Вы что, не в своем уме?

Рецензия на книгу Мэттью Кроуфорда «Мир за пределами вашей головы: как становятся личностью в эпоху рассеянного внимания» (Crawford M.B. The World Beyond Your Head : On Becoming an Individual in an Age of Distraction. Farrar, Straus, and Giroux, 2015. 305 p.).

Как вы думаете, удастся ли вам одолеть эту рецензию за один присест? Она не такая уж большая, но все же потребует терпения. Читать будете с интересом, но собрать внимание придется. Рецензия обращается к важным темам: технологии, философии, психологии, — ставя серьезные вопросы: что значит принадлежать к сообществу? Как мы становимся личностью? Что означает быть человеком? Темы эти будят воображение и захватывают мысль. В этом я уверен. Согласитесь вы или нет, но я все же сомневаюсь, что вы доберетесь до конца этого эссе, так ни разу и не отвлекшись. Завибрирует ваш телефон, новое сообщение булькнет на электронной почте или замерцает в Фейсбуке. Если же ничего такого не произойдет, вы все равно решите проверить, что действительно ничего не пришло. Да и сам я не безгрешен: прежде чем закончить этот абзац, я уже дважды проверил телефон и сделал круг по квартире. И это я, человек, который пишет эту рецензию.

Мэттью Кроуфорд тоже сомневается в том, что вы одолеете статью до конца за один присест. Но он вас не обвинит, потому что полагает, что мы переживаем небывалый прежде кризис внимания. От обрушивающегося на нас в повседневной жизни вала электронных писем, смс, твитов и обновлений до того, что происходит в сфере инноваций, например употребления ароматизаторов воздуха с целью повышения продаж кофе, — окружающий нас мир неуклонно колонизирует наше драгоценное внимание. Когда нас непрестанно дергают, это производит опасную рассеянность внимания, и «часто на кону оказывается, — пишет Кроуфорд, — ни много ни мало вопрос о том, может ли человек сохранить целостность собственного Я». Мы не только все больше сталкиваемся с раздражениями извне, но также мы все больше склонны к ним. «Наша психическая жизнь, — утверждает Кроуфорд, — стала бесформенной и весьма подверженной любым влияниям внешнего эфира». Неспособные выбрать, что действительно заслуживает внимания, мы ищем развлечений, преследуя фантом самореализации через симулякр наслаждения.

Такая обеспокоенность не нова. Еще древнегреческие философы опасались, что технологические новшества собьют с праведного пути искателей истины и мудрости, подкупив их отсутствием необходимости прикладывать усилия, поверхностным знанием и развлечением. В «Федре» Платона сам Сократ сетует на изобретение письма, которое оказывает пагубное воздействие на память, знание и рассуждение. Сократ представляет, что Тамус, царь царей и царь богов в Египте, упрекает Тевта, изобретателя алфавита:

«Это твое открытие породит забывчивость в душах учащихся: ведь они перестанут пользоваться собственной памятью […] Ты даешь своим ученикам не истину, а лишь видимость истины; они будут многое знать понаслышке, но не научатся ничему; они будут выглядеть всезнающими, но по большому счету не будут ничего знать; они превратятся в тягостных собеседников, выставляющих свою мудрость напоказ, но ничего не знающих по-настоящему».

В конце XVIII века Иммануил Кант изобличил чрезмерное отвлечение внимания как врага просвещенного ума. Как указывал Кант в «Философской антропологии с прагматической точки зрения», «если отвлечение есть дело привычное, оно придает человеку, подверженному этому злу, обличие мечтателя и делает его бесполезным для общества, ибо он слепо следует свободной игре своего воображения, не упорядоченной разумом».

Источником такого развлечения ума, согласно Канту, стала новая литературная технология — роман. Кант был обеспокоен, что романы, в которых последовательное развертывание действия перемежается с отступлениями, приведут к «фрагментации» человеческого мышления и разрушат «единство рассудка».

Избавившись от своих философских одеяний, такая критика продолжает существовать и по сей день, хоть и в разреженном виде, впадая то в ностальгию, то в красивые, но поверхностные рассуждения. Возьмем к примеру взгляд писателя Гарри Штейнгарта на преобразующую силу воздействия Айфона. Как написал Штейнгарт в своем очерке в The New York Times, «с каждым новым постом, с каждым прикосновением к экрану, с каждым кликом я становлюсь другим человеком — единичным там, где раньше я был частью сообщества; поставщиком контента там, где раньше я, по крайней мере, воображал себя творцом; нервно следящим за последними новостями там, где раньше мир являлся мне сквозь полуоткрытые сонные глаза; зацикленным на деталях и механистичным там, где однажды я наблюдал течение жизни, словно передо мной проходил потрясающе снятый документальный фильм».

