«Точки сгущения» профессионального пространства: ленинградский период

От редакции: Редакция Gefter.ru благодарит Бориса Докторова за любезно предоставленные материалы из его новой книги.

Начало

Перечень публикаций в автореферате докторской диссертации Ядова свидетельствует, что все началось с изучения бюджета времени; статья об этом методе была написана группой авторов — сотрудников Ядовской лаборатории, и опубликована в «Вестнике ЛГУ» № 4 за 1961 год. [Ядов, Беляев, Водзинская, 1961]. Зная, каким неспешным в те годы был путь рукописей в журналах, можно допустить, что статья была передана в редакцию еще в 1960 году или в начале 1961 года. Принимая во внимание тот факт, что Владимир Александрович до конца жизни «находился в науке», легко видеть, что стаж его работы в социологии — заметно более полувека. Было бы ошибочным сейчас ставить перед собой цель хотя бы самого общего очерчивания сделанного им, безусловно, это задача будущих специальных поисков и направленного анализа. Я ограничусь тем, что обсуждал с ним в интервью и в переписке, полагая, что рассматривавшееся — существенный элемент его творчества и наследия.

Напомню, интервью с Ядовым началось с вопроса: «В нашей беседе я вижу два главных направления: о твоей судьбе, творчестве и о развитии советской и российской социологии. Начнем с первого…». Изложение судьбы он начал с воспоминания об исключении из партии. По завершении ответа, я отправил ему дополнительный вопрос: «…это о судьбе, теперь о творчестве…». И здесь первым предложением ответа было: «Творчество началось с изучения бюджетов времени рабочих одного завода». Затем Ядов, не конкретизируя сказанное, перешел к воспоминаниям об исследовании «Человек и его работа» и мимоходом заметил: «Когда Игорь Кон обратил меня в социолога…». В тот момент я действительно не знал, как Ядов входил в социологию, но у меня было ощущение важности выяснения этого, поэтому последовал вопрос: «Что значит: “Когда Игорь Кон обратил меня в социолога…”»? Я думаю, что этот вопрос оказался принципиальным для понимания становления Ядова как социолога, а, отчасти, процесса развития социологии в стране. Приведу ту часть развернутого ответа Ядова, которая раскрывает сделанное Коном:

Игорь сыграл решающую роль в моем, как говорят постмодернисты, проекте профессиональной жизни. Понятие «проект» здесь уместно, ибо возник он благодаря Игорю, не был предначертан теми структурами, в которых меня формировали. Мы оба преподавали на философском истмат. И однажды Игорь говорит: «Володя, мне попалась книга Гуда и Хатта [Good, Hatt, 1952]. о методах социологического исследования Посмотри, я думаю, тебе будет интересно». Почему он так решил? Не знаю, хотя догадываюсь. В отличие от него, в полном смысле академического ученого, который все время проводил в библиотеке и за своим рабочим столом, я с энтузиазмом занимался общественной работой, бегал по собраниям и прочее. Кстати, однажды на комсомольском собрании (присутствовал на факультетском как заместитель секретаря комитета комсомола ЛГУ) я обрушился на своего товарища с яростной критикой по поводу какого-то его высказывания, показавшегося мне сомнительным в смысле «большевистской зрелости». Игорь потом не раз подшучивал, что Ядов чуть было не исключил его «из рядов». Видимо, он чувствовал, что эмпирическая социология ближе мне по характеру и темпераменту, нежели философия и кабинетная работа с книгами.

Гуд и Хатт произвели ожидаемое впечатление. Тот же Кон посоветовал начать с изучения бюджетов времени. С помощью В.П. Рожина вместе с Андреем Здравомысловым создали социологическую лабораторию, куда вошел и Эдуард Беляев. Он лучше нас владел английским и перевел гудов-хаттовский учебник, который долго ходил по рукам в машинописном виде. Если полистаешь мое пособие по методам исследования, там немало ссылок на эту книгу.

Я привел не весь ответ, но последнее предложение Ядова необходимо процитировать: «Судьбоносную роль Игоря Кона я описал, согласен?». И еще об отношении Ядова к Кону. В заметке Ирины Тартаковской есть воспоминание о том, что, читая в ее статье цитату из Кона, Ядов отметил его образцовый стиль и добавил: «Вот как надо писать, видите? Практически Пушкинский слог. Горжусь таким другом!» [Тартаковская, 2009, с. 515].

Все рассказанное Владимиром Александровичем показалось мне интригующе интересным, но опыт историка, накопленный при анализе биографий первых американских исследователей общественного мнения, подсказывал, что поиск не закончился, а лишь начался. Я обратился к Игорю Семеновичу Кону с просьбой прокомментировать слова Ядова, и сказанное им оказалось принципиально значимым:

Ядов не совсем точно излагает эту историю. Книга Гуда и Хатта лично для меня никакого значения не имела. Я вообще никогда специально не интересовался методами, да и самую книгу сразу же по ее получении, не читая, отдал ребятам, они вернули мне ее через много месяцев.

Что социология — эмпирическая наука, я знал давно. В книге «Позитивизм в социологии» (1964) и предшествующих ей статьях, печатавшихся с 1962 г., я фактически написал историю социологии как науки, всех классиков социологии я так или иначе читал и излагал. Самого меня интересовала прежде всего историческая социология. Но на меня произвела сильное впечатление статья Г. Пруденского в журнале «Коммунист» о свободном времени. Я подумал, что чем-то в этом роде можно и нужно заниматься и у нас (политическую социологию в СССР я считал абсолютно невозможной), и посоветовал это Володе, потому что считал его очень способным человеком, хотя наши отношения начались со стычки. Однако он в это время был еще «чистым философом» и сказал, что эта тема и вообще эмпирия кажется ему мелковатой.

Я не спорил. Но я твердо знал, что в ближайшее время эмпирическая социология у нас все равно появится, и потому заранее заказал через книжный отдел Академии наук учебник, который считал лучшим. <…>

Тем временем Рожин пробил создание социологической лаборатории, Ядов стал ее заведующим, и это изменило его интересы. И как раз к открытию их лаборатории я получил книгу Гуда и Хатта и сразу же, не читая, отдал ее ребятам, среди которых был и мой аспирант Эдик Беляев. Они немедленно начали ее осваивать, и это существенно облегчило их собственный старт. Моя заслуга лишь в том, что я раньше других понял необходимость эмпирической социологии, выписал нужную книгу и не был собакой на сене, а отдал ее тем, кому она была реально нужна.

Завершая эту цитату, замечу, что в процессе вхождения в изучение истории российской социологии я постоянно консультировался с Коном и не провел с ним интервью, лишь потому, что он тогда работал над мемуарами «80 лет одиночества» и обещал передать мне книгу. Книгу он подарил мне в 2008 году, когда мы встретились на социологическом конгрессе в Москве. И так случилось, что в день похорон Кона я был в Москве, и мы вместе с Ядовым простились с Игорем Семеновичем…

Ядов лишь мимоходом рассказал о возникновении первой в стране социологической лаборатории: «С помощью В.П. Рожина вместе с Андреем Здравомысловым создали социологическую лабораторию…», хорошо, что подробнее эта тема освещена в сборнике «Vivat, Ядов!». В целом, дело обстояло так. Осенью 1960 г. декан философского факультета и научный руководитель Здравомыслова Василий Павлович Рожин сообщил ему, что в университете при факультете создается лаборатория социологических исследований. Далее Рожин спросил Здравомыслова, не готов ли он перейти туда работать. Здравомыслов сразу согласился, и несколько дней спустя Рожин объявил ему, что партбюро утвердило руководителем нового подразделения Ядова. Поскольку Здравомыслов и Ядов давно знали друга, никаких трений о направлении работы и кадрах не возникло. Ядов, по своему стилю управления был организатором-инициатором. Он придумал, что главной формой работы должны быть еженедельные семинары, особенно на этапе разработки методики.

Тематика лаборатории с самого начала формировалась вокруг проблем социологии труда. Начали со сбора вырезок газетных публикаций по социалистическому соревнованию и движению за коммунистический труд. Вскоре все шкафы были забиты этими вырезками, и тогда стало понятно, что из газет мало что можно было узнать. Надо было самим идти на завод.

Ознакомившись со статьей Пруденского о бюджете времени, молодые, точнее сказать, начинающие социологи загорелись идеей самофотографирования бюджета времени рабочих. Методом случайного отбора из общего списка работников одного из цехов Кировского завода они создали выборочную совокупность из 100 человек, объяснили респондентам правила ведения записей (каждые десять минут человек должен был записывать то, что он делал), и в течение недели провели сбор данных. По предложению Ядова, подготовили коллективную статью. В результате, отмечает Здравомыслов: «появилась первая публикация нашей лаборатории».

Считаю необходимым отметить, что опыт этого первого, пробного для лаборатории исследования не пропал, в 1968 году Здравомыслов, возглавивший кафедру марксистско-ленинской философии в Ленинградской высшей партийной школе (ЛВПШ) и создавший при ней небольшую социологическую группу начал изучение бюджетов времени работников партийного аппарата. Вскоре Здравомыслов вынужден был переехать в Москву, но проект жил еще многие годы. Это было очень крупное многоцелевое исследование, но о нем мало известно, ибо не только существовал запрет на публикацию результатов, но даже не разглашался факт самого исследования. Мне многое известно о нем, поскольку несколько лет я участвовал в этом проекте.

О сверхсекретном характере того исследования вспоминал в нашем интервью А.Г. Здравомыслов: «В 1969 году на основе курса лекций для слушателей ЛВПШ я издал книгу “Методология и процедура социологических исследований”. Там была таблица распределения бюджета рабочего времени сотрудников районных комитетов партии. Выяснилось, что публикация такого рода данных противоречит инструкции ЦК КПСС, изданной еще в тридцатые годы! Б.К. Алексеев [БД: высокопоставленный сотрудник Ленинградского ОК КПСС] попросил меня сдать все материалы социологической группы ЛВПШ и объявил о моем отстранении от этой деятельности. <…> Отдел науки предложил мне на выбор: либо остаться в ЛВПШ без всяких занятий социологической работой, либо вновь вернуться в Академию наук, в ИКСИ <…> Я выбрал второй вариант» [Здравомыслов, 2006, с.14].

