Андрей Тесля
Аскетика: самоучитель
«Ущербность» века и сознание аскета — о традиции, ее профанном
3 807 
Эвола Ю. Учение о пробуждении. Очерк буддийской аскезы / Пер. с ит. А.П. Шурбелева. – СПб.: Владимир Даль, 2016. – 416 с. – (Серия: «ΠΟΛΙΣ»)
Прежде всего необходимо сказать, чем не является книга Эволы. Это никак не научное исследование по буддизму или нечто подобное, это и не попытка воспроизвести, реставрировать некую «аутентичную» буддийскую практику, когда-то существовавшую. Все, что важно для Эволы, существует здесь и сейчас, по отношению к настоящему моменту: неважна историческая точность, она способна скорее запутать, увести от сути дела, не говоря уже о том, что всякая «историческая точность», как и любая другая научная, связана существующими методами и кругом источников. Она повествует только о том, что ее источники позволяют ей сказать, со всеми случайностями их возникновения и сохранности.
Историк связан материалом. Эвола связан материалом не менее, но совершенно иным образом: материал здесь сама аскеза как техника, чистый случай аскезы, который представляет буддизм (в отличие от аскезы, например, христианской). Он связан не текстами и не нынешними способами критики источников, но своим опытом — и тем опытом других, который доступен ему. Он далек от того, чтобы давать однозначные утверждения о прошлом буддизма — хотя иногда позволяет себе, опираясь на свое знание, строить предположения. Цель его полностью в настоящем — изложить аскетическую технику, очерк системы, критерием проверки которой будет ее результат:
«[…] мы хотели […] выявить фундаментальные элементы полной аскетической системы. Эти элементы можно найти и в других традициях, но в буддийском учении они предстают особенно ясно […]» (с. 383).
Говоря «о том значении, которое такая аскеза может иметь для наших дней», Эвола настоятельно подчеркивает, «что современный мир — наверное, как никакая другая цивилизация — максимально удален от аскетического восприятия жизни. […]
Вряд ли можно отрицать тот факт, что “активизм”, воодушевленность практическим действием — понимаемая как некая сила, как порыв, становление, борьба, преобразование, вечный поиск и непрестанное движение — стала девизом современного мира» (с. 383).
Концептуально «Учение о пробуждении» — последовательный и аргументированный вызов и ответ Генону, альтернатива учению последнего со стороны Эволы. В конце концов Традиция — это не только преемственность, но и переоткрытие. В 1986 году Жан Борелла писал: «Подлинная традиция всегда получена извне — это признак, который ей внутренне присущ и который не имеет отношения к тому, что традиция в случае необходимости передается другим человеком» [1]. Но «полученность извне» означает «неизобретенность», «непридуманность» ее, открытие того, что есть, — независимо от своей воли и желания. Испытавший существенное влияние Эволы Марчелло Венециани в 1984 году утверждал, что следствием его идей является «традиционализм без традиции, ведь в нем нет подлинной преемственности» [2]. Отвечая на этот и подобные ему упреки, Эвола пишет:
«Пример Будды […] не должен играть на руку тем причудам “самопосвящения”, которые свойственны некоторым современным спиритуалистам, но, с другой стороны, он говорит о том, что надо знать меру и традиционалистам, категорически настаивающим, что всякое стремление выйти к трансцендированию должно быть “постоянно” и почти бюрократически связано с теми или иными организациями. Для многих такая связь необходима, но еще больше тех, для кого она настолько несущественна, что возникает вопрос, необходима ли она вообще» (с. 36).