Фрагментированный и поверхностный, невежественный и самонадеянный, скучающий и скучный: такие свойства приписывали рассеянному человеческому уму многие мыслители от Сократа до Штейнгарта. Что нового может добавить Мэттью Кроуфорд к этой исследованной вдоль и поперек теме? Оказывается, его новая книга «Мир за пределами вашей головы: как становятся личностью в эпоху рассеянного внимания» посвящена не столько расширению поля критики, сколько восстановлению критики в ее подлинном философском содержании и всей полноте экзистенциального смысла.

Проходя под рубрикой труда по политической философии, «Мир за пределами вашей головы» претендует, ни много ни мало, на новое открытие философского лекарства для рассеянного ума и на переоценку господствующего понимания человеческого бытия. Рассеянный, постоянно отвлекающийся ум не есть лишь проблема современного склада мышления или современной технологии; он дает знать о более глубоком кризисе этики внимания. Мы так рассеяны, считает Кроуфорд, потому что не способны провести различие между тем, что достойно нашего внимание, и тем, что его не достойно. Эта способность различения у нас отсутствует, в свою очередь, потому, что мы неверно понимаем деятельность человека в мире и его взаимодействие с миром. В глазах более скептически настроенного читателя книга представляется скорее философской провокацией, нежели magnum opus. И все же работа Кроуфорда может сослужить большую службу, будя нашу мысль и заставляя читателей обратить внимание на то, как сложно обратить на что-либо внимание.

Линию аргументации Кроуфорда набросать нетрудно. Начиная с анализа будничных занятий, к примеру, работы повара закусочной, вышедшего в утреннюю смену, Кроуфорд убедительно доказывает, что мы живем в мире, структурированном «экологией внимания»; и что деятельность, которой мы заняты, будь она определена культурой, занятостью или выбором, играет решающую роль в придании формы нашему опыту мира. Посмотрим на повара, чье внимание, как утверждает Кроуфорд, ограничивается физическим пространством кухни и управляется желаниями его клиентов. Или подумаем о мотогонщике, чьи движения, когда он несется по треку, формирует его интуитивное понимание физики.

Внимание, иными словами, нам не принадлежит так, чтобы мы могли его свободно направлять. Оно, по словам Кроуфорда, эротично; оно соблазнительно вытягивает нас за пределы наших голов в окружающий нас мир. Легко испытать пьянящее чувство, отдавшись во власть этой силы тяги, свойственной вниманию. Если мы подумаем о радости успеха, которую испытывает повар после сложной смены, или о возбуждении гонщика, попадающего в «зону» во время гонки, станет легче поверить Кроуфорду, говорящему об эротизме внимания. Важно также помнить, настаивает Кроуфорд, что этот эротизм рождается из самоограничения. Подумаем о радости юного музыканта, которому удалось сложное музыкальное произведение, требующее от него полного внимания. C точки зрения Кроуфорда, выход за пределы собственной головы приносит подлинное удовольствие, потому что дает нам возможность стать лицом к лицу с трудными задачами, без страха взяться за них и отыскать решение.

Кроуфорд в своей концепции показывает, что мы всё меньше способны ощущать эротическую тягу внимания. Он утверждает, что этим мы еще со времен Просвещения обязаны пагубному влиянию философских идей либерализма и индивидуализма, с их ложным представлением о том, что человеческая свобода заключается в автономии как независимости от внешних ограничений. Кроуфорд полагает, что отцы-основатели современного либерализма — он называет Томаса Гоббса, Джона Локка и прежде всего Иммануила Канта — перенесли аргумент автономии из политики в эпистемологию и после в сферу морали. Только потому, что было признано неверным находиться в отношении зависимости от внешней политической власти, mutatis mutandis, неправильной стала считаться любая зависимость от внешних обстоятельств. Современный либеральный человек должен был быть независимым политически, самодостаточным эпистемологически и автономным нравственно.

