окажутся наши лучшие достояния, и Шекспир, и Рафаэль, и Платон, которых захотят заменить стихами Саади, картинами Утамаро, мудростью Конфуция. В опасности окажется весь строй нашей жизни, весь ее дух, а перед такой угрозой все европейцы не могут не почувствовать себя гражданами единой страны, детьми единой семьи» [1].

Этим словам предшествует оговорка: «Быть может, история еще впишет в свои скрижали одну или две войны европейских народов между собой. Но то будут уже последние войны народов». Прогноз Брюсова сбылся через год после публикации статьи — с началом Первой мировой войны, на которую Массис и молодые французы его поколения отправились, воодушевленные проповедью Мориса Барреса, Шарля Морраса и Шарля Пеги. Идейно мотивированные шли защищать не только Францию, но «Запад» в целом. Этот опыт лег в основу книги Массиса.

Вернемся к статье Брюсова, которая сейчас звучит актуальнее, чем сто лет назад:

«Очнувшись от своего сна, китайцы и японцы увидели свои гавани в руках “белолицых дьяволов”, свою торговлю — захваченной европейскими купцами, которые к тому же непременно хотели навязать покупателям вместе со стальными изделиями и мануфактурами также свою религию. Оправившись несколько от первого потрясения, желтолицые решили дать насильникам отпор. “Азия для азиатов” — этот лозунг был провозглашен на нашей памяти. Гул японских побед (в войне с Россией. — В.М.) пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом. Первая, в Новое время, открытая победа не-европейцев над европейцами, быть может, самое замечательное событие последних веков. Прискорбно, что многие могли не сознавать этого, что в Германии или Англии радовались поражениям русских, подобно тому как византийцы радовались когда-то победам турок над славянами. <…>

Революция в Персии, революция в Турции, движение в Марокко, сопротивление, оказанное арабскими племенами итальянцам в Триполитании, — все это показывает, что ислам проснулся. Он еще не вполне пришел в себя, еще не высвободился из-под тяжелой пяты европейцев, но уже собирает силы. Единство священного Корана, общность алфавита, общность главных преданий, общность великих писателей прошлого объединяют его. Придет час, когда ислам встанет на защиту своей религии и своей культуры, на борьбу с христианской Европой, притязающей быть самодержцем на земном шаре. Можно ли предугадать, какие неожиданные силы найдет в себе ислам, если мы не сумели предугадать сил обновленной Японии?

Панмонголизм и панисламизм — вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться. Третья такая сила должна зародиться в черной Африке. Европейцы совершенно напрасно думают, что Африка — страна, которую можно безнаказанно грабить целые века и население которой в ХХ веке можно держать в положении рабов, как то делают бельгийцы в своем Конго. Мы скоро услышим еще один лозунг: “Африка для черных!”. Народы Дальнего Востока с их чуждой, непонятной нам культурой, мир ислама, объединенный общей верой, и мир черных — вот три ближайших угрозы европейской культуре. Гибельно будет, если грядущее столкновение с ними застанет европейцев занятыми, подобно русским князьям, своими “удельными” распрями».

Массис не знал статьи Брюсова и вряд ли слышал о нем, хотя читал или знал в изложении Чаадаева, Тютчева, Герцена, Толстого, Достоевского, Розанова, Бердяева, Булгакова, «О русском крестьянстве» Горького и «Скифы» Блока, Ленина и Троцкого, евразийца Трубецкого и сменовеховца Устрялова. Но, прочитав «Новую эпоху во всемирной истории», со многим не согласился бы.

«Запад» для Массиса — не вся Европа, но лишь ее романско-католическая часть, центром которой является Франция как наследница эллинизированного христианского Рима. В эту цивилизацию — по его мнению, единственную подлинную «цивилизацию» — он включал Бельгию и католическую часть Германии, Италию, Испанию и Португалию (отсюда симпатии к Муссолини, Франко и Салазару).

Это далеко не тот европоцентризм, которого придерживался Брюсов, впрочем, признававший: «Гордая своими успехами, открытиями, изобретениями, завоеваниями, Европа давно употребляет слова “культура”, “цивилизация” — в смысле европейская культура, европейская цивилизация. Европейцы словно забыли, что существовали другие культуры, другие цивилизации, ставившие себе иные задачи, оживленные иным духом, отличавшиеся иными внешними формами, в которые отливалось их содержание».

