Горе-реиндустриализаторы
1 822 
Идея новой индустриализации на первый взгляд хороша, но второй раз этот номер уже не пройдет
Я бы не стал писать на эту тему, считая ее, скорее, продуктом мифологизированного сознания, если бы она каждый раз не возрождалась, как птица Феникс, в самых разных ипостасях. С одной стороны, в мечтах наших «левых». С другой стороны, в любимых пиар-идеологемах гослиберального правого крыла правящей партии. Речь идет о новой индустриализации или «реиндустриализации». То есть о преодолении так называемого ресурсного проклятия путем превращения страны в мировую фабрику — на зависть капиталистическим индустриальным центрам.
Да и как, право, иначе можно встать с колен? Недаром Владимир Ильич Ленин говорил, что мы победим капитализм (сегодня следует читать: передовые страны Запада) только более высокой производительностью труда. Однако, если у вас нет самого производительного труда, как в нынешней России, нет продуктов труда (любимый пример главреда журнала «Искусство кино» Д. Дондурея: дальше Бреста вы не увидите ничего, произведенного в России), то тут уж и не до более высокой производительности.
На первый взгляд, идея вернуться к производству логична, и ей трудно что-либо противопоставить. Когда мне говорят о новой индустриализации, я сразу вспоминанию серебряный советский рубль 1924 года. На нем пролетарий полуобнимает доброго крестьянина, показывая встающее солнце новой жизни. Они явно дружны и счастливы. Под солнцем нетрудно разглядеть и маленький заводик, где делают необходимые советскому хозяйству серпы, молотки, плуги, сапоги. Пролетарий, по-видимому, меняет их у крестьянина на картошку и зерно — по ценам, установленным пролетарским государством.
Впрочем, не будем отрицать, та первая послереволюционная индустриализация действительно дала стране гигантские стройки коммунизма с бешеным количеством объектов. Навскидку память выкидывает флажки: Беломор-балтийский канал, Днепрогэс, танковые, «целину». И, в конце концов, — ведь правда же! — мы запустили Гагарина в космос. Что, в частности, позволило хрущевскому СССР обогнать американцев (Алана Шепарда) аж… на 24 дня! Но попутно страна и похоронила несколько миллионов павлов корчагиных, умучив непосильным трудом. Как писал американский рабочий журналист Джон Скотт в книге «За Уралом», большинство рабочих были вчерашними крестьянами с полным отсутствием опыта работы на индустриальных объектах, поэтому, как дети, они не понимали, что такое опасность. В больницах постоянно находились «люди, получившие ожоги чугуном, непрерывно кричащие последние три дня перед смертью; люди, раздавленные, как мухи, под кранами или другим тяжелым оборудованием».
***
Но, по версии ярых сталинистов, оно того стоило. Ведь в результате было достигнуто государственное могущество. Так почему бы не повторить славный опыт? Чтобы снова заколосились поля, задымили трубы и тракторы вышли в поле. Застрельщиками этой обновленной «линии партии» сегодня выступают Глазьев, Болдырев, Фадеев из «Эксперта», да еще многие форум-оппоненты из коммунистического лагеря, которые говорят, что у них, у коммунистов, есть секретный план, как все это устроить самым наилучшим образом.
Сразу оговорюсь: спорить о том, что стране необходимо собственное товарное производство, и что вообще каким-то образом требуется послать импульс, мобилизующий апатичное и деморализованное население на трудовую активность, излишне. Скажем сильнее: смерти подобно, если этого не сделать в самое ближайшее время. Вопрос лишь: как. Что именно собираются индустриализировать наши горе-реиндустриализаторы? Смогут ли они создать необходимый миру уникальный товар. Хотя бы назвать его, указать, в какой области? На кого они собираются опереться в своем «проекте» (на китайцев, на гастарбайтеров?) и на что обменять мобилизованный труд, какой обеспечить уровень оплаты? Очевидно, что, если эти вопросы не получат «положительных» ответов, то такая «реиндустриализация» (пожирание ресурсов без отдачи) лишь приблизит новую экономическую катастрофу.
Чтобы это лучше понять, обратимся к реальному опыту первых послереволюционных пятилеток. В советских легендах рассказывается об энтузиазме как движущей силе. И революция, конечно, сильно замаскировала рыночный аспект экономики. Однако законы рынка она отнюдь не отменила. В реальности перед большевиками, как и перед любой другой захватившей власть политической корпорацией, стояла тривиальная задача заставить трудиться массы на себя и каким-то образом «справедливо» компенсировать их труд. При этом политически невозможно было игнорировать пролетарские лозунги революции. Хотя большевики и не были добренькими к пролетариям (профсоюзы очень жестко контролировались, а забастовки жестоко подавлялись), в то же время они просто обязаны были обеспечить «гегемона» всеобщей занятостью. Пусть даже это и оборачивалось ростом издержек производства и стоимости произведенной продукции, обуславливающей ее неконкурентоспособность на внешних рынках.