XX век стал свидетелем кульминации этих тенденций Просвещения. Происходящее в последнее время освобождение от на первый взгляд ограничивающих культурных идентичностей выпустило нас на просторы либерального рая, в мир без ограничений. Но, как доказывает Кроуфорд, это отсутствие ограничений оборачивается отсутствием направления движения. Хотя в этой книге Кроуфорд напрямую не касается данной темы, этот тезис дополняют доводы, которые он приводит в своей первой работе «Уроки труда для души» (“Shop Class as Soulcraft”), показывая, как рост промышленного производства привел к утрате мастерства как элемента труда и лишил работу общего смысла. Вместе взятые, эти доводы рисуют безрадостную картину современности. Мы не подлинные личности, считает Кроуфорд, но «аутичные монады», живущие в «виртуальной реальности», где «массовый солипсизм» принимается за подлинную индивидуальность.

Когда мы посвящаем себя таким видам деятельности, которые тянут нас за пределы нашей головы, когда мы культивируем эротическую тягу внимания, мы вступаем на путь становления подлинной личности. У таких видов деятельности есть внутренние стандарты совершенства, требующие столкновения и схватки с окружающим миром; они разрушают вредоносную иллюзию Просвещения об автономном индивиде, свободном от внешних ограничений, заменяя ее более верным пониманием индивида как укорененного в обществе и истории и ограниченного культурой и природой. Эти виды деятельности изначально социальны по своей природе. Как абсолютный минимум, любому музыканту нужен маэстро, каждый повар учится у шеф-повара. Чтобы стать отличным поваром, требуется внешнее одобрение; нужно, чтобы один повар признал другого повара отличным профессионалом. Это для Кроуфорда источник подлинной индивидуальности — признание другим человеком моего присутствия в мире за пределами моей головы.

Здесь содержатся намеки на потенциально богатую социальную теорию — простирающуюся как в прошлое к Гегелю, так и в настоящее, к таким мыслителям, как Роберт Пиппин, Нэнси Фрейзер и Аксель Хоннет. Кроуфорд представляет мир, структурированный этими видами деятельности — по сути, ремеслом и торговлей, — в которых мы сами сбрасываем покров ложного индивидуализма, а другие выходят из тени анонимности. Вместе мы становимся личностями, работая над достижением мастерства и признавая друг друга в этом нашем общем усилии. Под руководством традиций и при формирующей силе ограничений, мы можем двинуться навстречу вызовам мира, чтобы заново открыть для себя радости новаторства, конструктивного изменения и успеха.

Отдельные главы «Мира за пределами вашей головы» достигают подлинного совершенства. В двух следующих друг за другом главах Кроуфорд подробно разбирает мультсериал «Клуб Микки Мауса» с тем, чтобы понять, как устроено магическое мышление, которое мы прививаем детям; после анализирует азартные видеоигры как примеры танатального самоотрицания, созданные миром, лишенным подлинной свободы действия (agency). В этой паре сюжетов, составной частью входящих в рассуждения Кроуфорда об индивидуальном аутизме и культурном солипсизме, порождаемых ложными концепциями свободы действия, взвешенный анализ и глубокое проникновение в суть дела сочетаются с доступным и занимательным изложением. Редкое и ценное сочетание качеств!

Вот, например, анализ игровых автоматов и виртуального покера. Кроуфорд утверждает, что зло азартных игр не в том, что они рождают неоправданную надежду на возможность раз в жизни сорвать джекпот, но в том, что каждая новая ставка культивирует в игроке иллюзорное чувство, что его мастерство развивается. Игрок с каждым нажатием на рычаг автомата словно бы приближается все ближе и ближе к выигрышной комбинации, ощущая при этом, что он одерживает верх над «одноруким бандитом». Но вероятность выигрыша иллюзорна в нескольких отношениях: проявление свободы воли в лучшем случае представляет собой «псевдодействие»; оно есть симуляция автономии, опыта и мастерства в строго контролируемой среде. Азартные игры попеременно поощряют и фрустрируют автономное действие, обрекая современное эго на приступы бесцельного гнева и ненависти к себе, постепенно приводящие к саморазрушению. Это антитезис подлинного мастерства, а игрок — перевернутый образ ремесленника: бесконечно скармливая монеты в отверстие игрового автомата, он ищет какой-то темной нирваны, полной сублимации активного мыслящего Я в пустоте автоматических действий.