 

Наиболее опасных врагов «Запада» Массис нашел в… Европе: Германия — наполовину варварская, Россия — полностью варварская. Это вызвало протест Владимира Вейдле, который в статье «Границы Европы» (1936) выступил против «ущербления Европы» Массисом, добавив, что тот «сам позаботился привести свою теорию к абсурду»: «Насчет Англии в его книге дело обстоит неясно, зато континентальная Европа кончается у него на Рейне, западнее даже, чем проходила граница Римской империи, так что города, где родились Гёте и Бетховен, ему пришлось бы отнести уже к “Востоку” или к “Азии”. <…> Укрепления он строит слишком близко к Риму и Парижу и отдает врагу слишком много европейской земли» [2].

Первым врагом Массис объявил «германский идеализм». Вслед за своим учителем Моррасом он противопоставлял «латинский» дух «германскому» и классицизм романтизму — как Порядок Хаосу. Главными объектами его критики стали Освальд Шпенглер за пессимизм и Герман Кайзерлинг за иррационализм. Оба деморализуют европейский дух в тот момент, когда ему предстоит решительная схватка с Азией.

Доказательством «азиатского» характера германского духа Массис считал популярность индийской и китайской философии в Германии, особенно после поражения в Первой мировой войне, что признавали сами немцы. Он приводил слова Рабиндраната Тагора — одного из своих главных антигероев — о том, что Германия осталась единственной «духовной» страной в послевоенной Европе, «погрязшей в материализме». Массис охотно цитировал немцев вроде Эрнста Курциуса, писавшего в статье «Азиатские влияния на интеллектуальную жизнь современной Германии», что после поражения в войне они «повернулись спиной к Западу и лицом к Востоку <…> к России и еще дальше, к Индии и Китаю», «перестав с интересом смотреть на Францию» (MDO, 57–58). Но недоговорил важную вещь: Версальский «мир» вытолкнул Германию из «новой Европы» политически и духовно, сделал ее — ее, одну из основ Европы, понимаемой не по Массису, — парией. Куда же еще ей было податься?! И кто составил самые антигерманские статьи Версальского договора, как не французы?!

Подобно Моррасу и Барресу, Массис считал Германию «наследственным» или «извечным» врагом Франции, но в отличие от них допускал возможность диалога с интеллектуалами вроде Курциуса, которому послал «Защиту Запада». 8 апреля 1927 года тот ответил письмом, которое адресат позже опубликовал:

«Я не католик, как вы, но отстаиваю свое право быть христианином. Я не латининян, как вы, но отстаиваю свое право быть западным человеком и по-своему служить делу Запада. Сводить дело Запада к католицизму и латинству представляется мне политически ошибочным. Трудно не любить большевиков сильнее, чем я, но неужели вы не чувствуете, как обезоруживаете нас, разделяя Запад и ”германство”? <…> Неужели вы заинтересованы в том, чтобы толкать нас на Восток, в сторону России, Азии, варварства?» [3].

Массис пытался найти партнера для диалога среди немецких католиков и либералов, в основном с западного берега Рейна. Однако диалог предполагался неравноправным. Германия должна была признать окончательное поражение и отказаться от мечты о реванше — право на который для Франции десятилетиями отстаивали Баррес и Моррас. Их ученик Массис игнорировал то, что Версальский «мир» для немцев столь же неприемлем, как для французов — Франкфуртский «мир», а оба победителя хотели видеть свой триумф вечным. Посетив Германию весной 1932 года, он сетовал, что здешние молодые интеллектуалы «не только не опечалены мыслью о новой войне, но морально готовятся к ней» [4]. То есть заняты тем же самым, чем Массис двадцатью годами ранее, когда он сочувственно цитировал эссе Жака Жари о Барресе: «Молодые люди <французы> начинают ненавидеть Германию, потому что это она, потому что она угрожает нам и посягает на нас» [5].

Вести диалог на таких условиях могли только заведомые пораженцы, а их и в веймарской Германии нашлось мало. Интеллектуалы вроде Курциуса и Фридриха Зибурга, которых переводили и читали во Франции, были готовы разговаривать только на равных и отказывали оппонентам в монополии на «цивилизацию» и «культуру». В ответ Массис заявил, что немецкие понятия о «человеке», «праве», «интеллектуальных и моральных ценностях» не совпадают с французскими — подразумевалось, единственно верными. «Греко-латинская культура и связанная с ней человеческая традиция не являются для немца базовой ценностью цивилизации», — утверждал он в 1932 году [6]. Приход к власти нацистов, делавших ставку на «динамизм», казалось, доказывал его правоту: «Национал-социализм, подготовленный философией Шпенглера и принятый ею, прямо угрожает ценностям западной культуры» [7].

