Герой или вор? История человека, утверждавшего, что он воровал ради истории

26 сентября 1978 года в одном из отелей Среднего Манхэттена было обнаружено тело мужчины, утопившегося в ванне. Он ожидал суда за преступления, которые совершил неделей раньше. Мужчина был вором, однако крал он не бриллианты и не сберегательные облигации. Этот вор специализировался на краже исторических документов, тысяч и тысяч редких буклетов и книг, которые он в течение десятилетий упорно отыскивал в библиотеках по всему миру.

Мужчину звали Зоса Зайковский (Zosa Szajkowski). Он был плодовитым историком французского еврейства, который после Второй мировой войны периодически обвинялся в воровстве архивных материалов из европейских библиотек. Материалы он впоследствии продавал американским институтам. С его точки зрения, после Холокоста эти институты стали более подходящим местом для предметов еврейского культурного наследия: раз Европа соучаствовала в истреблении нацистами еврейской общины, то она утратила моральное право оставаться хранительницей каким-то образом сохранившихся следов еврейской культуры.

Можно ли считать действия Зайковского исключительно благородными попытками реституции? Или это были патологические поступки одержимого и свихнувшегося собирателя-вора?

Лайза Мозес Лефф, историк Американского университета в Вашингтоне, исследует эту тему в книге «Архивный вор» — блестящем труде, посвященном человеку, чья сомнительная миссия является чем-то большим, чем просто криминал.

«История Зайковского затрагивает проблематику, которая простирается далеко за пределы истории французского еврейства, поскольку заставляет задуматься над самой природой архивов», — считает Лефф. Можно считать, что это история вора, похищавшего документы, с которыми мало кто был знаком, однако во многих смыслах это впечатляющее «сказание» о политических смыслах, скрытых за написанием истории.

Как бы то ни было, архив — любопытная вещь. Это хранилище документов, писем и записей, представляющих собой необходимые материалы для исследователей, стремящихся провести достоверный исторический анализ. Но помимо этого архивы характеризует фундаментальная избирательность и, как следствие, политизированность: одни документы сохраняются, другие нет. Как сказал французский философ Жак Деррида, «политическая власть невозможна без контроля над архивами, если не над памятью». Мишель Фуко идет еще дальше, утверждая, что архив является не «библиотекой библиотек». Это границы того, что может — или не может — быть высказано. Иными словами, архив вмещает не просто документы, а «параметры дискурса».

Зайковский был историком, хотя и нетипичным. В течение своей академической карьеры он выпустил 11 ярких книг и написал сотни академических статьей, но важнее то, что он исследовал концепцию архива, его предназначение.

Он родился в 1911 году. В 1927-м покинул свою родину Польшу и поселился в парижском районе Pletzl, где в промежутке между войнами собралась крупная говорящая на идиш еврейская община, численность которой приближалась к 150 тысячам человек. Община отличалась высокой интеллектуальной энергией и стремлением поддерживать еврейский стиль жизни в условиях социализма, сионизма, да и ассимиляции. В таком окружении подающий надежды журналист Зайковский решает посвятить свою жизнь сохранению еврейских документов и артефактов. Это стремление определило его карьеру.

Лефф пишет о том, что выбор был во многом обусловлен влиянием наставников, которыми были Элиас и Ребекка Чериковер (Elias and Rebecca Tcherikower), а также института, становлению которого они помогли, — легендарного Yidisher Visnshaftlekher Institut (YIVO), сегодня известного как Институт еврейских исследований. YIVO, открывшийся в тот же год, что и Еврейский университет в Иерусалиме, стремился стать одним из центров притяжения диаспоры. Обладая филиалами в разных городах, он являлся академическим учреждением, созданным с целью изучения новейшей еврейской истории с предметной специализацией — изучением истории современной идиш-цивилизации. Для многих представителей диаспоры сохранение письменных свидетельств этой цивилизации означало сохранение цивилизации как таковой. Эта деятельность и стала целью, которую с самого начала преследовал Зайковский. Его планы нарушил ход дальнейших событий.

После того как во Франции воцарился нацизм и антисемитизм, Зайковский в 1941 году бежал в Соединенные Штаты, обосновался в Нью-Йорке, служил в армии. В течение 1950–1960-х годов он часто посещал Европу, каждый раз возвращаясь с архивами, похищенными из местных, национальных и даже еврейских хранилищ во Франции… и не только. Похищая эти архивные материалы в регионах Европы, где допускались убийства евреев — архивы классифицировали эти события как изолированные эпизоды в специфических национальных контекстах, — Зайковский, формировавший собственный архив, с его точки зрения, создавал еврейский национальный нарратив.

Первоначально на волне послевоенной неразберихи исследователи в Соединенных Штатах и Израиле рассматривали деятельность Зайковского в качестве реституции. Однако с течением времени, когда Европа перестала подавлять память о Холокосте, смысл предпринимаемых им усилий становился все менее очевидным. После того как в 1961 году в архивном хранилище Страсбурга Зайковский был пойман при попытке украсть документы, относящиеся к XVIII столетию, полиции удалось раскрыть цепочку прочих его краж, а также оценить доходы, которые приносила продажа трофеев. Светлый образ борца за реституцию начал меркнуть. Но зачем он, незадолго до самоубийства, пытался выкрасть (и был уличен) редкие брошюры из коллекции иудаики Нью-Йоркской публичной библиотеки? Как-никак, они бережно хранились в учреждении, за которым не тянулся коллаборационистский шлейф… Может быть, Зайковский попросту преследовал цель поставить события под свой контроль? Или к тому времени он стал уже плутоватым воришкой, в сознании которого азарт кражи потеснил ее смысл?

Это лишь некоторые из колких вопросов, которыми задается Лефф в своей заставляющей задуматься книге. «В мультикультурном мире некогда угнетенные группы нередко достигают особого успеха, — пишет она. — Где лучше всего сохранятся воспоминания о пережитом ими? У кого есть право принимать подобные решения?» Впрочем, если Зайковский является интригующей, и возможно скандальной, аномалией, то, по-видимому, главное достоинство книги «Архивный вор» в том, что вор в конечном итоге предстает в ней чем-то вроде универсальной фигуры. Эта фигура пересказывает, как это делали бы все историки, нарратив о прошлом в политическом контексте настоящего.

Источник: The Washington Post