В искусных руках Кроуфорда такие примеры превращаются в нечто большее, чем фривольные иллюстрации к философии, созданные поп-культурой; они высвечивают изнутри многие подчас удивительные связи между философией и идеологией. Как справедливо утверждает Кроуфорд, игровая индустрия, когда речь заходит об оправдании ею собственного существования, спокойно обращается к тому же самому дискурсу индивидуализма, пустоту которого столь явственно изобличает. В такого рода аргументах просматривается некоторое сходство с традицией критической теории западного марксизма. Теодор Адорно видел в домашних тапочках слепок фашизма, а в автоматических дверях воплощение капитализма; Кроуфорд же усматривает в игровых автоматах образчик либерального индивидуализма. Оба смешивают культурную и философскую критику, анализируя странное сходство промышленности и развлечений, порождающее современную хрупкую идентичность. И хотя осуществляемая Кроуфордом критика роста употребления антидепрессантов и рождения политики идентичности была бы бальзамом на душу таких мыслителей, как Джордж Уилл и Аллан Блум, она вполне возможно совпала бы c мандаринским комплексом самого Адорно.

Но Кроуфорд не Адорно. И один из наиболее существенных изъянов «Мира за пределами вашей головы» в том, что дело так никогда и не доходит до резкой критики капитализма, которая напрашивается сама собой. Кроуфорд раз за разом подходит к краю пропасти, но всякий раз колеблется и в конце концов отступает. Адорно создавал яркие образы «винтиков и рычагов промышленности» и «колоссов производства», затаптывающих субъективность и штампующих псевдоиндивидуальность. Кроуфорд же, напротив, использует безобидные аллюзии, говоря о «корпоративных силах» и «системах», которые «монетизируют» наше внимание, вступая в игру, когда мы «сдаем свои позиции». Представив свидетельства и подготовив вещественные доказательства для бескомпромиссного суда над капиталистической системой, Кроуфорд начинает колебаться, выдвигая этику индивидуальной ответственности в виде мнимого досудебного соглашения с обвиняемым о сотрудничестве.

Читателям «Мира за пределами вашей головы» скорее всего захочется подольше задержаться на последнем из трех разделов книги, который назван «Наследие». В единственной главе этого раздела «Органная мастерская» Кроуфорд предлагает подробно ознакомиться с самым изысканным из приводимых в книге примеров, иллюстрирующих его позицию. Ссылаясь на интервью со специалистами органного дела, реставраторами и мастерами по ремонту органов из мастерской в долине Шенандоа, Кроуфорд разрабатывает более тонкое и продуманное объяснение взаимосвязи между умением, традицией и сообществом для достижения высочайшего мастерства и культивирования индивидуальности. Наслаивая собственный анализ поверх голосов мастеров, Кроуфорд доказывает, что традицию следует понимать как «непрекращающуюся ссору-спор (quarrel) о том, как лучше воплотить функциональные задачи»; это «живая беседа, конкретно выраженная в действии». Кроуфорд продолжает:

«Беседа строится как продолжающееся обсуждение вопроса. Для того чтобы принять в ней участие, собеседник должен иметь хорошие манеры: уметь слушать, уметь тактично вступать в беседу и обладать чувством стыда, помогающим понять, что ваши аргументы были побиты».

Такое герменевтическое понимание традиции как развивающейся беседы, дающей направление и руководство практике, служит своего рода суммой всех рассуждений Кроуфорда, хотя сам он нигде явно не ссылается на герменевтику. Уходящая корнями в прошлое и ориентированная в будущее традиция служит для него пластичным шаблоном, собирающим, упорядочивающим и направляющим наше внимание; она вытягивает нас за пределы наших эгоистичных голов во внешний мир. Перенимая общие коллективные традиции, мы обретаем возможность вернуть себе собственную индивидуальность.

Обсуждение органной мастерской достойно читательского внимания, по крайней мере, отчасти благодаря тому, что рождает в воображении картины деревенской идиллии и порой достигает высот красноречия, благодаря каковым первая книга Кроуфорда получила столь оглушительный успех. Те читатели, которых привлекла доступная структура первой книги, ее персональный тон и смелые аргументы, без сомнения будут разочарованы нынешним проектом — за исключением этого последнего раздела книги. Кроуфорд чувствует себя здесь на более твердой почве именно потому, что материал о мастерах органного дела изначально предназначался для «Уроков труда для души». И хотя непонятно, почему эта глава так и не вошла в предыдущую книгу, тем не менее ясно, что роль кульминационной точки в книге, которую играет эта глава, вызывает вопросы ко всей последней книге Кроуфорда. Является ли «Мир за пределами вашей головы» продолжением «Уроков труда для души»? Или же это самостоятельный, отдельный проект? Оттачивает ли Кроуфорд в своей новой книге старые аргументы — или же формулирует новые доводы?