Заметную роль в освоении советскими учеными методов социологии сыграла и названная выше книга Гуда и Хатт; она не была издана, но в лаборатории Ядова многие ее читали, а приезжие из различных городов даже переписывали от руки целые страницы. Весьма значимы для истории и выше приведенные слова Ядова: «Если полистаешь мое пособие по методам исследования, там немало ссылок на эту книгу». Чтобы не уходить далеко от основной темы этого параграфа, не буду останавливаться на всех перипетиях перевода книги Гуда и Хатта, но эта почти детективная история долго раскручивалась мною в интервью с переводчиками Э.В. Беляевым и А.Г. Здравомысловым, а также в переписке с Коном и Ядовым.

Что касается изучения бюджета времени, то эта тема всплыла 4 мая 2010 года как реакция на присланный мне Ядовым перечень его книг и статей, отобранных им для переиздания (см. выше). Этот список из 18 названий завершался словами: «В этих работах — полезные данные о наших трансформациях и не стыдные тексты автора». Отвечая ему, я в тот же день написал: «… Володя, я все посмотрел… это хорошо, что ты включил книгу 63 года, это твоя кандидатская… есть два вопроса… Мне думается, что можно включить вашу первую коллективную публикацию по бюджетам времени, это ваше начало… и совсем не понимаю, почему ты не включаешь «Социологические исследования» [1]. это первая книга по методам в СССР, и по ней учились многие и многие…».

На следующий день был получен ответ Ядова: «…публикации по бюджетам времени, равно как и первое издание по методам, могут быть интересны только историкам. Историк, если понадобится, без труда их получит в библиотеке». Была названа в этом списке публикаций и газетная статья, написанная в соавторстве с Т.И. Заславской: «Общественное мнение о съезде народных депутатов СССР: сообщение Института социологии АН СССР и Всесоюзного центра изучения общественного мнения». Статья вышла в газете «Вечерняя Москва» 7 июня 1989 года. Я спросил Ядова, в чем значение этой публикации, он ответил: «Газетная статья с Заславской — и уникальное свидетельство «судьбоносного» события в истории страны, и документ, демонстрирующий нашу вовлеченность в горбачевскую перестройку. Газетную статью ни один коллега или студент искать не станут, а она, так сказать, знаковая».

В целом же можно сказать, что, работая над перечнем своих публикаций для возможного переиздания в будущем, Ядов, конечно же, размышлял не о многотомном собрании сочинений, в первую очередь интересном специалистам, но о некоем пособии, полезном для студентов и широкого круга коллег.

«Человек и его работа»

Теперь вернемся к ответу Ядова на вопрос о его творчестве. Вслед за упоминанием о стартовом изучении бюджетов времени, он писал: «После первого опыта с бюджетами времени начался “Человек и его работа”». Здесь — лишь обозначение направления деятельности, но, естественно, я начал «разматывать» эту тему, ведь речь идет об одном из классических проектов советской социологии. Известно, что авторами исследования были молодые, тогда мало известные Здравомыслов и Ядов, но книга с описанием методологии и результатов вышла под их редакцией и профессора В.П. Рожина, в те годы декана философского факультета ЛГУ.

Естественно возник мой вопрос: «Зарождение проекта “Человек и его работа” представлено в российской истории… и все же есть ряд мест, требующих детализации. Меня интересует роль В.П. Рожина». Ответ Ядова состоял из двух частей, первая — о роли Рожина: «Василий Павлович Рожин не был “крышей”, мы не думали, что надо что-то “крышевать”. Но в издательстве цензура выкинула из книги главу о сравнении отношения к труду молодых американцев и ленинградцев — глава по дубль-исследованию Фредерика Херцберга в США. Здесь никакой декан не смог бы помочь. Когда Игорь Кон обратил меня в социолога, Рожин энергично поддержал и пробил через Совет ЛГУ создание первой в стране вузовской социологической лаборатории. Мы включили его в соавторы не для “крыши”, а из благодарности».

Вторая часть ответа начинается словами: «Добавлю про “крышу”». И далее: «При подготовке книги «Человек и его работа» издательство “Мысль” запросило официальную рецензию у Коли Лапина [Б.Д.: Николай Иванович Лапин]. Коля ничего нам об этом не говорил и рассказал, какова была обстановка, лишь после недавней публикации вместе с Андреем Здравомысловым “Человек и его работа в СССР и после” [Здравомыслов, Ядов, 2003]. Здесь мы восстановили главу о советских и американских рабочих с пояснением, что цензура ее изъяла в первом издании. Коля, получив подаренную нами книгу, звонит по телефону и говорит: “Что вы там нафантазировали? Какая цензура? Вы знаете, что редакция вообще отказывалась принять работу только потому, что был подзаголовок “Социологическое исследование”? Я, обормоты, вас спас, предложив убрать пятую главу». Видишь теперь, кто сыграл роль “крыши”?».

«Человек и его работа» — важная тема для истории советской социологии, но если анализ собственно методолого-методических подходов, разрабатывавшихся Здравомысловым и Ядовым, а позже — их многочисленными учениками и последователями, может быть проведен по публикациям, интервью дает нам сюжеты, о которых могли рассказать лишь участники того исследования. А не зная таких, казалось бы, «внешних» по отношению к узкотрактуемым собственно «научным» вопросам, трудно понять саму методологию и лишь весьма поверхностно можно представить, как развивался этот проект, в каких условиях осуществлялась работа.

По воспоминаниям Ядова, проверить справедливость идеи Маркса насчет превращения труда в первую жизненную потребность можно было лишь в сравнительном исследовании отношения к труду рабочих-пролетариев в капиталистическом обществе. По Марксу, социализм — преддверие коммунизма, поэтому исследователи ставили перед собой задачу эмпирической проверки того, насколько советское общество приближалось «к этой двери в свободу». Замечу, это было начало 1960-х, когда страну окружал «Железный занавес», контакты с Западом далеко не приветствовались и контролировались «компетентными органами» и когда в нарождающемся социологическом сообществе практически полностью отсутствовали профессиональные контакты с зарубежными коллегами.

«И тут, — отмечал Ядов в нашем интервью, — подвернулся Фредерик Херцберг из Айовы». Они — он и Здравомыслов — нашли его по книгам, которые библиотека ЛГУ получала по обмену из Хельсинкского университета. Они сразу заметили, что Херцберг — именно тот человек, который был им нужен: одна книга — анализ динамики удовлетворенности работой американцев чуть ли не за 40 лет, другая — собственная теория о внутренней и внешней мотивации труда. Они написали «на деревню дедушке», и, в это трудно поверить, Херцберг приехал в Питер, в их социологическую лабораторию. Огайский университет оплатил его затраты, а советская сторона как-то его пропустила. По словам Ядова, американец «Оказался совершенно своим парнем. Стрелок бомбардировщика при вторжении в Италию, человек с прекрасным чувством юмора».

Херцберг без возражений согласился провести общенациональный опрос молодых американских рабочих по ленинградской методике без единой поправки, так как в Ленинграде уже заканчивали полевые работы. И он выполнил обещание… Но для работы Ядову и его сотрудникам нужны были сырые данные для разных способов анализа, а цензура пропускала лишь текстовые письма. В 1964 г. Ядов вернулся домой после стажировки в Англии и, пользуясь доверием КГБ (ясно, что в Англии «выполнял их задание»), отправился на конференцию в Вену. Подходит некий красавец вроде Джеймса Бонда и говорит: «Я привез пакет от профессора Херцберга», — и передает рулон табуляграмм. Приезжает Ядов в Ленинград, и прямо на перроне его встречает курировавший его поездку в Вену отечественный «бонд». Он оттеснил жену Владимира Александровича и сообщил: «У вас пакет из Вены. Прошу мне отдать». Ядов: «Ну, слушайте, надо ворошить чемодан, давайте завтра утром». Соглашается. Дома Ядов звонит ребятам, и всю ночь они переписывали статистику с рулонов. Не успели закончить, а «сотрудник» явился поутру и забрал присланное Херцбергом. Так что несчастная глава в книге написана не вполне аккуратно, так как мы рассчитывали разные индексы, которые Фредерик не использовал. Ядов полагал, что информацию о его встрече с посланником Херцберга донес в Москву один друг-болгарин.

Херцберг опубликовал в «Нью-Йорк Таймс» статью, в которой писал, что трудовая мотивация советских рабочих практически не отличается от американской. Ядов написал в «Вопросы философии» статью под заголовком «Давайте смотреть фактам в лицо». Аргументы те же, что и в недавнем переиздании книги «Человек и его работа». Получалось, советские и американские рабочие равно различались в их мотивации в зависимости от содержательности труда. С одним «но» — у американцев независимо от характера работы на первом месте находилась озабоченность занятостью, страх увольнения. В переизданной книге есть глава о постсоветской ситуации. Сын Ядова Николай провел исследование буквально на тех же питерских заводах и рабочих местах, где были заняты молодые сорок лет тому назад. Оказалось, по словам Ядова: «сегодня мы от них не отличаемся».

Но история с Херцбергом на этом не закончилась, лишь прервалась переписка. Когда Ядов стал директором Института социологии РАН во время перестройки, он поехал «руководителем делегации» советских социологов в США. Фредерик, уже совсем не молодой, прилетел в Нью-Йорк со всей семьей. Объяснил, что не писал, чтобы у его советских коллег не было проблем с КГБ. Ядов предложил ему дать статью в «СОЦИС», сам перевел и опубликовал. В 2000 году Херцберг умер.

