Антиамериканский век

От редакции: Серия гефтеровских рефератов 2016 года

Реферат глав из книги «Антиамериканский век» под ред. Ивана Крастева и Алана Макферсона (The Anti-American Century / Ed. by I. Krastev and A. McPherson. Budapest; N.Y.: Central European University Press, 2007).

Иван Крастев

Введение; Антиамериканский век?

Когда в 1941 году издатель журнала «Лайф» Генри Льюс придумал формулу «американский век», еще не было социологических опросов и никто не знал, как окружающий мир относится к США. Льюс призывал Америку сделать поворот от изоляционизма к мессианству. Его призыв был услышан, и в США долгое время видели спасителя западной цивилизации. Но этот «американский век» подошел к концу. Определяющей чертой политической жизни нашей эпохи стал антиамериканизм.

Мировой подъем антиамериканизма вызывает вопросы о его природе. Виной ли тому текущая политика США [на 2007 год. — Пер.] или более глубокие причины? В книге предлагаются шесть эссе, написанных с разных национальных точек зрения и теоретических подходов. Объединяет их констатация факта: мы живем в антиамериканском мире. Антиамериканизм стал глобальным дискурсом, используемым для самых различных целей, и его применение требует анализа.
***

XX век был «американским веком». США выиграли Холодную войну, неся знамя демократии и капитализма. Экспансия английского языка и количество желающих эмигрировать в США говорили сами за себя. Будущее выглядело как Америка.

Точку, однако, поставила террористическая атака 11 сентября 2001 года, открывшая «антиамериканский век» — всемирный подъем антиамериканизма. Его проявления варьируют от прямых актов терроризма до негативного отношения, высказываемого в социологических опросах. Сжигание американских флагов, бойкот американских продуктов, антиамериканская риторика стали повсеместными.

Становится ясно, что антиамериканизм — не текущее раздражение персоной Дж. Буша или реакция на войну в Ираке. Он превратился в конституирующий дискурс, наделенный универсальной привлекательностью, и важно понять, как и в каких целях он используется.

На это возразят, что антиамериканизм — не новое явление. Это так, однако мир, в котором он воскрес, новый. Дело не в том, что США вдруг утратили популярность, а в том, что обвинения в адрес США сделались хорошим тоном даже среди ближайших союзников.

После окончания Холодной войны антиамериканизм потерял связь с коммунизмом (который питал его, но и задавал ему границы) и проник в мейнстрим мировой политики еще глубже, чем раньше. Пророчество Фукуямы о «конце истории» сбылось в том смысле, что капитализм и демократия лишились конкурентов, но в этом конце нас дожидался антиамериканизм. Он оказался всепроникающим и способным являться во множестве обличий. Он — универсальное оружие, годное и для демократических сил в Турции, и для антидемократических в Центральной и Восточной Европе.

Невозможно единое объяснение. Популярное представление, что Америку ненавидят за ее враждебность к исламу, годится для Ближнего Востока, но не для Балкан, где США винят в поддержке мусульман. В вопросе о глобализации США винят как в самой глобализации, так и в сопротивлении ей.

С подъемом антиамериканизма в Европе тесно связано воскрешение антисемитизма, и если в отношении правых можно допустить, что они настроены против США, так как считают политику этой страны произраильской, то в отношении левых скорее наоборот: антиамериканизм делает их антисемитами.

Определение антиамериканизму дать непросто. Не следует считать таковым любую критику США или их политики. Вернее будет сказать, что антиамериканизм — это критика какой-либо политики только потому, что ее проводят США. В реальной жизни границу между этими двумя вариантами провести не всегда легко.

Формы антиамериканизма разнообразны — от террористических атак до настенных граффити. Но каковы их политические последствия? Нуждаются ли террористы в массовых антиамериканских настроениях, и наоборот, влияют ли антиамериканские настроения публики на реальную политику?

Исторически исследование этого феномена было прерогативой правых, что придавало всей теме политическую ангажированность. Левые считают тему антиамериканизма предлогом для того, чтобы затыкать рот критикам внешней политики США. Напротив, для правых антиамериканизм — это война против американских ценностей, и роль внешней политики в динамике антиамериканских настроений отрицается.

При несходстве этих точек зрения их объединяет убеждение в том, что предмет озабоченности антиамериканизма — Америка. Автору оно представляется спорным. По-видимому, реальная Америка тут не первична. Первичны внутренние противоречия постидеологического мира, страдающего не от дефицита выборов, а от дефицита политики. Современные избиратели утратили ощущение того, что они влияют на политику. В возникший идейный вакуум приходят конспирологические фантазии. Быть против Америки означает по сути «быть против всего» или быть против неизвестно чего.