Второй враг «Запада» — «славянский мистицизм», «панславизм» и большевизм как его новейшая форма. Этой теме Массис позже посвятил книгу «Открытие России» (1944), где воспроизвел бóльшую часть соответствующей главы из «Защиты Запада»; о Германии в книге, изданной в оккупированной Франции, автор благоразумно промолчал.

Для Массиса, опиравшегося на Чаадаева и его единомышленников, принципиально «азиатский» и «антизападный» характер русской цивилизации, ее исконная оторванность от Европы — аксиома, хотя его утверждение, что «русские — народ без исторического опыта» (MDO, 83), просто нелепо. В доказательство он ссылался на монгольское иго: «Россия лишь пять столетий назад пережила нашествие варваров, а старая Европа прошла через это испытание более четырнадцати веков назад» (MDO, 84–85). Как будто турки не осаждали Вену в 1683 году, всего за 203 года до рождения Массиса…

Второй аргумент — православие как «отпадение» от «Вселенской церкви» и использование церковнославянского языка, отрезавшее Россию от латинской Европы. Последнее пересекается с мнением неизвестного Массису Густава Шпета (испытавшего влияние Чаадаева), который в начале 1920-х писал: «Варварский Запад принял христианство на языке античном и сохранил его надолго. С самого начала его истории, благодаря знанию латинского языка, по крайней мере в более образованных слоях духовенства и знати, античная культура была открытою книгою для западного человека. <…> Совсем не то было у нас. Нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский. Что мог принести с собой язык народа, лишенного культурных традиций, литературы, истории? <…> Русская художественная литература героически боролась с кирилло-мефодиевским наследием в языке, и когда воссиял Пушкин, болгарский туман рассеялся навсегда» [8].

Вейдле, скорее всего читавший Шпета, подчеркнул: «Если вся европейская культура построена на христианстве и классической древности, то и христианство, и классическая древность на ее западе не те, что на востоке. Запад вскормлен Римом и той Грецией, что прошла сквозь Рим; Восток непосредственно питается греческим наследством и тем, что от Рима перешло в духовное хозяйство Византийской империи». Правоверному католику Массису Греция близка лишь постольку, поскольку она «прошла сквозь Рим». В этом он отличался от рационалиста Морраса, предпочитавшего эллинизм «иудеохристианству» и ценившего в католицизме прежде всего Порядок и Систему, а не Веру. «Моррас приемлет Церковь и не приемлет Евангелие. Он жаждет папу, а не Христа», — заметил Баррес [9].

Третий аргумент в пользу антиевропейского, азиатского характера русской цивилизации Массис заимствовал у популярного во Франции Григория Вырубова, западника и позитивиста: «В России есть церкви, но никогда не было религии, кроме примитивного политеизма. Церковь понемногу изживала язычество, но ничего не давала взамен. <…> Россия никогда не была ни по-настоящему христианской, ни по-настоящему православной (ортодоксальной)» (MDO, 91). По мнению Массиса, «сердце русского народа чувствительно к религиозным переживаниям — об этом говорят его благочестие и мистицизм, — но он плохо понимает учение Христа и догматы Церкви. Из-за ошибки своих духовных вождей он веками был лишен живительного света истинного учения, оставлен без какого-либо твердого морального и религиозного наставления, за исключением более или менее строгого исполнения самой внешней части культа, и отдан во власть суеверий» (MDO, 90–91).

Для Массиса русский человек — носитель Хаоса. Особенно крестьянин — автор читал Горького и знает слово «босяк» — природный анархист, перекати-поле, без представлений о законе, порядке и частной собственности, склонный к недеянию. В качестве авторитета он процитировал Николая Брянчанинова, автора переведенной на несколько языков «Истории России»: «Русский крестьянин ближе к китайцу, к тибетскому отшельнику, к индийскому парии, чем к европейскому крестьянину» (MDO, 81).

Петровскую европеизацию Массис считал не только насильственной и потому противоестественной, но сугубо внешней и потому неглубокой. Результат — пропасть между европеизированной элитой и «примитивным» народом. Автор подчеркнул, что Петра и его сподвижников в Европе интересовали только техника и внешние формы жизни (кафтаны – парики – табак), но не идеи, не литература, не искусство.