Рассказанное Ядовым мне о его контактах с Херцбергом было дополнено им в интервью Улфу Химмельстранду, президенту Международной социологической ассоциации (1978–1982), впервые опубликованному в International Review of Sociology (Vol. 10, No. 2, 2000). Химмельстранд спросил Ядова, участвовал ли он в конгрессе Международной социологической ассоциации в Упсале в 1978 году. И услышал удививший его ответ: «Нет, не довелось. В это время я был невыездным». Последовал новый вопрос Ядову: «Были невыездным?». Ядов рассказал изложенное выше о его встрече в Вене с посланцем Херцберга, но добавил, что и он, со своей стороны передал данные Херцбергу. И далее: «Когда я вернулся из Вены, ко мне пришли и стали задавать вопросы о том, какие данные я передал Херцбергу, просили показать эти данные… И так далее, и тому подобное. Я показал данные. С этого момента в течение трех лет мне было запрещено выезжать за границу».

Рассмотренный сюжет оказался довольно затяжным, но в содержательном отношении он очень емок. В нем — и портрет Ядова, и обстоятельства работы над известной каждому российскому социологу книгой, и процесс развития советской социологии. Он сам по себе — во многом о «мире Ядова».

Становление профессиональных ориентаций Ядова в значительной мере определила его годовая стажировка в Англию, о ней он потом часто вспоминал на семинарах и в дружеских беседах. Такая возможность открылась в 1963 году, когда ректор ЛГУ — выдающийся математик, тогда член-корреспондент Александр Данилович Александров, интересовавшийся социологией, предложил Ядову отправиться в Америку, а его однокурснику и другу Юрию Алексеевичу Асееву — в Англию. Асеев уже тогда был сложившимся специалистом в области истории западной социологии и не хотел ехать в Англию, так как побаивался встречи там с ректором London School of Economics (LSE), Карлом Поппером, работы которого он критиковал в своих публикациях. Юрий предложил Ядову поменяться странами, и они поменялись.

Первые три месяца Ядов провел в Манчестерском университете, и первым его наставником был социоантрополог профессор Рональд Франкельберг. Это было совсем не то, что хотел Ядов. Он не был сторонником этнометодологии и предполагал углубить свои знания в области количественной, позитивистской методологии. Затем он сбежал в LSE к социопсихологу Хильде Химмельвайт, которая многому его научила.

В период стажировки лабораторией руководил Здравомыслов, тогда были получены первые результаты исследования и были приняты к печати первые совместные статьи: сборник под редакцией Г.В. Осипова «Социология в СССР» [Здравомыслов, Ядов, 1965b] и сборник Г. Е. Глезермана, изданный Академией общественных наук при ЦК КПСС) [Здравомыслов, Ядов, 1965a].

Теперь я хотел бы раскрыть смысл фразы «пользуясь доверием КГБ (ясно, что в Англии “выполнял их задание”)» в его воспоминаниях о поездке в Вену. Это — долгая, в несколько десятилетий история, потому изложу ее с некоторыми сокращениями. Начинается она так [Ядов, 2005b, с. 21-22]:

Естественно, кандидат на стажировку за рубежом подлежал присмотру со стороны Большого дома. Звонит некто, представляется просто как «сотрудник» и предлагает встретиться в Таврическом саду в таком-то месте (дело было весной). Спрашивает, очень ли я хочу поехать, а потом говорит: «Вы понимаете, что должны будете выполнить наше задание?». Я интересуюсь, какое именно. Он говорит, что сам этого не знает, но его коллега в Москве перед вылетом в Лондон объяснит. Как, спрашивает, зовут вашего тестя? — Николай Григорьевич. — Так вот, к вам обратится Николай Григорьевич.

В Москве звонит Ядову в гостиницу человек, представляется Николаем Григорьевичем и назначает встречу возле ресторана «Берлин». Там подходит к Ядову молодой человек с военной выправкой и на главный вопрос о задании повторяет слова ленинградского коллеги о том, что суть поручения изложит очередной Николай Григорьевич в советском посольстве в Лондоне. Там, третий Н.Г., еще более молодой, формулирует задание — следует подружиться с британским студентом, который может в будущем стать заметной фигурой. Ядов комментировал сказанное словами: «Дело нехитрое, так как, сам понимаешь, проверить мою догадку о будущей карьере студента не смогли бы и десятки николаев григорьевичей».

В общежитии Лондонской школы экономики и политических наук Ядов приятельствовал с парнем по имени Майк, их комнаты оказалась рядом. Парень был из семьи предпринимателя средней руки, и Ядов назвал его качестве перспективного в будущем политика. Перед отъездом домой Н.Г. из службы атташе по культуре попросил Ядова представить его Майку как своего друга. Приехали они в общежитие, нашли приятеля Ядова в студенческом баре, познакомил он их. На другой день «посольский» продиктовал Ядову текст на почтовую открыточку примерного содержания: «Дорогой Майк. Извини, что долго молчал. Много работы преподавательской и исследовательской. Посылаю с моим другом (пропущено) небольшой сувенир. Надеюсь, тебе понравится. Обнимаю, Володя»; дату попросил не ставить. Далее Н.Г. посоветовал Ядову прервать всякие связи с Майком. Ядов принял эту инструкцию, в чем и дал расписку.

А в завершение этого сюжета приведу слова Ядова:

Через 36 лет меня включают в делегацию Российской академии наук для подписания в Лондоне соглашения о сотрудничестве с Британской академией Ее Величества. Получаю по электронной почте письмо: ваш товарищ по LSE, (т. е. мой друг Майк) узнал о вашем визите в Лондон и хотел бы встретиться. У него нет электронного адреса. Сообщите, где и когда это было бы возможно. Визит затягивался, я ушел с поста директора института и не был включен в делегацию РАН. Таким образом, насчет успешности своей деятельности как агента КГБ я остаюсь в неведении…

Возможно, приведенная история открыла Ядову дорогу на симпозиум в Вену, но она не уберегла его от невыездного трехлетия. А в заключение не могу не привести слова В.Э. Шляпентоха, многие годы дружившего с Ядовым, отметившего в связи с приведенным и другими фрагментами его отношений с КГБ, открытость Ядова, его честность в рассказе своей биографии: «В своем интервью с Докторовым <…> Ядов поразителен в своем бесстрастном описании своего прошлого. В пространном тексте нет места негативным прилагательным в описании того, как обращались с ним, с его друзьями и коллегами. В.А. неконфликтен даже в описании своих контактов с КГБ, особенно, когда он был уже в должности директора Института социологии».

Трудовая, заводская тематика прошла через всю жизнь Ядова. Так, в момент проведения интервью он участвовал в редактировании первого российского теоретико-прикладного словаря «Социология труда». То была идея Будимира Гвидоновича Тукумцева, которого Ядов назвал «мотором» этого проекта, а себе он отвел роль «шпинделя».

Через несколько лет после интервью с Ядовым у меня состоялась беседа с Тукумцевым, и я попросил его рассказать подробнее о том, что и как делалось, что получилось. Инициатором этой работы, действительно, был Тукумцев, которому в 2001 году показалось целесообразным подвести на грани веков промежуточный итог теоретических и прикладных исследований в сфере социологии труда, которые выполнялись в СССР во второй половине XX века. Необходимо было свести воедино и осмыслить понятийный аппарат, который использовался социологами труда в своих научных разработках и учебных пособиях. Ядов согласился взять на себя роль ответственного редактора при условии, что Тукумцев, один из ведущих в стране исследователей в области «заводской» социологии, станет редактором-составителем. Подготовительная работа над словарем заняла три года. В ней участвовали более пятидесяти авторов из университетов и академических институтов России, а также Белоруссии. Обязанности тематических редакторов взяли на себя известные эксперты в этой области социологии: В.И. Герчиков, С.Г. Климова, В.В. Щербина (Москва), П.В. Романов, В.Н. Ярская-Смирнова и др. Словарь, объемом в 400 страниц (27,0 п. л.), вышел из печати в издательстве «Наука» в 2006 году. На ежегодном конкурсе социологических изданий, проводимом Российским обществом социологов, ему было присуждено первое место, и все 57 участников этого исследовательского проекта были отмечены «Почетными грамотами Российского общества социологов (РОС)».

Для историка, в какой бы области исследований он не работал, важнейшим вопросом является, «а что было до того?», как возникло то, что, он наблюдает и изучает. Социология труда — одна из тех сфер нашей науки, в которой много было сделано в дореволюционной России. Поскольку среди центральных проблем всего моего историко-социологического исследования с самого его начала была задача поиска корней современного этапа российской социологии, то вполне обоснованным был мой вопрос о знакомстве Ядова с дореволюционными разработками по социологии труда.

В более поздние годы, особенно в постперестроечное время Ядов, в частности, как редактор фундаментального коллективного труда по истории социологии России, несомненно имел глубокие представления об изучении труда в дореволюционной России, но в начале 1960-х, когда разрабатывалась программа социологического анализа отношения рабочих к труду, он не был знаком с опытом дореволюционных исследователей, да и не очень интересовался им.

Свой ответ на вопрос о знакомстве с прошлым он начал словами: «…сильно сомневаюсь, что до 1917 г. были публикации в этом именно плане — отношение к труду». И вообще, он полагал, что эвристическая ценность публикаций царско-романовского периода, первых пятилеток, военного периода 1941–1945 и двух пятилеток послевоенного времени, так или иначе относившихся к их исследованию, не представлялась высокой. Главная проблема проекта Здравомыслова-Ядова состояла в том, чтобы понять, становится ли труд первой жизненной потребностью, как декларировалось в 1960-е, тогда как дореволюционная рабочая Россия была, по его мнению, великолепно описана классиками литературы и представлена бурлаками Репина и «Эй, ухнем!» шаляпинским басом. Тогда не было загадки с мотивацией труда, он был полурабским. Ядов писал: «После Октября Троцкий инициировал ”трудармию”, в Отечественную все жили единственной мыслью: “мы за ценой не постоим” и далее — “восстановим народное хозяйство во что бы то ни стало”. Бригады коммунистического труда в хрущевское время — вот что нам было интересно. В последней книге приведены статистики, которые говорят о том, что участники этих бригад по индексам ответственности и продуктивности ниже средних! Правда, и в первой публикации мы писали, что “ударники” часто говорили, что не знают, участвуют ли в этом движении» [Ядов, 2005a, с. 8].