После 11 сентября США испытали шок, обнаружив, до какой степени их ненавидят в арабском мире, и арабский антиамериканизм стал предметом внимания внешней политики. Но лишь возрождение антиамериканизма в Западной Европе сделало его важным фактором мировой политики. Анализ споров о войне в Ираке показывает, что и антиамериканизм Западной Европы, и анти-антиамериканизм Центральной и Восточной имеют на деле мало отношения и к США, и к Ираку.

Традиционно считалось, что страны бывшего соцлагеря будут лояльны США из любви к новообретенным свободе и демократии. Но до 75% населения этих стран не поддержали войну в Ираке, в отличие от их элит. Для политиков Восточной Европы заигрывание с антиамериканизмом было не просто дурным тоном, оно явилось опасным: США исторически рассматривались там как источник демократии. Власти этих стран быстро осознали, что подъем антиамериканизма делегитимизирует их и открывает дорогу популизму, привлекательному для тех, кто разочарован в реформах 90-х.

В этих условиях антиамериканизм становится универсальным дискурсом протеста: для националистов — средством мобилизации, для бывших коммунистов — способом применения демократии против рынка, для населения — каналом отвода социального недовольства.

В свою очередь, анти-антиамериканизм «Новой Европы» — это не просто проамериканские симпатии. Это реакция на мессианизм социал-демократов голлистского типа, противопоставляющих европейские ценности американским. Проблема в том, что Европа становится все менее «европейской»: социал-демократические ценности адаптируются к условиям капитализма. Самоопределение как «не-Америки» выхолащивается. Новая Европа выражает через анти-антиамериканизм запрос на позитивную европейскую идентичность.

Антиамериканизм схож с двумя другими глобальными дискурсами нашего времени — антикоррупционным и антитеррористическим. Все три возникли в условиях растущего разочарования демократией и рынком, которым, однако, по-прежнему нет альтернативы. Открыто высказывать антидемократические и антирыночные взгляды не принято, и эти три дискурса становятся пустыми формами, которые каждый наполняет своей проблематикой и использует по-своему: например, антитеррористический дискурс — для расправы с политической оппозицией. На комбинацию всех трех дискурсов опирается нынешний режим «приемлемого авторитаризма» В. Путина в России. Все три основаны на поиске врага. Лозунги борьбы с коррупцией и с терроризмом не выполнили заявленной задачи. Антиамериканизм, кажется, свою выполняет. Америка исторически определяла свою миссию как распространение демократии, и антиамериканизм во многом преуспел, ставя знак равенства между экспортом демократии и «американским империализмом» и объявляя, что попытки смены политического режима «проплачены Америкой». Как следствие, европейские правительства и НКО стремятся дистанцироваться от США.

Чуда 1990-х, когда США и Европу объединили общие ценности, больше не повторится. Рецепты для Польши не годятся для Ирака и других стран Ближнего Востока. Далеко не факт, что демократизация приведет там к проамериканским симпатиям (возможно, наоборот). Ближний Восток — решающее испытание для США в вопросе, останется ли демократия синонимом открытого общества.

Однако где антиамериканизм, там и анти-антиамериканизм, который не стоит игнорировать. Он основан на демократических симпатиях, и поворот от экспорта демократии к ее взращиванию был бы для США наилучшей стратегией.

Янош Матиаш Ковач

«Малая Америка»: восточноевропейские экономические культуры в Евросоюзе

Как выглядит дискуссия условного западноевропейца и условного восточноевропейца по поводу «расширения Европы на Восток»? Первый опасается, что «эти понаехавшие» станут работать за более низкую зарплату, подрывая охрану труда, что они принесут с собой криминал, дикость и варварство. Второй — что его будут эксплуатировать как дешевую рабочую силу и что его жизнь будет зарегламентирована новыми правилами (ему больше нельзя будет гнать домашний самогон или ходить за покупками круглосуточно). Но в этой дискуссии постоянно присутствует третий незримый участник — США. Как гласит анекдот: «Зачем восточноевропейцы хотят в Евросоюз? — Так ведь в Америку не пускают». Условный западноевропеец (необязательно ультралевый) вынужден спорить одновременно с Восточной Европой и США, носителями схожих экономических традиций.

Данная статья — опыт анализа природы стойких проамериканских симпатий в Восточной Европе на фоне роста антиамериканизма в остальном мире. Статья основывается во многом на личном опыте автора — постоянных разъездах между «западной» Австрией и «восточной» Венгрией. В вопросе об «американизации» предлагается избегать таких категорий, как «навязывание» или «культурная колонизация», и рассматривать лишь объективные результаты процесса.

Традиционное объяснение проамериканских настроений в Восточной Европе исходит из трех допущений:

1) проамериканский настрой элит, опасающихся воскрешения тоталитаризма (см. выше статью И. Крастева);

2) более высокий уровень такого настроя среди образованной молодежи, в то время как остальное население считается «колеблющимся»;

3) «Макдоналдс» как главный проводник американизации.