Зато большевистская революция представлялась ему национальной — а не «марксистской», т.е. западной — и естественной, а не навязанной: «После двух столетий насильственной европеизации Россия вернулась к своим азиатским корням» (MDO, 69). Так думали многие, отказываясь принимать всерьез даже популярного в Европе Мережковского, не устававшего твердить: «Идея классовой борьбы <…> связывает большевизм с марксизмом, как пуповина связывает младенца с утробой матери. Именно по этой идее видно, что недалеко большевистские яблочки от яблони марксистской падают». «Европейцы думают, — предупреждал он в той же статье “Царство антихриста”, изданной и по-французски, — что русский большевизм — болезнь для них не опасная: что-то вроде чумы на рогатый скот — к людям неприлипчива. Но если они ошиблись, то жестоко расплатятся» [10].

Массис — Мережковского не читавший или проигнорировавший — видел опасность большевизма не столько в его социальных идеях и даже практике, сколько в «азиатском» характере страны, где он победил, в сочетании с новой волной ее внешней экспансии. Советская Россия «собирается сама и собирает все народы Востока в поход против цивилизации, навязанной ей силой несмотря на ожесточенное сопротивление. <…> Из авангарда Европы в Азии, как говорили при Романовых, большевистская Россия стала авангардом Азии в Европе, как в эпоху великих татарских и монгольских ханов» (MDO, 69, 72–73). Автор сослался на евразийцев: цитировал Трубецкого и «списком» упомянул Карсавина, В. Ильина, Савицкого и Сувчинского (MDO, 75–76, 120). В «Открытии России» Массис признал масштаб и успех индустриализации (правда, ориентированной только на войну) и боевую мощь Красной армии, оценил массовую поддержку сталинского режима в годы войны как подъем патриотического сознания и снова указал на «реальность угрозы, которую большевистская Россия несет миру и цивилизации в целом» [11].

«Зачисление немцев и русских в число представителей восточного мировоззрения было бы частной нелепостью, если бы оно не свидетельствовало о полном невежестве <Массиса> относительно того, что является подлинным Востоком», — заявил Генон, посвятив критике его книги восьмую главу «Кризиса современного мира» [12]. Ибо третьим врагом «Запада» Массис назвал «азиатский пантеизм», прежде всего индуизм и индийский буддизм, который пытались представить в качестве «истинно духовной» альтернативы «бездуховной» и «материалистической» Европе.

В азиатских учениях Массис видел лишь Хаос — отрицание Бога, принижение человеческой личности, апофеоз недеяния, возвышение пустоты (вспомним слова Вл. Соловьева о буддизме), понимание этого мира как страдания, антиинтеллектуализм («самоубийство мысли») и пессимизм — отмечая схожие черты у немилых его сердцу Гегеля и Шеллинга, Канта и Спинозы, Конта и Шопенгауэра. Этому «западная» цивилизация должна противопоставить «веру в действие и в усилие, активное отношение к действительности, постоянную мобилизацию против всего, что угрожает великому благу существования, желание жить в полную силу» (MDO, 214–215). Именно эта часть книги вызвала отповедь Генона, критиковавшего и европейских «ориенталистов» вроде Сильвена Леви и Рене Груссе, на которых ссылался Массис:

«Те, кто хотят противостоять современному беспорядку, не способны осуществить это на деле, поскольку и сами они не совсем ясно понимают, против чего собираются бороться. <…> Мы хотели бы задать Анри Массису вопрос: неужели он действительно полагает, что в стремлении восстановить свою традицию у себя дома следует дискредитировать ее у других? <…> Как может традиционализм столь низкого уровня, с его узкими горизонтами и фрагментарными познаниями, и, более того, традиционализм довольно искусственный, предложить какое бы то ни было реальное и эффективное противоядие современному мировоззрению, многие предрассудки которого свойственны ему самому?»

Массис и Генон сошлись в неприятии проповеди «идеалов Востока» у японца Какудзо Окакура — автора одноименной книги, написанной по-английски, у Тагора, Ганди и Ромэна Роллана, которого французские националисты осуждали за «пораженчество» в годы войны. Массис считал их деятельность особенно опасной в условиях роста антиевропейских настроений в Азии (роль победы Японии над Россией он понимал правильно) и попыток большевиков использовать их для своей экспансии. При всех разговорах о «духовном», отметил он, азиаты усиленно изучают именно материальные достижения европейской цивилизации (в чем им помогают немцы и русские) и ее идеи, вроде всеобщего равенства и демократии, — с целью обернуть это против «учителей».