Чтобы компенсировать потери, очевидно, необходимо было финальную тяжесть эксплуатации перенести на другие, «не правящие» социальные группы. Самая большая и самая безответная из них — крестьянство. Можно привести таблицы, наглядно показывающие, что в денежной компенсации за свой труд крестьянин недополучал вполовину, а стоимость промышленной продукции для деревни наоборот централизовано завышалась минимум на треть. «Ножницы цен» (термин принадлежит Л. Троцкому) в той или иной форме, как и поражение в гражданских правах крестьян, практически сохранялись все годы советской власти. В 1927 году эти диспропорции похоронили экономическую альтернативу большевизму — НЭП, первый вариант социализма с человеческим лицом.
***
Иными словами, пирамида первой индустриализации, ее «успехи», внешне благополучный европейский образ жизни городских элит, с наслаждением разглядывающих сталинскую книгу о вкусной и здоровой пище, покоились на жесточайшей эксплуатации деревни, рабском труде заключенных, научной мысли «шарашек». И чтобы гудел, как улей, родной завод, за тридцать советских лет деревня должна была пережить 3 (три!) голода с людоедством. А чтобы счастливая московская советская девочка ходила во дворец пионеров заниматься бесплатным рисованием, десяток девочек на селе или на хлопковых полях Казахстана и Узбекистана должны были умирать от недоедания и сопутствующих болезней. Притом, что группа А (производство средств производства и продукция ВПК) директивно обгоняла группу Б (товаров потребительского спроса), того, что повседневно нужно человеку, чтобы не умереть.
Культовый философ А. Зиновьев, в конце жизни перешедший на радикально коммунистические позиции, критиковавший Запад и обличавший рынок, тем не менее, жестоко смеялся над экономикой СССР. Так, в книге «Светлое будущее» он описал мытарства интеллигенции, обвешанной рулонами туалетной бумаги, где-то приобретенными по случаю, имея в виду, конечно, более серьезный врожденный дефект советского социализма — хронический дефицит. «Я побаивался, — писал он, — что над нами будут подтрунивать прохожие. Но они отнеслись к нам с полным пониманием. Многие спрашивали, где мы достали бумагу, и сами бежали туда же. Лишь один полупьяный обормот прицепился к нам с воплями, что советская интеллигенция обо…сь».
***
Все мы стали свидетелями того, что в результате произошло с советской экономической системой. Она качнулась к своей противоположности. Из недр коммунизма вылупилась национальная олигархия и национальный спекулятивный капитал. Советские люди поняли, что «нейлоновые подштанники продаются только за доллары» (А. Галич). И доллар стал самым востребованным товаром. Советские производства разрушились — не столько по злому умыслу, сколько из-за нерентабельности. А теперь давайте сыграем в игру «Цивилизация», то есть заново построим индустриальную империю, как того желали бы Болдырев-Глазьев, но имея те фишки, кубики и кости для броска, которые нам выдала история и текущая политическая ситуация.
На самом деле, всегда существовала вполне четкая развилка. Либо встраивание в глобальный мир и постепенное осваивание его инструментов, участие в мировых технологических цепочках, — увы, после десятилетий потерянного времени только на правах младшего партнера, — открытие национального финансового рынка для полноценного функционирования иностранного капитала. (Вспомним, что даже в самые либеральные «девяностые» национальные банкиры уперлись и не допустили иностранный капитал до равноправного инвестирования в экономику России из опасения «потери суверенитета».)
Либо второй вариант: игра в суверенность и присущие этой игре «санкции-контрсанкции». Поиски социальной группы, которую можно было бы суперэксплуатировать в новых обстоятельствах. (Например, отработавших свое пенсионеров, — они больше никому не нужны, а пенсионный фонд можно использовать для кредитования экономики.) Закрытие границ, чтобы не было конкуренции, и граждане не увидели, каков истинный уровень внешней цивилизации. Самоизоляция, изъятие иностранной валюты, прогрессивный налог, работа исключительно на внутренний рынок: что потопали, то и полопали — в основном заменители качественных продуктов. Неучастие в глобализации, стремление все делать на собственной базе — от гвоздя до самолета. Разрыв с ВТО, директивное вытеснение иностранных конкурентов. (Да они и сами ушли, потому что при таком диспаритете валют работать в России стало невозможно.) Все это, конечно, можно попытаться проделать — да и делается уже с радостью. Но кто вам даст обещание, поручившись своей совестью и честью, что этот второй путь не превратит нас снова в ГУЛаг?
Литература
Комментарии