Однако в реальности зачарованность Восточной Европы американским капитализмом носит более глубокий характер. Проамериканский настрой вовсе не ограничивается политическими элитами и «американофильствующей интеллигенцией»; его разделяет значительная часть «трудящихся масс», и элиты хотят соответствовать ожиданиям своего электората. «Американское» символизирует избавление от тоталитарного прошлого, является ли оно в виде новых товаров и услуг, недоступных раньше, или в виде новых социальных институтов (частного образования, прогрессивного налогообложения и т.д.). Очевидные маркеры принадлежности к «малой Америке» включают в себя членство в НАТО, сотрудничество с Фондом Сороса и присутствие транснациональных корпораций, но еще большую роль играют не столь очевидные признаки — либертарианские черты экономики с низким уровнем регулирования и подозрительным отношением к государству. Сходство прослеживается и в общих культурных установках, вплоть до воспроизводства системы ученых степеней, а импорт культуры далеко не ограничивается «Макдоналдсом» — импортируются наука, бизнес и менеджмент.

Изучение успехов и неудач американизации в странах бывшего соцлагеря помогает понять, что именно населением этих стран воспринимается как «американское». Список включает негосударственные пенсионные фонды, налог на недвижимость, приватизацию здравоохранения, значимость малого бизнеса и т.д. Элиты вынуждены считаться с этими запросами.

Феномен популярности американского капитализма в Восточной Европе требует специального объяснения. Автор видит его в том, что, парадоксальным образом, ее подготовило советское воспитание — «непредусмотренные последствия коммунизма». За фасадом тоталитаризма процветало теневое общество, основанное на неформальных отношениях и рискованных сделках. В то время как европейский капитализм утратил эти черты, в американском они сохранились, и в Восточной Европе он нашел подходящую почву, хотя и без веберовской «протестантской этики». Неформальность отношений там ценится, воспринимаясь как «теплота». К тому же экономические реформы 90-х годов потребовали либертарианских мер («американских» с точки зрения публики). Таким образом, интеграция Восточной Европы в ЕС требует «деамериканизации». Но сам ЕС попадает в ловушку, так как идея общего свободного рынка противоречит политике антиглобализма и антиамериканизма. Удастся ли разрешить эту проблему, покажет будущее.

Брайан Клаг

Пожалуйста, не путайте! Как отличить антиамериканизм от антисемитизма

На митинге антиглобалистов во время экономического форума в Давосе 2003 года в действе, среди прочих, участвовали фигуры «Дональда Рамсфельда» (министра обороны США) и «Ариэля Шарона» (премьер-министра Израиля) в костюмах обезьян, причем «Рамсфельд» носил звезду шерифа, напоминающую звезду Давида. Антиамериканизм и антисемитизм настолько сцеплены в современном сознании, что многие социологи считают первый реинкарнацией второго, и именно в таком контексте была прочитана мизансцена.

Вне зависимости от того, был ли перформанс задуман как антисемитский, он оказался как минимум бестактным. И все же различие важно. Одно дело — антисемитский характер конкретного образа, другое — идеология группы, использующей этот образ, а тем более целого движения. Проблеме этого различия и посвящена статья.

Если одни авторы предпочитают говорить о структурном тождестве антиамериканизма и антисемитизма (назначение какой-либо нации объектом ненависти), то другие пишут об их историческом симбиозе, но, так или иначе, эти явления рассматриваются в тандеме. И все же они не являются синонимами, а это уже подразумевает различие. Задача статьи — устранить образ «двухголового монстра» и рассмотреть каждый из двух феноменов в его специфике. Без различений, пишет автор, невозможно установить правильные закономерности, а «за недостаток ума в научном мире приходится расплачиваться в реальном».

Для начала, следуя заветам Людвига Витгенштейна, необходимо определиться со значением слов. Напомним, что Витгенштейн предлагал исследовать «грамматику» слов, чтобы устранить неясности. Но, парадоксальным образом, именно грамматика слов и создает неясности.

Наличие у слов «антиамериканизм» и «антисемитизм» одинаковых приставок и суффиксов создает ложное впечатление, что они принадлежат к одной логической категории (институционализированная идеология, направленная против чего-то). Но ложность его видна, если отсечь приставку и суффикс. «Америка» — реальное государство на карте, а вот кто такие «семиты»? В корне слова «антисемитизм» — черная дыра. Точнее, желтая звезда, которую усмотрели в злосчастной звезде шерифа.

Как замечает переживший Освенцим венгерский писатель Имре Кертес, проблема желтой звезды состоит в том, что устранить ее уже нельзя. Это идентичность, навязанная извне расовым дискурсом нацистской Германии: «евреем» назначали. И потому «антисемитизм» не аналогичен «антиамериканизму»: «семитизма» не существует, существует наклеенный ярлык в виде желтой звезды. В отличие от Америки и американизма.