Генон критиковал этих же людей за другое: «Они в принципе не способны распространять на Западе восточные идеи, хотя бы уже потому, что они их не знают. Кроме того, их истинная цель состоит как раз в прямо противоположном, так как они стремятся уничтожить эти идеи на самом Востоке и доказать Западу, что модернизированный Восток соответствует тем теориям, которые им были вбиты в голову в Европе и Америке. <…> Из подлинных представителей Востока Массис вообще никого не упомянул, и сделать ему это было бы, впрочем, отнюдь не просто по той причине, что он никого из них не знает».

Непримиримые оппоненты сошлись и в отношении к теософам и прочим «лжемистикам» в восточном духе, которые, по словам Массиса, «варварству с запахом машины пытаются противопоставить варварство с запахом леса. Мы не хотим ни того, ни другого» (MDO, 180). Согласно Генону, они «пользуются восточной терминологией только для того, чтобы сбить с толку простаков и невежд, так как за ней скрываются идеи, столь же чуждые традиционному Востоку, сколь и близкие современному антитрадиционному Западу».

В заключение Массис ответил на вопрос «что делать?». Европе нечему учиться у Востока, но надо «полностью возродить принципы греко-латинской цивилизации и католицизма» (MDO, 250). Ссылаясь на Морраса и Г.К. Честертона, популярного у французских консерваторов, он восхвалял Средние века как период единства Запада, а в настоящем видел один путь к спасению: «Католическая церковь представляется единственной силой, способной восстановить подлинную цивилизацию» (MDO, 262). Достойно внимания следующее замечание: «Следует противопоставить не западный идеал восточному, но средневековый идеал современному, идеал совершенства и единства — идеалу “прогресса” и сил разъединения» (MDO, 256). Bспомним соловьевское противопоставление «прогресса» со знаком плюс и «порядка» со знаком минус.

«Защита Запада» стала «брендом». 4 октября 1935 года в парижских газетах появился составленный Массисом «Манифест французских интеллектуалов в защиту Запада и мира в Европе» в поддержку действий Италии в Эфиопии: среди 64 подписавших — весь цвет «правой» Франции, начиная с Морраса. С 1952-го по 1982 год группа правых интеллектуалов во главе с Морисом Бардешем нерегулярно выпускала интересный, но очень неполиткорректный журнал с таким названием. В некрологе, ожидаемо озаглавленном «Защитник Запада», коллега Массиса по Французской Академии прозаик Пьер-Анри Симон писал: «У людей моложе пятидесяти лет имя Анри Массиса, покинувшего этот мир, где он чувствовал себя неуютно, не вызовет особых воспоминаний. Для тех, кто достаточно прожил или достаточно прочитал, чтобы представлять себе интеллектуальную жизнь между 1910 и 1940 годами, это до сих пор великое имя. <…> “Защита Запада” — самое важное из его произведений, лучше других показывающее сильные и слабые стороны его мысли» [13].

Сокращение

MDO — Henri Massis. Défense de l’Occident. P., 1927.

Примечания

1. Брюсов В. В эту минуту истории. Политические комментарии. 1902–1924. М., 2013. С. 140–154; далее цит. без сносок.

2. Вейдле B. Умирание искусства. М., 2001. С. 117–124; далее цит. без сносок.

3. Massis H. Barrès et nous. P., 1962. Р. 234–235.

4. Massis H. Au long d’une vie. P., 1967. Р. 144–145.

5. Agathon <Henri Massis, Alfred de Tarde. Les jeunes gens d’aujourd’hui. P., 1913. P. 251.

6. Massis H. L’honneur de servir. P., 1937. P. 286.

7. Massis H. L’honneur de servir. P. 303.

8. Шпет Г. Сочинения. М., 1989. С. 28, 38.

9. Barrès M. Mes cahiers. 1896–1923. P., 1963. Р. 693.

10. Мережковский Д.С. Царство антихриста. Статьи периода эмиграции. СПб., 2001. С. 12–13, 19.

11. Massis H. Découverte de la Russie. Lyon, 1944. Р. 7.

12. Генон Р. Кризис современного мира. М., 1991. С. 95–103; далее цит. без сносок.

13. Le Monde. 1970. 19.04.