Если посмотреть на «Мир за пределами вашей головы» с меркантильной точки зрения, то она может показаться просто материалом, вырезанным из черновика «Уроков труда для души». Подстрекаемые падкими на сенсации журналистами, провозгласившими Кроуфорда «одним из наиболее влиятельных мыслителей нашего времени», нерадивые издатели, стремящиеся нажиться на модных темах скуки, технологии и ремесленного производства, легко бы кинулись печатать такую рукопись. Но, рассматривая «Мир за пределами вашей головы» доброжелательнее, можно увидеть в этой книге нечто вроде философского приложения к «Урокам труда для души». Успех предыдущей книги Кроуфорда позволил ему обратиться к кропотливой работе с деталями, которую он называет политической философией. Если в новой книге встречаются частичные совпадения или переработанные фрагменты предыдущей книги, тем лучше: застав Кроуфорда в процессе работы, мы можем наблюдать, как работает мастер, исправляя погрешности в старых аргументах и конструируя новые.

Похоже, сам Кроуфорд понимает свою задачу именно таким образом. Выражая в предисловии к «Миру за пределами вашей головы» благодарности друзьям и коллегам-ученым, он отмечает: они помогли ему увидеть, что центральное место в книге на самом деле заняла пространная дискуссия с Иммануилом Кантом. Обращаясь к Кантовым «Основам метафизики нравственности», Кроуфорд пишет: «У меня было ощущение, что я читаю кристаллизованную версию или скорее чрезмерную пародию на психологию свободы, которую я критиковал. Эта книга выявила также глубокую связь между нашей позицией в отношении мира вещей и того рода морализмом, который шествует под флагом Я». Находясь под впечатлением от того, что его работа обрела новый философский вес и моральную значимость, Кроуфорд понял, что у него «нет иного выбора, как только усадить [Канта] во главе стола и дать ему выступить».

Хотя в «Мире за пределами вашей головы» Кант берет слово всего несколько раз, тем не менее ясно, что неприятие у Кроуфорда вызывает кантовская «метафизика свободы», требующая столько радикальной человеческой автономии, что свобода фактически превращается в автаркию (самодостаточность). Кроуфорд полагает, что Кант утверждал, будто свобода воли не ограничена ни опорой на внешние обстоятельства, ни их вмешательством. Кантовский человек — человек, изолированный от других, оказавшийся на необитаемом острове, космический пришелец в самом буквальном смысле. Внешние влияния стесняют его волю и ограничивают его свободу; они лишают его человечности. Кроуфорд убежден, что его объяснение не только идет вразрез с кантовским тезисом, но также и выявляет пустоту кантовского аргумента, который он считает «типичным для юристов» трюком: вместо того чтобы стать лицом к лицу с действительностью, Кант избегает ее. Кроуфорд утверждает, что Кантова «фантазия автономии» построена на солипсистском отрицании мира и «платит за это бессилием».

Я не специалист по Канту, но предлагаемая Кроуфордом интерпретация философского проекта Канта кажется мне предвзятой и фрагментарной. Кроуфорд, без сомнения, прав, утверждая, что Кант твердо держался автономии как принципа нравственной жизни и политического действия. По знаменитому выражению Канта, просвещенная современность началась с освобождением человечества от «добровольной незрелости», если так можно выразиться, с движением человечества от зависимого положения к автономии. Но Кроуфорду сослужило бы добрую службу более глубокое погружение в критическую философию Канта, в его эпистемологию и метафизику. Там дела обстоят уже не столь просто! Опыт — знание о мире за пределами нашей головы — у Канта есть источник мышления, но не его детерминанта. «[…] Хотя все наше познание и начинается с опыта, — писал Кант во введении ко второму изданию “Критики чистого разума”, — отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта». Можно было бы сформулировать задачу первой «Критики» как попытку Канта выявить структуры мышления и законы восприятия, делающие возможным опыт. Это означает, что критическая философия Канта ставила перед собой целью не разъединение субъекта и объекта, но прояснение того, как мир дан человеку, как человек переживает его в опыте и как он действует в этом мире. В своей эпистемологии Кант счел необходимым погрузиться внутрь нашей головы для того, чтобы вытолкнуть нас оттуда в окружающий мир.