Если взять на себя смелость попытаться реконструировать мысль Эволы, то на наш взгляд она заключается в данном случае в утверждении, что никакой «порядок передачи», никакое формальное закрепление традиции не способно ее сохранить само по себе: риск одновременно присутствует и в самостоятельном движении, и в держании за форму, превращающуюся в самоценность. Иначе говоря, рискованность, негарантированность неотъемлема и неустранима — а если что и способно сыграть роль «страховочного механизма», то самоотчет, осознание, что традиция «обновляется» не в смысле поспешания за ходом времени, а для сохранения в неизменности. В конце концов, индивидуальное отшельничество и самостоятельный поиск, как показывает индийская мысль, столь же традиционны, как и наставничество, более того — они не противостоят друг другу, а постоянно взаимодействуют, корректируют один другой. Страх перед индивидуализмом, разнообразные формы коллективизма, пишет Эвола, это черта современного мира — по меньшей мере столь же существенная, как и противоположная, а сам современный мир — не одно только лишение и отсутствие, но и новые возможности, переплетение которых демонстрирует Эвола, обращаясь к толкованию понятия «отрешение» (viveka) во «внутреннем» смысле:
«[…] возникает впечатление, что в современном мире его легче осуществить, чем в более обычных традиционных культурах. Кажется, что в каком-нибудь европейском или американском мегаполисе, посреди небоскребов и бесконечного асфальта, в безликой толпе […], посреди всего этого ты чувствуешь себя более одиноким, отрешенным и странствующим, чем это было бы во времена буддизма, когда речь шла о физическом уединении и настоящем странствовании. Здесь, однако, главная трудность заключается в том, чтобы ощущению внутреннего уединения (которое сегодня у многих может появиться почти спонтанно) придать позитивный смысл, устранив всякую возможность внутренней сухости, тоски, расслабленности или нужды. Одиночество не должно превращаться в тяготу, в нечто такое, от чего приходится страдать, что поневоле надо терпеть или куда человек бежит в силу каких-то внешних причин: оно должно стать естественным настроением, простым и свободным» (с. 171–172).
Учение об аскезе важно постольку, поскольку самый смысл ее для широкого круга забыт — не столько даже отвергнут или неуместен, но и тогда, когда возникает возможность-способность к обращению, последнее не случается в силу того, что неизвестно, куда и как смотреть:
«Надо показать, что все те, кто презирает всякую аскезу, просто не знает, что же такое настоящее действие, и превозносит его низшую, пассивную форму. Активизм, выражающийся в лихорадочном, импульсивном, головокружительном действии, в стремлении непременно себя с чем-то отождествить и не имеющем никакого подлинного средоточия, активизм, проникнутый вожделением или волнением, далекий от той силы, которая по-настоящему проверяет крепость всякого начинания, просто показывает свою немощь. Это хорошо знали древние: в одной из своих речей (“О Марцелле”) Цицерон говорит, что самая высшая власть проявляется во владении самим собой. Только те, кто способен на это, знают, что же такое настоящее действие, и благодаря этому они предстают перед остальным миром не как те, кто испытывает воздействие, но как те, кто подлинно действует. Вспомним глубокое буддийское изречение: тот, кто идет, на самом деле стоит, а тот, кто стоит, — идет» (с. 386–387).
Формулируя суть своих претензий к современности, Эвола подчеркивает: дело не в том, что мы живем в «железный век», в нем доводилось жить и ранее, он не впервые наступает, но новизна в том, что этот век считает себя «золотым», не только не осознает собственной ущербности, но уверен, что лучшее — лишь в продолжении, еще более настойчивом (и уклоняющемся от себя) движении по этому пути. История сыграет неприятную, должно быть, шутку с Эволой — сделав его одним из кумиров битников. Тексты его будут в 1968 году зачитывать через мегафон, воспринимая в ряду иных, о «самосовершенствовании» и «искусстве стрельбы из лука». И нельзя сказать, чтобы он сам не дал к тому оснований. Впрочем, он, не очаровываясь, и не возражал — ведь еще много ранее он подчеркивал совершенную естественность, нормальность профанирования любой традиции: это не «сбой», а способ ее существования, в том числе и способ приобщения — когда через профанированное немногие призванные оказываются способны разглядеть оригинал — и отправиться по пути реставрации.
Примечания
Комментарии