Учебник для всех поколений

Выше, при рассмотрении автореферата докторской диссертации Ядова, отмечалось, что в то время все его публикации можно было примерно поровну разделить на две группы: относящиеся к изучению трудовых отношений и фокусированные на анализе проблем методологии социологического исследования. Также в автореферате отмечалась готовность книги «Человек и его работа», которая планировалась к выпуску в 1966 году, но была опубликована в 1967-м. Однако, скорее всего, Ядов не знал, даже не допускал того, что совсем скоро появится другая его книга, в которой он подытожит свой опыт в области методологии социологии и у которой будет не менее яркая судьба, чем у первой его книги. Содержание этой методологической книги, она вышла в нескольких изданиях под несколько различающимися названиями, известно практически всем социологам, живущим на постоветском пространстве, но историю ее рождения знают немногие. Послушаем Ядова, но прежде я замечу, что главный герой предлагаемой истории — Уло — это эстонский социолог, хорошо известный российским социологам старших поколений как Юло Вооглайд. Ядов писал, что Юло — неверное произношение имени Вооглайда [Ядов, 2005a, с.16]:

Я читал курс в ЛГУ на философском факультете, а в нашу социологическую лабораторию приезжали эстонцы, Уло в первую очередь. Однажды мы приняли целую компанию Уло и даже вывесили приветствие «Tule teremast» — «Добро пожаловать!»

Уло пригласил меня прочитать курс по методологии в Тартуском университете и издать стенограммы. <…> я воспарил. Живу в маленькой гостинице Park, на втором этаже, спускаюсь к завтраку, хозяйка приносит именно мой завтрак и к тому же спрашивает: “Когда Вам принести кофе в номер?” Полный отпад. Другой мир. Эстонский первый секретарь партии Кэбин прикрывал свой народ. Московские партократы ничего не понимали, пока им не перевели. Горбачев также. Он прибыл в Эстонию после визита в Латвию и говорит: «Дорогие латвийские товарищи». Потом, после подсказки ливрейного лакея: «Плохо, что мало кто из эстонцев знает русский». Министр культуры (женщина) бросает реплику: «Михал Сергеич, кто у нас не говорит по-русски, плохо знает и эстонский».

Итак, я живу в семейной гостинице, утром читаю лекцию, к полудню слушаю аудиозапись, к ночи — текст раздела учебника.

А все развивалось так. Эстонские коллеги Ядова попросили ректора Тартуского университета обратиться к своему ленинградскому коллеге командировать Ядова на месяц для чтения лекций «Основы социологического исследования». Лекции читались через день, с 16 до 20 часов, чтобы их могли прослушать все желающие. Большая аудитория главного здания была полностью забита, студенты сидели на подоконниках и на полу. Лекции записывались на пленку, на следующий день они перепечатывались и пересылались Ядову в гостиницу для редактирования. А теперь — воспоминание Вооглайда об этой работе [Вооглайд, 2009, с. 464]:

Последние чистовики (второй раз перепечатанный текст) Ядов получил в автобусе, который через две минуты должен бы выехать в Ленинград. Еще пару недель пошло на окончательную шлифовку текста. Потом в Ленинград за текстом приехал курьер, текст перепечатали на самоновейшей печатной машинке на ротапринтной бумаге со специальной рамкой, и через два-три месяца от начала цикла лекций в августе 1968 года на свет появился первый учебник социологии в так называемом социалистическом лагере. Почему мы так спешили? Время было столь переменчивое, а мероприятие столь важное и опасное, что каждый день на этом пути мог стать последним. Мы подготовили учебник до того, как его успели прочитать те, кто мог бы (и должен был бы) его запретить.

И завершает свой рассказ Вооглайд словами о том, что отовсюду, куда была направлена книга, пришли поздравления и заказы на 400–700 экземпляров. Но весь тираж был 500 экземпляров.

Теперь понятно, почему Ядов писал, что книга «Методология и процедуры социологических исследований», родившаяся в Тарту в 1968 году, с серенькой мягкой обложкой грела его душу больше, чем последующие издания — с твердой обложкой и фотографией автора на обороте.

Приведенный рассказ дает нам возможность кратко затронуть принципиальную при изложении биографии Ядова тему, которую можно назвать «Ядов и Эстония». О важности этого уголка «мира Ядова» говорят его слова: «Эстонию я люблю, это моя вторая малая родина. Хутор купили более 20 лет назад. Деньги одолжил Игорь Кон, который их не считал, хотя жил более чем скромно. В гостях говорил: “Мне пора, метро закроют”. Делился своими финансовыми проблемами: “Я сейчас покупаю машины”, то есть одалживает на авто. На Мадридском конгрессе Международной социологической ассоциации таксист упер все мое имущество, как только я вышел из машины: чемодан с бумагами, сорочки и галстуки. Игорь сказал: “Володя, я приехал за счет Академии, но здесь получил деньги как председатель сессии. Бери”».

И в другом месте нашей беседы: «Я чувствую себя на эстонском хуторе очень комфортно. И полюбил этот народ. Он совсем другой. Имперских притязаний нет, сами освоили землю, где прошел ледник. До сих пор на нашем маленьком участке при пахоте вылезают камни. А на больших полях — груды валунов, и старые дома построены из таких камней. Они свою землю выстрадали. Слово maa — «земля» — употребляется во многих сочетаниях, близких по смыслу к понятию «Родина». Мой хутор официально обозначен на карте земельного департамента как Jadovimaa «Kastani». Каждый хутор должен иметь свое название. Дочь ближнего соседа предложила — назвать «Каштан», потому что, когда мы там поселились, в ряду елей и берез был еле живой каштан, который мы возродили к жизни. Не только цветет, но деток производит».

Один эпизод из жизни Ядова на хуторе, рассказанный Юло Вооглайдом, одновременно покажет широкую известность Ядова в Эстонии и жизненность, естественность его поведения. Многие старались помочь Ядову жить на хуторе, но он все же стремился быть самостоятельным. Купил себе мопед и стал ездить за хлебом. Он стремился обгонять бегущих по дороге собак, и если удавалось, то смотрел через плечо на отставших, но однажды не заметил камень на дороге. Результат: несколько переломов, гипс, на все лето костыли. Вот в таком виде он оказался в близлежащем городе Раквере на автовокзале, ждал автобуса, чтобы вернуться на хутор после врача. Его заметила там женщина, которая в студенческие годы слушала его лекции, и стала звонить знакомым. «Представляешь, — говорила она, — что мы тут видели. В Раквере на автовокзале сидит бродяга, рядом шапка и костыли, а лицо — ну точно как у Ядова! Есть же на свете похожие люди!».

Отношения Ядова с эстонскими коллегами завязались в середине 1960-х, но в истории развития советской социологии, особенно — исследований массовой коммуникации и общественного мнения, а также всего комплекса использования методов сбора и анализа социологической информации большое значение имеют конференции, проходившие на спортивной базе Тартуского университета в Кяэрику (иногда, Кяярику; Kääriku) в 55 километрах от Тарту. Вот мнение Ядова: «Встречи в Кяэрику — событие в советской социологии. Эстония была в СССР своего рода «западом». Языка московские начальники не понимали, и генсек Эстонской компартии Иоханнес Кэбин точно играл роль «крыши». В Кяэрику участники собраний чувствовали себя, примерно, как сегодня на любой международной конференции. Говорили то, что думали, а думали, как шестидесятники, если переводить на язык идеологии». Организаторами, моторами этих встреч были Вооглайд и Ядов.

Приходится признать, что среди российских социологов осталось крайне мало живых участников (я к ним не принадлежу) тех событий, ведь все это было полвека назад. Тема первой встречи в октябре 1966 года была «Методологические проблемы исследования массовой коммуникации»; второй, в 1967 году — «Ценностные ориентации личности и массовая коммуникация»; на третьем семинаре в 1968 году обсуждалась проблема «Личность и массовая коммуникация». В 1969 году состоялась четвертая и последняя встреча социологов. Итоги работы трех первых семинаров отражены в сборниках, но публикацию материалов четвертого запретили партийные органы республики. В 2010 году, постоянный участник этих встреч, тартуский профессор Леонид Столович писал: «Пустыня уже грозно надвигалась на оазис» [Столович, 2010b, с. 14]. Во встречах участвовали молодые ученые, имена которых навсегда вписаны в историю отечественной социологии: В.А. Ядов, И.С. Кон, Б.М. Фирсов, А.Г. Харчев из Ленинграда, Ю.А. Левада, Б.А. Грушин, Л.А. Седов из Москвы. Свердловчане Л.М. Архангельский и Л.Н. Коган со своими сотрудниками, из Новосибирска приезжал — В.З. Коган, из Латвии — А. Милтс. Были москвичи: методолог Г.П. Щедровицкий, философы П.П. Гайденко и Ю.Н. Давыдов. Одно из заседаний вел Ю.М. Лотман. Активнейшую роль в организации встреч и в обсуждениях играли эстонские социологи: Марью Лауристин, Яак Аллик, Пеэтер Вихалемм, Ассер Мурутар, Пауль Кенкман, Миик Титма. Впоследствии они стали видными социальными аналитиками и политическими деятелями независимой Эстонии, представляющими разные политические течения. И Ядов весьма гордился тем, что Сенат Тартуского университета избрал его профессором honoris causa, единственным из российских обществоведов.