На это можно возразить, что «Америка» антиамериканизма — такая же воображаемая сущность, как «еврей» антисемитизма. Что, однако, является спорным вопросом: Пол Холландер в своей книге «Антиамериканизм» признает существование негативного отношения к реальным фактам культуры и политики США, но впадает в противоречие, объявляя такое отношение «ненастоящим» антиамериканизмом, поскольку его логика требует, чтобы «анти…изм» всегда был необоснованным предрассудком. Но если антисемитизм основывается на предрассудке, то антиамериканизм — далеко не всегда (даже если он мотивируется субъективно).

Тут, однако, замешивается третий фактор — отношение к государству Израиль. По умолчанию логическая цепочка выстраивается так:

1) враждебность к США неотделима от враждебности к Израилю и сионизму;

2) антисионизм — новая версия антисемитизма;

3) следовательно, антиамериканизм неотделим от антисемитизма.

Но сами посылки проблематичны. Восприятие США в связке с Израилем — реальное явление, но его универсальность требует доказательств; еще больше вопросов вызывает пункт 2. В чем, собственно, новизна? Принято считать, что «старый» антисемитизм был направлен на личности евреев, а «новый» — на суверенитет государства Израиль. Но как раз восприятие евреев как коллективной сущности всегда было основой антисемитизма. Появление Израиля на карте придало ненависти новый объект, но не новое качество. И является ли антисионизм per se антисемитизмом? Антисемитизм проще всего определить как ненависть к еврею по причине того, что он еврей. Действительно ли арабы-мусульмане враждебны к Израилю потому, что это еврейское государство? Или просто потому, что оно не мусульманское? Христианство рассматривается ими столь же враждебно — отметим, что радикальные исламисты именуют израильтян «крестоносцами» (!). Тем более нельзя назвать антисемитским дискурс арабского национализма и ряда левых группировок Запада, в котором Израиль рисуется агентом западного колониализма.

Возражение, что под маской антисионизма выступает тот же антисемитизм, легко отвести на том основании, что метафора маски как раз и указывает на различие: волк бывает в овечьей шкуре, а не в волчьей. Однако вопрос, как идентифицировать «волка», требует обстоятельного исследования. Какие критерии применять?

Возвращаясь к рабочему определению антисемитизма (ненависти к еврею за то, что он еврей), можно было бы вспомнить о стереотипах в отношении евреев, растиражированных нацистами, но возникших гораздо раньше, и исследовать, насколько они задействованы в современных репрезентациях Израиля. Это была бы работа из области скорее искусства, чем науки, но вполне легитимная.

Положение осложняется тем, что новая форма антисемитизма действительно существует, поскольку современные евреи могут в качестве евреев идентифицировать себя с Израилем и его политикой и в этом качестве становиться объектом ненависти. Но это не реинкарнация «старого» антисемитизма: у этого явления собственная этиология (негативное отношение к политике Израиля переносится на евреев, а не наоборот).

Таким образом, антисионизм может быть формой антисемитизма, но не обязательно ею является. Он может выражать самые разные чувства — от исламистского отношения к «неверным» до неприятия этнонационализма вообще. Бремя доказательства, что в основе всех этих позиций — антисемитизм, лежит на тех, кто так утверждает. Следовательно, главный аргумент в пользу тождества антиамериканизма и антисемитизма разваливается.

Скандал из-за перформанса антиглобалистов в Давосе совпал с другим международным скандалом — результатами социологического опроса европейцев, проведенного в том же 2003 году, по итогам которого 59 и 53% участников соответственно назвали Израиль и США «угрожающими безопасности в мире». Снова зазвучали рассуждения об антисемитизме и его сопряженности с антиамериканизмом. Однако следует учитывать формулировки вопросов, а также интерпретации данных журналистами. Постановка вопроса не включала ранжирования стран по степени «угрозы». В том же опросе те же 53% назвали угрожающими Иран и Северную Корею. Причем тут антисемитизм? В любом случае, видеть в именовании США «мировым врагом» параллели с нацистской пропагандой, как это делают иные аналитики, представляется натяжкой.

Вполне возможно, что проецирование антисемитских эмоций на Израиль и США имеет место в конкретных случаях. Но объявлять его универсальным — это своего рода антисемитизм навыворот: групповое назначение на роль «антисемитов» тех, кто нам не нравится. Это упрощение может иметь опасные политические последствия. Необходимо устранить то, что Фрэнсис Бэкон именовал «идолами рода» — привычку упрощать и подгонять факты под готовые психологические установки. Цель — достигнуть ясности мышления, без которой невозможно понимание чего бы то ни было.