Дмитрий Хмельницкий, Леонид Люкс, Михаил Немцев
Профессиональный спор или историческая публицистика?
Столкновение по болевым вопросам советской истории: скрещенные мечи
14 729 
© Министерство обороны Российской Федерации
От редакции: Спор о профессии историка продолжается — ее адепты на Gefter.ru.
Дмитрий Хмельницкий
15 тезисов о советской победе над Германией
1. У советской победы во Второй мировой войне была длинная тяжелая предыстория и не менее длинная цепь трагических последствий.
Они придают празднованию «дня Победы» 9 мая характерное послевкусие.
2. Сталин начал готовить СССР к мировой войне в начале 1927 года.
Тогда планы первой пятилетки, изначально осмысленные и рассчитанные на реальное развитие экономики, подверглись переделке с целью выжать из населения средства на строительство ВПК за счет деградации всех остальных областей экономики, снижения уровня жизни до минимально возможного и превращения всего труда в СССР в принудительный. Сама идея внешней агрессии (под условным названием «мировая революция») была очень близка всей советской верхушке, но в обозримом будущем недостижима. У СССР не было собственной танковой, автомобильной и авиационной промышленности. И было очень немного средств, которые можно было инвестировать в строительство ВПК без риска разрушить ради этого народное хозяйство. Сталин пошел на уничтожение в стране гражданской экономики, как только добился верховной власти в Политбюро.
3. Сталинская индустриализация имела исключительно военный смысл.
Строительство военной промышленности в первой пятилетке и оснащение армии военной техникой во второй пятилетке были ключевой частью советской подготовки к Второй мировой войне, запланированной на вторую половину 30-х годов. Иного смысла в проведении индустриализации сталинскими методами и со сталинскими целями увидеть невозможно. Успех первых пятилеток всегда измерялся в тоннах произведенного металла, угля, нефти, киловаттах электроэнергии без указаний на то, какая конечная продукция должна была быть произведена и какую пользу она могла принести населению. В реальности, вся новая промышленность была нацелена только на оснащение армии и обеспечение ее жизнедеятельности — при одновременном падении уровня жизни населения.
4. Подготовка к войне потребовала в мирное время не намного меньше жертв среди советского населения, чем сама война.
Практически все потери населения во время коллективизации, индустриализации и многочисленных волн террора времен первой и второй пятилеток были следствием и условием сталинской милитаризации страны в процессе подготовки к мировой войне. Их вполне можно считать жертвами сталинского военного планирования.
5. Внешней военной угрозы для СССР вплоть до заключения пакта Молотова – Риббентропа не существовало.
За все время существования Советского Союза у него не было внешних врагов, способных и готовых на самопроизвольную агрессию против СССР с целью захвата его территории. «Вероятных противников» Советский Союз всегда выбирал себе сам из числа соседних стран, в отношении которых готовилась военная агрессия.
6. Главными «вероятными противниками» СССР в 30-е годы были непосредственные соседи — Польша, прибалтийские страны, Румыния…
Главными внешнеполитическими врагами — Англия и Франция, союзные соседним странам. В начале 30-х Красную армию готовили к победе над объединенными вооруженными силами всех западных соседей. Если такой союз и мог быть реальным, то только в условиях советской агрессии на запад, и никак не наоборот. Только совместный с Германией захват Польши и возникновение непосредственной границы между СССР и Германией превратил Германию в первоочередной объект объект будущей агрессии.
7. Во внутрисоветской пропаганде 30-х годов нацистская Германия никак не выделялась в худшую сторону среди «буржуазных» стран.
Отношение к ней скорее было более благожелательным, чем к западным демократиям. Оно стало демонстративно дружеским после заключения пакта 1939 года, одновременно с резким усилением тайной подготовки к нападению на Германию.
8. Первые попытки Сталина вступить с Германией в военный союз против западных стран датируются 1935 годом.
К тому времени СССР нарастил уже значительную механизированную армию. Союз с Германией, имевшей территориальные претензии к соседям, был для Сталина единственной возможностью спровоцировать мировую войну среди европейских стран и вырваться за пределы собственных границ в Европе. Эту возможность удалось реализовать только в 1939 году, когда Германия тоже обзавелась боеспособной и готовой к агрессиям армией.
9. Пакт Молотова – Риббентропа 1939 года имел для обоих партнеров разный смысл.
Для Гитлера он означал приобретение территорий на Востоке Европы при гарантии безопасности со стороны СССР. Мировой войны с западными демократиями Гитлер рассчитывал избежать. Пакт с Советским Союзом Гитлер заключал в полном соответствии с идеологическими тезисами, изложенными в «Майн Кампф» (при наличии двух ключевых потенциальных противников — Англии и России — необходим союз с одним из них против другого, но только в том случае, если союзник обладает сильной механизированной армией).