Итак, сначала (1968 год) тиражом в 500 экземпляров (в библиографической карточке Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге указано — 2000 экз.) появилась книга «Методология и процедуры социологических исследований». Выше приведенные слова Воглайда констатируют, что спрос на нее был огромный; большая часть книг разошлась в Эстонии и Ленинграде. Осенью 1972 года под эгидой АН СССР вышла ставшая вехой в истории российской социологии книга «Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы». С учетом того, что социологов в те годы было немного и социологического образования в стране не существовало, тираж в 11 тысяч казался немалым. Но потребность в такой книге была весьма значительной, и книга была раскуплена мгновенно. Правда, поскольку книга вышла в издательстве «Наука», ее приобрели библиотеки многих вузов и крупные городские библиотеки. В то время уже были книги по социологии Г.М. Андреевой, Б.А. Грушина, Ю.А. Замошкина, А.Г. Здравомыслова, И. С. Кона, Ю.А. Левады, Г.В. Осипова, существовала «Социология для всех» В.Э. Шляпентоха, но нужен был учебник. Новая книга Ядова и стала таковым, на долгие годы.

В книге 1972 года в силу каких-то причин не было указано Тартуское издание, таким образом, многим читателям этот факт остался неизвестным. Книга, вышедшая под тем же названием и тоже в «Науке» в 1987 году (тираж — 8000), представлена как «Издание второе, переработанное и дополненное». Хотя в действительности это была уже третья версия методологической книги Ядова.

Когда я проводил интервью с Владимиром Александровичем, я не знал, что эта книга в дополненном и переработанном виде живет под именем «Стратегия социологического исследования»; потому и разговора о ней не было. Ядов сказал мне о ней лишь во втором интервью, в самом конце, когда уже не было возможности «раскручивать» эту тему. Впервые сообщила мне об этой книге Виктория Владимировна Семенова в ходе нашего интервью в 2010 году, но как-то мимоходом. Рассказывая о своей книге «Качественные методы: введение в гуманистическую социологию» (1998), она заметила, что «Потом, в более коротком и обновленном варианте содержание этой книги вошло в мою главу в книге В.А. Ядова «Стратегия социологического исследования». Эта работа ни разу не обсуждалась в нашей переписке с Ядовым, и я вспомнил о ней лишь в процессе написания этой книги.

Естественно, первым делом я написал письмо Виктории Семеновой: «…пожалуйста помогите… затеял я написать небольшую книгу о Ядове… <…> в нашем интервью вы писали о своем участии в книге В.А. «Стратегия социологического исследования»… согласно статье в Вики, эта книга выходила в 3-х изданиях… как эта книга соотносится с Ядовской книгой «Социологическое исследование: методология. программа, методы?».

Из ответа Семеновой стало ясно, что «Стратегия социологического исследования» возникла при очередном предложении Ядову переиздать «Социологическое исследование…». Тогда он решил расширить ее, в частности, пригласил Семенову написать главу «Качественные методы…». На мой вопрос о целях появления этой главы, Виктория Семенова ответила:

Мне кажется, что все достаточно просто, по-моему, я говорила вам это еще в моем интервью. В.А. Ядов обладал удивительным качеством не отвергать сходу все незнакомое и новое в науке, даже если он не был уверен в реальном его потенциале и не был приверженцем данного направления. По-китайски — пусть расцветают все цветы. Или по принципу: я не верю, а вдруг в этом что-то есть? Поэтому он, как директор института, и не отверг предложение Берто о сотрудничестве с институтом и не закрыл сходу наши штудии по качественным методам и биографиям. Хотя его позиция может быть озвучена следующим образом: конечно, это ерунда, но ею почему-то стали интересоваться в разных странах, может, в этом что-то и есть — это его аргументация для журнала СОЦИС, когда шла речь о публикации статьи Елены Рождественской в журнале. Отсюда его предложение включить главу о качественных методах и поддержка темы моей диссертации. Но сам он тогда совсем не разделял этих идей.

Тот факт, что книга «Стратегия социологического исследования» оказалась востребованной, — она была издана в 1998 году [Ядов, 1998] и переиздана в 1999 [Ядов, 1999] и 2000 [Ядов, 2000], и 2007 [Ядов, 2007] годах, хотя в свой основе это была работа рубежа 1960-х — 1970-х, — говорит о том, что «Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы» опередила время на несколько десятилетий и осталась полезной даже после появления других учебников и учебных пособий. Добавлю, что обращение к каталогу Российской национальной библиотеки в СПб выявило еще одно издание книги «Социологическое исследование…», оно состоялось в 1995 году в Самаре [Ядов 1995].

Что можно сказать? Редкостная судьба научной книги…

Вернусь к словам Ядова о том, что участники встреч в Кяэрику говорили то, что думали, а думали, как шестидесятники, если переводить на язык идеологии. Конечно «Методология и процедуры социологических исследований» могли родиться лишь в подобной обстановке. Обратимся к книге А.Г. «Методология и процедура социологических исследований» [Здравомыслов, 1969], она увидела свет годом позже Ядовской работы. Оба автора проделали во многом общий путь к своим методологическим книгам: получили образование у одних и тех же профессоров, по воспоминаниям Здравомыслова, они оба впервые в марте 1957 года на заседании кафедры исторического материализма слушали выступление участника III Всемирного социологического конгресса, главного редактора журнала «Вопросы философии» М.Д. Каммари и впервые услышали слово «социология». Они оба стояли у истоков первой в стране социологической лаборатории, одновременно осваивали Гуда и Хатта (Здравомыслов был одним из переводчиков этой книги), провели исследование, завершившееся «Человеком и его работой», думали о совместной защите докторской диссертации, но вскоре от этого замысла отказались; успешно защитили докторские диссертации методологической направленности с разницей в два года (Ядов — в 1967 году, Здравомыслов — в 1969 году).

Что же определило различия в направленности и содержании книг Здравомыслова и Ядова? Более того, в их судьбах? Я бы назвал две основные причины. Первая, Владимир Александрович прошел стажировку в Англии и не только приобрел там новое видение методологии и методов социологии, но стал свободнее в своем понимании социологии в целом, чем до обучения за границей. И вторая, она по сути указана выше, в ходе лекций в Эстонии он мог говорить то и так, как думал. Андрей Григорьевич в те годы не имел опыта повседневного общения с западными специалистами, участия в дискуссиях с ними, и к тому же читал свои лекции в закрытом учебном заведении — Ленинградской высшей партийной школе. Ядов имел возможность размышлять как «шестидесятник», Здравомыслов был вынужден придерживаться требований, присущих системе партийного образования. Я тогда начинал работать в социологической группе, руководимой Андреем Григорьевичем, и постигал азы социологии на этих лекциях.

Диспозиционная теория личности

В конце 1960-х Ядов начал еще один проект, тогда для многих открывший «нового» Ядова, социолога и психолога, специалиста по мало знакомым подавляющему числу социологов многомерному корреляционному и факторному анализу. Причем, эти математические методы были не «украшением», иллюстрацией владения ученым тонкими технологиями, а сущностной частью его теоретико-методологической концепции. Ниже будет приведено воспоминание Владимира Александровича о рождении его диспозиционной модели личности, и в ней не упоминается присутствие в тот момент в его сознании тех или иных ассоциации по поводу познавательных возможностей факторного анализа. Но я думаю, если бы он на тот момент не знал о существовании этой технологии, не понимал бы ее природу, скорее всего многое в его базовом видении диспозиционного устройства личности было бы иным. В постановочной части его исследования Ядов предстает как социолог, но далее он становится психологом личности, учеником и последователем Бориса Герасимовича Ананьева.

Когда в интервью я спросил Ядова, читался ли им в университете курс психологии, он начал свой ответ словами: «Вопрос приятный, есть что вспомнить, спасибо» и добавил: «На факультете работали светочи советской психологии Борис Герасимович Ананьев и Владимир Николаевич Мясищев. Б. Г. можно сказать, меня любил. Приглашал поговорить, в том числе и о социальной психологии. Он не очень восторгался идеей возрождения социальной психологии и намного больше был озабочен системным, междисциплинарным подходом к человеку и личности». Один разговор с Ананьевым особенно хорошо запомнился Ядову, Ананьев говорил об индивидуальной неповторимости личности и, в то же время, о формуле Маркса «личность есть ансамбль всех социальных отношений». По мнению Ядова, Ананьев трактовал высказывание Маркса в том смысле, что имеет место гармония традиций культуры, единства онто- и филогенеза. Для него в то время это было откровением, но с позиций сегодняшнего дня это ананьевское толкование виделось Ядову совершенно современным.

С Мясищевым Ядов не был столь близок, но и к нему он нередко обращался за советами. Теория социальных отношений личности Мясищева имела огромное влияние на разработку Ядовым диспозиционной концепции. В свое время Мясищев был ярым сторонником идеи коллективной рефлексологии Бехтерева, а Ядов видел в ней идею воздействия непосредственного окружения человека на его поведенческие намерения. И вот, когда Ядов готовился к стажировке в Англию, Ананьев дал ему задание досконально изучить кластерный анализ. Факторный анализ, который родился внутри психологии, был к тому времени знаком советском психологам, а кластерный — нет.

Таким образом, к концу 60-х, после возвращения Ядова из Англии, он в целом представлял возможности корреляционного, факторного и кластерного анализов, и уже в силу этого имел представление об идее иерархии свойств личности (отправной точке рассуждений Чарльза Спирмэна при разработке базовой модели факторного анализа), а также знал о существования скрытых, не наблюдаемых аналитиком переменных, которые объясняют взаимоотношение наблюдаемых рациональных и эмоциональных свойств индивидов.