Вместо того чтобы воевать с Кантом, лучше бы Кроуфорд направил свои усилия на идейные противостояния, имеющие прямое отношение к его антропологии внимания и теории традиции. Возьмем, к примеру, разнообразные аргументы в пользу человеческого состояния как укорененного в физическом и воплощенного в социальном, выдвинутые, среди прочих, Людвигом Витгенштейном, Майклом Полани, Чарльзом Тейлором и, пожалуй, в наиболее радикальной форме Дереком Парфитом. Эти философы заслуживают большего, нежели тот поверхностный взгляд, которого они удостаиваются в «Мире за пределами вашей головы», или же то полное пренебрежение, от которого они страдают. Похоже, Кроуфорд придерживается довольно узко очерченного философского канона.

Больше всего поражает отсутствие в этом каноне Мартина Хайдеггера. Убежденность Кроуфорда в том, что наш мир дан нам уже нагруженным значениями и смыслами, его утверждение, что мы действуем в мире прагматически, используя наше мастерство в осуществлении проектов, и прежде всего, его аргумент, что истинная индивидуальность состоит одновременно в неприятии господствующего мнения анонимной публики и в подлинном принятии традиции, — иными словами, весь диапазон доводов, приводимых в книге, в существенной степени примыкает к темной философской антропологии раннего Хайдеггера, разработанной им в «Бытии и времени». Более того, мрачная оценка, данная Кроуфордом господствующей философии субъекта, как суверенной самости, одновременно изолированной от мира и все же настойчиво претендующей на господство над ним, глубоко резонирует с резкой критикой поздним Хайдеггером западного метафизического мышления и сопутствующего ему гуманистического мировоззрения. Современная технология, доказывал Хайдеггер, воплощает в себе это видение человека как всемогущего subjectum, тирана, отдающего приказания, манипулирующего и контролирующего предметности мира. Хайдеггер призывал к более ясному мышлению, которое отказалось бы от этой позиции в пользу более смиренного видения человека как человеческого бытия, подчиненного власти Бытия. Я убежден, что недовольство Кроуфорда кантовским субъектом и его отстаивание идеи укорененности человеческого бытия в мире было вдохновлено этим ходом мысли Хайдеггера, пусть и облеченным в поэтическую форму, чуждую «Миру за пределами нашей головы».

Но мышление Хайдеггера, эта закрытая облаками путеводная звезда, ведшая Кроуфорда в его аргументации, не указывает на Канта. Да, Хайдеггер также воспринимал Канта как сильного оппонента и собеседника. Но мысль Хайдеггера в данном случае указывает на другой источник — на древних греков, в частности на Аристотеля.

Одна из самых первых задач Хайдеггера состояла в преодолении аристотелевского различения теоретической и практической мудрости (софии и фронезиса, соответственно). Аристотель понимал практическую мудрость не просто как некоторое техническое мастерство (технэ), но как способность осуществлять целеориентированные действия и, что самое важное, как способность размышлять о согласии средств и целей с идеей хорошей (благой) жизни.

Хотя занятия, играющие ключевую роль в реализации фронезиса (греч.: разумения, практического разумного решения, конструктивного мышления, житейского ума. — Ред.), — искусства, науки, игры, политика — благоприятствовали обретению добродетели, Аристотель все же отстаивал верховенство теоретической мудрости в осуществлении этой задачи. «Никомахова этика» практически не оставляет в этом сомнений: софия как созерцательная жизнь, утверждает Аристотель, есть подлинно совершенная жизнь. В ряде ранних лекций и книг, посвященных Аристотелю, Хайдеггер утверждал, что эта оценка софии стала истоком свойственного современности извращенного метафизического субъективизма. В дальнейшем Хайдеггер приводит тексты Аристотеля против самого Аристотеля, доказывая, что фронезис был более высоким призванием. Хайдеггер называл этот тип спора “Auseinandersetzung”, что буквально означает «ссора», а более фигурально отсылает к форме философского прочтения, которая ставит своей целью не только понимание текста, но и его трансформацию.