Теперь приведу воспоминание Ядова о том, как возникла идея диспозиционного подхода и произошел прыжок от «человека и его работы» к этой концепции [Ядов, 2005a, с. 11]:

Расскажу подлинную историю «изобретения» диспозиционной концепции. Как было дело? Я очень интересовался «эффектом Лапьера», суть которого в том, что аттитюды не согласуются с реальным поведением человека. Но мы-то фиксируем именно социальные установки вроде нынешних опросов: «За кого будете голосовать?» Респондент отвечает, но что из этого следует? На моем «чердаке» среди прочего валялась теория систем (Берталанфи и др.), и вдруг озарило: а не являются ли поведенческие намерения одним из элементов иерархической структуры чего-то. Позже пришел в голову термин «диспозиции личности», то есть метафора из воинской терминологии (стратегия, тактики…). Метафора, уверяют психологи, — пусковой механизм идеи. Со своего «чердака» я спустился в реальную квартиру заполночь и разбудил Люку. Ты знаешь, она социопедагог. Люка говорит: это же открытие! Для начала я прикончил остававшийся коньяк, а утром позвонил Леше Семенову, моему молодому сотруднику, психологу по базовому образованию.

Лешка немедля приехал и тоже восхитился. Начали думать вместе. Он говорит: системы, хорошо, но они же разные. Есть открытые и закрытые, иерархические и проч. Что пишет В.А. Геодaкян — главный в то время советский автор, который защищал кибернетику, в основном иллюстрируя Берталанфи примерами из эволюции живых организмов? В иерархических системах, говорил Лешка, высшие уровни доминируют. Примитивный мозг лягушки позволил ей жить и в воде, и на суше. Рыба-дура не смогла так приспособиться. Может, ценностные ориентации личности эту доминирующую функцию в человеческом поведении и исполняют? Это был некий прорыв, и мы оба независимо друг от друга что-то набросали, а потом собрались всем сектором. Горячо обсуждали и в конце концов сочинили исследовательскую программу, которая легла в основу проекта «Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности».

И затем [Ядов, 2005a, с. 12]:

Первые журнальные публикации были в соавторстве, а потом как-то имена моих коллег выпали, и остался Ядов. Роберт Мертон открыл в социологии науки «эффект Матфея». Разослал в разные журналы уже опубликованные ими же статьи, но с подписью неизвестных авторов. Ни одна не была принята! Научный авторитет автора оригинала статьи был решающим. Видимо, эффект Матфея сыграл свою роль, и благодаря ему Ядов стал единственным автором теории. Облегчает совесть то, что идею все же предложил я.

В такой версии Ядов использовал данный фрагмент нашего интервью во втором издании книги по диспозиционной теории [Саморегуляция…2013] и пояснил в примечании, что под «чердаком Берталанфи» он имеет в виду сравнение Марио Бунге, философа и логика, интуиции с действиями некоего мастера, хранящего на чердаке своего дома всякий ненужный хлам. Когда ему понадобится некий инструмент, он отправляется на чердак и находит его, как бы интуиция высвечивает. Ядов пишет: «Мораль: из массы накопленных знаний вдруг является “полезное к случаю”».

В самом интервью он тоже не обошел комментарием тему «чердака», но сделал это несколько иначе: «Деликатный вопрос насчет собственно творчества. Мне нравится высказывание канадского философа Марио Бунге насчет творческих способностей. Он пишет: немало тех, кто обладает обильными знаниями; часто эти знания — как хлам на чердаке, в полном беспорядке хранятся в его памяти. Но есть и такие, кто способен осветить хлам фонариком и взять нужное. Это — интуиция».

И еще, в середине повествования о возникновении замысла диспозиционной концепции Ядов вспомнил об участии в этом проекте Владимира Самуиловича Магуна, в предисловии к книге этот сюжет отсутствует, ибо он напрямую не относится к процессу зарождения Ядовской теории, но здесь я его приведу. И не только для того, чтобы передать все описание Ядова в исходной, оригинальной форме, но чтобы показать стиль работы Владимира Александровича и его отношение к коллегам [Ядов, 2005a, с. 12]:

Очень заметный вклад внес Володя Магун, он — неповторим. Мы писали с ним и главу в «саморегуляции», и раздел в учебник по социопсихологии. Встречались у меня. Помнишь? Потолки два семьдесят и квадратные метры не хуже. Принадлежала хирургу онкологу, который построил «храм на метастазах», не имея наследников. Устроила обмен из коммунальной однокашница, ставшая первым секретарем райкома, в каковом районе мы жили. Часами спорим с Володей. Он — кремень. Мне надоедает, и соглашаюсь с его аргументами. Звонит, мерзавец, и спрашивает: «В.А., почему вы со мной согласились? Я считаю, надо еще поговорить». Он просто изводил.

В моей классификации придурков Володя — придурок хасидского типа (Замечу, здесь Ядов следует Батыгинской классификации ученых, в которой «придурок» — высший тип, способный заниматься исследованиями ради истины, как он ее понимал). Хасиды веками ломают голову над Ветхим Заветом. Геннадий Батыгин подарил мне книгу «Еврейские мудрости», перевод с польского. Там толкуется Ветхий Завет для совсем тупых. <…> Володя Магун — человек, который озабочен вопросом: на верном ли он пути в решении какой-то научной проблемы?

Естественно, в процессе работы над этой книгой, я не мог не обратиться к Владимиру Магуну, которого знаю с моих аспирантских и его студенческих лет, а потом мы вместе работали в социологическом отделе Института социально-экономических проблем АН СССР под руководством Ядова.

Комментируя первую часть рассказа Ядова, Магун вспомнил мало известную историю с участием в диспозиционном проекте Эдуарда Викторовича Беляева, эмигрировавшего во Францию в 1976 году, а через год перебравшегося в США. Магун писал:

По-видимому, большой вклад в создание этой теории внес Э. Беляев. Я же еще не работал в секторе, когда они сочиняли теорию, но уже позже, когда писали книгу “Саморегуляция” [Саморегуляция…1979] (и когда Беляев уже в Америке был) и я уже работал в секторе. Я обратил внимание на то, что Ядов вставил в рукопись книги ссылку на Э.В. Чернова — человека с такой фамилией не существовало, и я догадался, что Ядов таким образом зашифровал Беляева (книга вышла при советской власти, в 1979 г., и он опасался упоминать эмигрировавшего сравнительно недавно Беляева). Может я даже это не в рукописи, а в уже опубликованном тексте заметил фамилию Чернова, не помню сейчас. Ссылка в книге относится к такой фразе «Попробуем представить себе, каков процесс формирования поведенческих планов и программ с точки зрения изложенной выше гипотезы [Саморегуляция…, 1979, с. 30). Ссылка звучит так: «В разработке этой гипотезы активное участие принимал Э.В. Чернов». А под «этой гипотезой» фактически имеется в виду вся эта диспозиционная теория, отсюда я заключаю, что Ядов признает вклад Беляева, о котором в разговоре с тобой он вообще не упомянул. Это кстати тем более вероятно, что именно Эдик хорошо разбирался в «системной» литературе. Смех в том, что когда в 2013 г. Ядов переиздал «Саморегуляцию», то он сохранил эту сноску в первозданном виде — вместо того, чтобы Чернова на Беляева заменить [Саморегуляция…, 2013, с. 44]. Я к этому переизданию не имел отношения (кроме того, что по просьбе В.А. высказал замечание по его новому тексту для этого издания) — иначе бы обратил внимание и предложил бы восстановить Беляева (заодно бы и обсудили с ВА эту попытку использования Эзопова языка).

Собственно, о своем участии в проекте Магун написал, что в период создания диспозиционной теории он не имел отношения к ней, возможно, лишь участвовал в обсуждениях, но не более того (у Ядова он начал работать в 1974-м). Но в 1974 году, когда он пришел в сектор, начинался период активного анализа эмпирического материала, собранного по проекту «Регуляция социального поведения». Он не запомнил точно, как проект назывался, но вспомнил важную «деталь», что в названии исследования было слово регуляция, которое по его предложению было заменено на «саморегуляцию». И вот тут как раз и происходили его споры с Владимиром Александровичем, частично они были связаны с диспозиционной теорией. Магун отметил, что относился критически к теоретическим построениям, обращал внимание на нестыковки и внутри теории, и между теоретическими схемами и эмпирическим материалом.

В период проведения интервью с Ядовым я не знал о том, что в тексте книги в одном из примечаний он заменил фамилию Беляева на Черняева, я читал книгу и был в добрых отношениях со многими участниками проекта, но не обратил внимание на не известную мне фамилию. Но этот факт описан в интервью с Эдуардом Беляевым, которое состоялось несколькими годами позже разговора с Ядовым. Вот мой вопрос: «Можно допустить, что тебе не очень были по душе эмпирические исследования Ядова, но в проекте по ценностным ориентациям ты участвовал. Там ведь был простор и для твоих построений…». Приведу полностью ответ Беляева: «Дело, конечно, не в Ядове. Я работал у него с удовольствием, потому что там была по-настоящему творческая атмосфера, коллективная работа и дружеские отношения. То, что мне не нравились опросы и что на этом все строилось, я никогда не скрывал, после того как понял, что собственно такое опросы. Я говорил об этом на наших лабораторных обсуждениях. Так что это ни для кого не было секретом. Я участвовал в “ценностных ориентациях” полностью в построении концепции и вплоть до окончания сбора эмпирического материала. Я был уволен из института в 1973-м. В предисловие к книге Ядов включил упоминание обо мне, назвав меня Черняевым (по его собственному объяснению в личной беседе мне и другим). Это понятно, поскольку я был persona non grata».

Не могу не привести еще один фрагмент из беседы с Беляевым, в нем — о поведении Ядова в очень сложной жизненной ситуации, в которой в те годы многие «сдавались». Беляев вспоминал: «На следующий день после официальной регистрации [Б.Д.: Беляев имеет в виду свой брак с француженкой] я был уволен из Института, но был выпущен из СССР только через три года, будучи три года без работы. Меня, конечно, никуда не принимали. Получение характеристики на отъезд в нашей лаборатории, которая была привязана по партийной линии к Ленинградскому отделению Академии наук (потому присутствовали на том собрании не только члены нашей лаборатории), вылилось в неприличный спектакль. Я понимаю необходимость занять официальную позу и «разоблачить врага народа», чтоб другим неповадно было, но есть границы приличия, и Володя Ядов остался в этих рамках, в отличие от ряда других».

Логика диспозиционной теории непроста, ее освоение предполагает наличие хорошей подготовки в области исследований личности; одновременно — весьма сложен (во всяком случае так было в 1970-е) математический аппарат, использованный Ядовым: факторный и корреляционные анализ, построение индексов, регрессионные схемы. У меня есть право на такой вывод, ибо в конце 1960-х я направленно занимался методологией факторного анализа, более широко — многомерного статистического анализа, и консультировал сотрудников лаборатории, которую возглавлял Б.Г. Ананьев, выступал на их семинарах и при поддержке Бориса Герасимовича защитил в 1970 году кандидатскую диссертацию по психологии. Предметом моего исследования были история факторного анализа и методология его использования в психологии. Я помню, с каким трудом психологи осваивали даже значительно более простые методы матанализа, а факторный анализ многими воспринимался как «китайская грамота».

В историко-науковедческом плане было бы интересно проследить, как менялось изложение Ядовым основ диспозиционной теории, какие аргументы приводились им в обосновании иерархического строения ценностного синдрома личности. В коллективной монографии «Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности», вышедшей под редакцией Ядова в 1979 году, в качестве первой публикации по этой теме указывался сборник «Личность и ее ценностные ориентации», вышедший в виде двух выпусков Информационного бюллетеня ИКСИ АН СССР в 1969 году. В библиографической карточке каталога Российской национальной библиотеки в СПб приведен и подзаголовок «Материалы изыскательского проекта «Соотношение ценностных ориентаций и реального (явного) поведения личности в сферах труда и досуга». Но ни в книге 1979 года, ни на библиографической карточке издания 1969 года не указан редактор сборника. Скорее всего, им был Ядов, но — возможно — им был кто-либо не из участников исследовательского коллектива.

В каталоге Российской национальной библиотеки в СПб отмечена небольшая книжка «Личность как объект и субъект социальных отношений (попытка построения диспозиционной концепции личности)». Она не указана Ядовым в работе 1979 года скорее всего потому, что на ней имеется гриф «Для служебного пользования». Автором этой книги является В.А. Ядов, но в карточке нет данных о том, какой институцией была издана эта книга.

В ходе интервью меня интересовал взгляд Ядова на отношение его советских коллег к диспозиционной теории. Согласно его ответу, в российских энциклопедиях и словарях по социологии и психологии диспозиционная концепция, как правило, присутствует. В многократно переиздаваемом учебном пособии по социальной психологии Г. Андреевой она изложена, по мнению Ядова, даже лучше, чем он это сделал бы сам. Отметил он наличие фрагментов его текстов в двух-трех ридерах нового поколения. Назвал тех, кто продолжал разработку диспозиционного подхода: В. Чичилимова и В. Хмелько; заметил, что он сам с аспирантами работал в этом направлении. Говоря о зарубежных аналитиках, Ядов указал лишь Милтона Рокича.

Уже через несколько лет, во втором интервью с Ядовым, продолжая обсуждать с ним взгляды Бориса Андреевича Грушина на феноменологию общественного мнения, я попросил Ядова рассмотреть в чисто теоретическом плане возможности приложения выводов диспозиционного анализа к пониманию массового сознания. Ответ Ядова оказался столь обширным и многоплановым, что требует его детального рассмотрения.

Прежде всего, Ядов подчеркивал, что массовое сознание Грушин, в отличие от Ортега-и-Гассета, видел не как деиндивидуализированное, индокринированное тотальной пропагандой, но как восприятие многочисленными группами определенных событий, явлений и т. п., притом по-разному. Потому, по мнению Ядова, диспо-концепция вполне схватывает специфические особенности массового сознания социальных групп в его Грушинской трактовке. В электоральных опросах, считал Ядов, фиксируются различия в доминирующих ценностях и одновременно в диспозициях двух нижележащих уровней: отношение к некоторой типичной жизненной ситуации (например, выборам Президента) и к поведенческой готовности (намерен ли участвовать в голосовании). Обычно спрашивают: «Каковы Ваши общественно-политические ориентации (свободный рынок или рынок с участием государства)?» и «Если сегодня выборы, пойдете голосовать (варианты действий)»?

Далее Ядов обращал внимание на проблемы, связанные с влиянием общесоциальных условий на диспо-регуляцию социального поведения людей и отмечал, что проверить характер, формы этого влияния можно с помощью методик, созданных еще в 1970-х при разработке диспозиционной теории. И здесь же — печальное: «Можно ожидать, что любителей выполнять сложную работу сегодня окажется гораздо меньше, чем тех, кто захочет быстренько сплавить чертеж, сделанный по привычному шаблону».

По-видимому, находясь в «облаке» воспоминаний Ядов отмечает, что в такой работе следует вычислять корреляционные графы по Л. Выханду, чтобы установить прямые и опосредованные взаимосвязи между тремя диспо-уровнями. Имеются серьезные основания ожидать «отслаивания» высшего уровня с доминантой когниций от нижележащих. Исследование такого типа гарантирует добротную кандидатскую защиту». Сегодня, замечу, корреляционные графы, предложенные в 1960-х эстонским биометриком Лео Выханду, скорее — знак времени, чем эффективный инструмент анализа сложных корреляционных структур.

Жанр историко-социологического, но не просто узко-биографического исследования жизни и творчества Ядова позволяет мне привести еще один его текст о рождении диспозиционной концепции. Его название — «Мемуар о том, как разрабатывалась диспозиционная концепция» [Ядов, 2015a], и его содержание во многом близко к рассмотренному выше, но есть в нем и новое. Во-первых, здесь есть ряд деталей, которых не было в версии, содержащейся в интервью. Во-вторых, он вводит читателя в «творческую лабораторию ученого», показывает, как зарождалась одна из известных теперь концепций «социологической психологии» (термин, предложенный И.С. Коном). И, конечно же, этот текст — абсолютно «Ядовский»: разговор об очень серьезном, о том, что Ядов считал одним из важнейших своих достижений в науке, но без «нажима», без «бронзы» в голосе, с юмором. Безусловно, это не тот материал, что в утерянной папке (смотри выше письмо Ядова 4 мая 2010 г.), тем не менее, он крайне полезен. Электронное письмо от 23 мая 2010, к которому был приложен приводимый ниже текст, было весьма кратким: «Боря, сегодня от нечего делать, стал набрасывать “мемуар”. Он не закончен. Посмотри. Привет». Жаль, конечно, что больше таких «бездельных» дней у Владимира Александровича не оказалось, и текст остался незаконченным.

Мемуар о том, как разрабатывалась диспозиционная концепция [2]

Эту историю я описываю по памяти, т. к. никогда не относился серьезно к архивам и больше того — выбрасывал разные записи в знак завершенной работы. А жаль. История с разработкой диспозиционной концепции саморегуляции социального поведения личности может быть интересной с точки зрения умственного процесса.

Когда мы начали в ИКСИ при Руткевиче проект «Ценностные ориентации», там действовало правило: если проект солидный, судя по замыслу и детальности разработки программы и полевых инструментов, то данное подразделение из статуса «группы изыскательского» проекта преобразуется в «отдел генерального проекта». Это означало финансирование полевых исследований и возможность пригласить на работу новых сотрудников. Мы же, находясь в Ленинградском филиале Института, испытывали все отсюда вытекающие трудности: ни машбюро, ни возможности договориться с коллегой и хотя бы временно попросить его лаборанта в качестве интервьюера.

Концепцию исследования разрабатывали, собираясь примерно через день-два после распределения на предыдущем семинаре «домашних заданий». Задания сводились к поиску нужной литературы. Я был руководителем сектора «изыскательского проекта», сменив в этой должности Игоря Кона. Игорь между тем непременно участвовал в наших посиделках. После очередного сообщения кого-либо из команды он как правило заключал: это известно и подвергается критике такими-то авторами. Мы распределяем новые задания на дом и, спустя время — аналогичный вердикт все знающего Игоря Семеновича.

Между тем, сидя в своем кабинете на улице Чайковского, где после выезда одной семьи в большой коммуналке мне досталась огромная комната с застекленным эркером, я предавался размышлениям. Пытался как-то связать усвоенное из литературы. Что именно?

Милтон Рокич, парадокс Лапьера и попытки разрешить парадокс, как мы их называли, «аттитюдниками» (МакГайр и другие), Дмитрий Узнадзе и Владимир Николаевич Мясищев — основные источники. Все это никак не связывалось меж собой.

Что следовало связать? Ценностные ориентации субъекта и его реальное поведение. Но не напрямую, так как общеизвестно, что, к примеру, стремящийся к правде подчас подвирает и обманывает, о соблюдении 10 заповедей и говорить не приходится: будь так, Ватикан в свое время не обогатил бы свои тайники золотом и драгоценностями за счет индульгенций. Если работать с аттитюдами, то методически неясно, как схватить предложенную [таким-то] трехкомпонентную его структуру: когниции, эмоции и поведенческая установка.

С узнадзовской установкой не легче. Мы тесно общались с Шота Надирашвили, учеником Узнадзе и тогдашним директором Института психологии имени Узнадзе. Я не раз бывал в Тбилиси и помню застолье, в ходе которого Шота наглядно объяснил мне, что есть установка. Спрашиваю: объясни, наконец, какова роль осмысленного в установке? Он: «Ганцхоба (установка по-грузински) — это целое». Потом обращается к жене и просит принести еще вина из подвала, «разное вино возьми, Мэри. А ты, Владимир, сделай вороночку из вот этого листа чистой бумаги, который я беру из пачки». Говорит сидящим за столом: друзья, пусть каждый из вас вольет несколько капель в рог нашего ленинградского друга, хотя рог не настоящий. Он нас простит, потому что я предлагаю эксперимент. Когда мой «фунтик» наполнился, Надирашвили предложил откусить нижнюю часть и выпить содержимое. Потом встал в позу и задал вопрос: «Скажи, дорогой, можешь определить пропорции этих замечательных вин в своем бокале? Не можешь. Ганцхоба — это ганцхоба».