Сдается мне, что задачу Кроуфорда тоже можно описать как Auseinandersetzung с Аристотелем. Как и Хайдеггер, Кроуфорд борется с аристотелевским разделением мудрости на философскую и практическую. Как и Хайдеггер, Кроуфорд оспаривает заключение Аристотеля, доказывая, что именно практическая, а не теоретическая мудрость ориентирует нас на добродетель и делает нас подлинными людьми. Моральная философия Аристотеля лежит в основании аргументов Кроуфорда в пользу развития добродетели через практику; политическая мысль Аристотеля подкрепляет предлагаемую Кроуфордом модель сообщества людей с общими целями. Все это я говорю к тому, что Аристотель скорее, чем Кант, занимает центральную позицию в «Мире за пределами вашей головы». Аристотель, конечно, все время здесь присутствует. Но длинная тень Канта не дает Кроуфорду осознать эту его «ссору-спор», Auseinandersetzung, с Аристотелем.

Если вам удалось удержать внимание на тексте вплоть до этого момента, то у вас, возможно, возник вопрос: «Кому все это важно?» Действительно ли существенно, что Кроуфорд ошибается в отношении истоков этой традиции? И прежде всего, зачем тратить время на дотошный анализ книги, представляющей собой нечто среднее между работой по политической философии и руководством по саморазвитию?

Я полагаю, что речь здесь идет о чем-то большем, чем мрачное удовольствие критика, разоблачающего посредственность, или же ревность ученого, обвиняющего коллегу в непрофессионализме. «Мир за пределами вашей головы» заслуживает внимательного анализа и детальной критики в силу того, что Кроуфорд полагает, будто он «занимается политической философией». Он, подобно тем ремесленных дел мастерам, чье искусство он отслеживает, сам подобного рода мастер, стремящийся соответствовать критериям совершенства, которые были выработаны в ходе практики и по которым сообщество судит своих членов. Удалось ли Кроуфорду создать работу по политической философии, отвечающую этим критериям? Пожалуй, нет. Но, возможно, сама задача была чересчур амбициозной, а критерии слишком строгими. В конце концов, это ведь только вторая книга автора, и стоит считать его скорее подмастерьем, чем мастером.

Что Кроуфорду удалось сделать, пусть и окольными путями, так это открыть своим читателям глаза на философские проблемы и теоретические аргументы, сопряженные с культурной проблематикой внимания. Беря за отправную точку проблему, которая в глазах многих выглядит современной, злободневной и технологически обусловленной, Кроуфорд увлекает своих читателей в путешествие по господствующим философским и идеологическим системам современности. Как искусная приманка, «Мир за пределами вашей головы» легко способен заманить любого культурного пессимиста в область размышлений, простирающихся гораздо глубже уровня симптомов — прямо к причинам наших нынешних бед.

И, без сомнения, читателей заманит «Мир за пределами вашей головы». Книги Кроуфорда располагают собственной серьезной аудиторией: «Уроки труда для души» заняли верхнюю позицию в списках выбора редакции в изданиях по обе стороны Атлантики, от The Financial Times до Popular Mechanics. Нет оснований полагать, что его вторая книга окажется менее популярной. Даже можно сказать, что Кроуфорд — своего рода медийная звезда: в марте прошлого года газета The New York Times представила своим читателям придуманный им уникальный сплав философии и ремесленного мастерства. Но Кроуфорд с его книгами — только, как говорится, вершина айсберга. Он работает в рамках богатейшей традиции, к которой принадлежат такие мыслители, как Кристофер Лэш, Алаcдер Макинтайр, Уэнедлл Берри и Барбара Эренрейх, сделавшие предметом исследований и критики пагубное воздействие посткапиталистического производства и потребления на человеческую личность. По сути дела, они стали выразителями неминуемой тревоги, вызванной самой специфической констелляцией общества, политики и морали в современности.

По большому счету, именно на этом основании «Мир за пределами вашей головы» заслуживает внимания и требует детального критического анализа. Книги, подобные этой, сплетают нити личного опыта, культурного беспокойства и философской рефлексии в единый канат, настолько прочный, что он, вопреки любому сопротивлению, влечет читателя вперед и дальше вниз — от личного к культурному и далее к политическому через социальное. Иными словами, хотя не всегда можно согласиться с аргументами новой книги Кроуфорда, когда речь идет об обсуждении мира за пределами вашей головы, несомненная польза книги в том, что она позволяет нам хоть как-то выбраться за пределы наших собственных голов.

Источник: Los Angeles Review of Books