Между тем, Узнадзе, утверждая бессознательность установки, говорил, что она «объективируется» в случае, если установочное действие не приводит к ожидаемому результату. Ключ, например, не открывает замок: мы начинаем соображать, тот ли ключ, не засорился ли он или замок и т. д. Я соображаю, что установка чем-то сродни аттитюду. Чем? Эмоционального компонента нет (переживается не привычный акт открывания двери, но его бесполезность), а когниции оживают, ищем причину. Потом сознательное снова погружается в подсознание. Нет, ганцхоба нам в исследовании не помогает. Но что-то в теории Узнадзе есть, что надо дальше продумать. Узнадзе считает, что ганцхоба формируется на стыке некоторой жизненной потребности и ситуации, в которой эта потребность может быть реализована.

И здесь меня что называется осенило: потребности-то разные, сиюминутные и многие иные. Почему не представить иерархию потребностей (например, как у А. Маслоу или иную), где каждому уровню потребности будет соответствовать адекватная ее насыщению ситуация? Беру с книжной полки Геодакяна, который в то время был лидером просвещения наших умов по части системного анализа. Открытые системы, закрытые системы, иерархические системы… Ценностные ориентации — вершина системы Чего? Скажем, предрасположенности к поведению в разных ситуациях плюс для удовлетворения потребностей разного уровня. Остается продумать конструкцию диспозиционной иерархии, и научное открытие сделано!

Было часа два заполночь. Я разбудил Люку, захлебываясь от раздирающих чувств, изложил идею, и мы тяпнули из какой-то бутылки, что нашлась в доме.

Утром позвонил Леше Семенову, нашему молодому сотруднику с полноценным образованием психолога. Леша примчался не помню в какое время, но до завтрака. Первое, что он сказал: идея того стоит, но… Если система диспозиций иерархична, то высшие уровни доминируют, а так ли это? В смысле эволюции это так, мозг человека и лягушки радикально отличны. И все же вторая сигнальная система человека не всегда контролирует его подсознание. Мы вместе решили, что идею надо обсудить немедля, а там видно будет.

В выше приведенном тексте нет указания на внешние обстоятельства, заставившие Ядова концентрированно размышлять над поисками серьезной проблемы для нового исследования, там проект рождался на «пустом месте». Не было указания на внутреннюю готовность, вызванную обсуждениями на семинаре и «домашним заданием» И.С. Кона. А ведь с точки зрения теории научного творчества подобные побудители деятельности крайне важны для рождения новой, плодотворной идеи. Они-то и были побудителями похода Ядова на «чердак» с целью поиска необходимого. В интервью тоже был рассказ Ядова о добром застолье в гостеприимном доме Надирашвили, где он образно объяснил Ядову природу установки. Но этот сюжет был сам по себе, без привязки к рассказу об озарении Ядова. Я не думаю, что в момент написания этого текста Ядов помнил о том, что это живое обсуждение природы ганцхобы он освещал в интервью более пяти лет назад. Таким образом, мы имеем ценный для истории науки случай, когда изобретатель, открыватель чего-либо дважды описывает процесс рождения базовой идеи.

Вообще говоря, это не лучший вариант спрашивать родителей нескольких детей, кого из них они более любят, но автора ряда успешных, известных исследований, все же можно попросить высказаться о том, какой из проектов ему наиболее дорог. В интервью с Ядовым подобный вопрос — в той или иной формулировке — был потому уместен, что из нашей переписки я знал ответ. Мне хотелось, чтобы он стал, в какое-то время, публичным. Этой темой завершалось наше второе интервью, состоявшееся в преддверии 85-летия Владимира Александровича, потому приведу и вопрос, и ответ полностью: «Володя, что из сделанного тобой за многие годы научной и педагогической деятельности ты назвал бы самым главным? Как ты полагаешь, такого же мнения придерживается наше профессиональное сообщество или оно видит сделанное тобой иначе, с другой точки зрения?». Вот какого мнения он придерживался:

Я думаю, что собственно в науке главное — это диспозиционная концепция, а в плоскости педагогики — учебное пособие по методологии, методам и технике исследования. Тот факт, что последнее (восьмое) издание было в 2006 году под грифом «Университетский учебник» — тому свидетельство. (Главу о качественной методологии написала Виктория Семенова.) Книга «Человек и его работа» была выполнена как учебное пособие, в котором мы шаг за шагом описываем ход исследования от формулировки проблемы (здесь надо отметить вклад Андрея Здравомыслова) до приемов обработки данных (Галя Саганенко). Книгу мы полностью переписали после моего возвращения из Англии. В профессиональном сообществе «заслуги Ядова» оцениваются двояко. Мои сверстники (например, Г. Андреева, И. Кон, Н. Лапин, Ю. Левада, О. Шкаратан) особо ценили диспо-концепцию, а более молодые говорили, что осваивали профессию по двум названным выше работам.

Хочу еще и еще раз подчеркнуть, что многим обязан своим товарищам по исследовательским проектам, из питерской команды в первую очередь [Ядов, 2014].

Примечания

↑1. Имеется в виду учебное пособие [Ядов, 1968]. — Прим. ред.

↑2. Текст этой статьи получен Б. З. Докторовым от В.А Ядова 23 мая 2010 года; см. [Ядов, 2015a].

Литература

Вооглайд Ю. Ядов — Учитель // в кн.: [Vivat 2009].

Докторов Б.З. Биографические интервью с коллегами-социологами. 4-е дополненное издание [Электронный ресурс] / Ред. — конс. А. Н. Алексеев. Ред. электр. издания Е. И. Григорьева. М.: ЦСПиМ, 2014а // Центр социального прогнозирования и маркетинга. URL: http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=385 (дата обращения: 31.01.2016).

Здравомыслов А.Г. Методология и процедура социологических исследований. М.: Мысль, 1969.

Здравомыслов А.Г. Социология как жизненное кредо [Электронный ресурс] // Социологический журнал. 2006. № 3/4. В кн.: [Докторов 2014a]. URL: http://www.socioprognoz.ru/files/File/history/Zdravomyslov.pdf (дата обращения: 21.03.2016).

Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Влияние различий в содержании и характере труда на отношение к труду // Опыт и методика конкретных социологических исследований / под ред. Г. Глезермана. М.: Мысль, 1965а.

Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Отношение к труду и ценностные ориентации личности рабочего // Социология в СССР. М.: Мысль, 1965b. Т. 2.

Здравомыслов А.Г., Ядов В.А. Человек и его работа в СССР и после: учебное пособие для вузов. 2-е изд., испр. и доп. М.: Аспект Пресс, 2003.

Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / под. ред. В. А. Ядова. Л.: Наука, 1979.

Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности: Диспозиционная концепция. 2-е расширенное изд. М.: ЦСПиМ, 2013.

Столович Л. Социологи в Кяэрику // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2010b. № 1(79).

Тартаковская И.Н. Презирая иерархии… // в кн.: [Vivat 2009].

Ядов В.А., Беляев Э.В., Водзинская В.В. и др. Изучение бюджета времени как один из методов конкретно-социологического исследования // Вестник ЛГУ. Экономика. Философия. Право. 1961. № 23. Вып. 4.

Ядов В.А. Методология и процедуры социологических исследований. Тарту: Тартуский гос. ун-т, 1968.

Ядов В.А. Социологическое исследование: методология, программа, методы. Доп. и испр. изд. Самара: Самар. ун-т, 1995.

Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности: учеб. для студентов вузов / в сотруд. с В. В. Семёновой. 5-е изд., доп. М.: Добросвет: ИС РАН, 1998.

Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности: учеб. для студентов вузов / в сотруд. с В. В. Семёновой. 5-е изд. доп. М.: Добросвет: ИС РАН, 1999.

Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности: учеб. для студентов вузов. / в сотруд. с В. В. Семёновой. М.: Ин-т социологии: Добросвет, 2000.

Ядов В.А. «…Надо по возможности влиять на движение социальных планет…» [Электронный ресурс] // в кн.: [Докторов 2014a]. 2005a. URL: http://www.socioprognoz.ru/files/File/history/Yadov_V.pdf (дата обращения: 21.03.2016).

Ядов В.А. «…Надо по возможности влиять на движение социальных планет…» (2) [Электронный ресурс] // в кн.: [Докторов 2014a]. 2005b. URL: http://www.socioprognoz.ru/files/File/history/Yadov_V.pdf (дата обращения: 21.03.2016).

Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности. 3-е изд., испр. М.: Омега-Л, 2007.

Ядов В.А. «Всё зависит от нас самих» (Интервью Б. З. Докторову) [Электронный ресурс] // в кн.: [Докторов 2014a]. 2014. URL: http://socioprognoz-ru.1gb.ru/files/File/2014/yadov2.pdf (дата обращения: 23.01.2016).

Ядов В. Мемуар о том, как разрабатывалась диспозиционная концепция // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2015а. № 4. С. 48.

Good W.J., Hatt P.K. Methods in Social Research. New York: McGraw-Hill, 1952.

Vivat, Ядов! К 80-летнему юбилею: сборник / ред.- сост. Е. Н. Данилова, Л. А. Козлова, П. М. Козырева и др. М.: Институт социологии РАН, 2009

Источник: Докторов Б.З. Мир Владимира Ядова. В.А. Ядов о себе и его друзья о нем. М., 2016. С. 38–61.