Для Сталина пакт означал провоцирование войны на истощение между европейскими странами, в которую СССР мог вступить в удобный момент и остаться единственным победителем. Из двух партнеров именно Сталин был тем, кто изначально планировал нарушить пакт и напасть на партнера.
10. Нападение Германии на СССР было вынужденной попыткой действий в патовой ситуации.
Гитлер приказал готовить нападение на СССР, когда выяснилось, что союзник на Востоке превратился в главную военную угрозу, а война с Англией не может быть завершена без концентрации против нее всех военных резервов. Гитлеру приходилось держать десятки дивизий на восточной границе, при нехватке сил для окончания войны с Англией. Нападение на СССР противоречило тезисам «Майн Кампф», изначально исключавшим для Германии войну на два фронта. Но такая война стала неминуемой уже в момент заключения пакта в августе 1939 года. Целью нападения на СССР был разгром Красной армии и отбрасывание Сталина на восток (линия Архангельск – Астрахань), откуда он уже не мог бы представлять реальную военную угрозу. Проблема освоения захваченных территорий была в этом планировании вторичной.
Катастрофический разгром кадровой Красной армии летом 1941 года стал очевидным следствием ошибки в расчетах сроков нападения на Германию. 22 июня Красная армия находилась на заключительном этапе развертывания для нападения и была неспособна обороняться. По ту сторону границы ситуация была зеркальная. Если бы Сталин успел напасть первым, такой же разгром ждал бы вермахт. За тем исключением, что у Германии, в отличие от Сталина, не было серьезных военных резервов и территорий для отступления. Поэтому выход Красной армии к Ла-Маншу мог быть делом считанных месяцев.
11. По общему количеству жертв государственного террора и военных преступлений Советский Союз далеко опередил нацистскую Германию.
К моменту начала Второй мировой войны на счету нацистского режима не было и тысячной доли тех преступлений, которые были уже совершенны советским режимом в 20-е и 30-е годы. Геноцид «еврейской расы» во время войны приблизил в этом отношении Германию к СССР, но не позволил его догнать. Немецкий оккупационный режим был очевидно преступным; немецкие власти отвратительно обращались с населением оккупированных им советских территорий. Точно так же очевидно, что советская власть с тем же населением до (и после) немецкой оккупации обращалась намного хуже. За «мирное» предвоенное пятнадцатилетие советское население пережило множество волн террора, а количество его жертв вполне соизмеримо с количеством жертв военного времени. Этим объясняется огромное количество добровольцев из местного населения (около миллиона), служивших в вермахте. После окончания Гражданской войны и подавления крестьянских восстаний 20-х годов население СССР впервые получило возможность выступить с оружием в руках против советской власти. После окончания войны и ликвидации нацистского режима советский террор только усиливался и в самом СССР, и на захваченных им территориях.
12. Обращение советского руководства с собственными солдатами не сильно отличалось от обращения с заключенными.
С точки зрения гражданских прав между ними тоже не было особой разницы, разве что солдат (иногда) лучше кормили. Сталин воевал таким же первобытным образом и с такими же потерями, с какими он строил военную промышленность и вообще все, что считал для себя нужным. Отсюда и гигантские потери в живой силе как на фронте, так и в «мирном» строительстве, и в ГУЛАГе. Рекрутирование населения в ГУЛАГ тоже сильно напоминало рекрутирование в армию. И там, и там живая сила изымалась из населения плановым образом в необходимых для решения правительственных задач количествах. По принятому перед войной дисциплинарному уставу командир имел право применять силу и оружие для принуждения не повинующихся приказу и для восстановления дисциплины. Это было воспринято в войсках как официальное разрешение рукоприкладства. Причем били не только офицеры солдат, но и генералы офицеров. Заградотряды начала войны, стрелявшие в спину отступавшим, взятия городов к праздникам с засыпанием немецких окопов собственными трупами — все эти варварские методы ведения войны делали шансы солдат выжить призрачными. Дисциплину в войсках можно было поддерживать только еще большим страхом, чем перед врагом. Отсюда и невероятное количество солдат, расстрелянных по приговорам военных трибуналов, — около 150 тысяч. Неосторожно сказанное слово грозило солдату не лагерем, а верной смертью. Сдаваться в плен было запрещено еще довоенным законодательством. Пленный автоматически считался изменником Родины. Побег из плена и возврат к своим сулил не спасение, а новые издевательства и в лучшем случае штрафбат.
13. Термин «освободители» к военнослужащим РККА не подходит категорически.
Слово «освобождать» означает: «делать свободным». Сталинский режим никого не мог освободить по определению. И никого освобождать не собирался. С тем же успехом можно было бы и нацистов считать освободителями от большевиков. Оба варианта в равной степени абсурдны, поскольку от себя обе стороны никого освобождать не собирались.
Массовые преступления против гражданского населения оккупированных стран (не только в Германии) инициировались командованием. Как и массовое мародерство. Это была форма компенсации солдатам за годы постоянного унижения, страха и нищеты. Гораздо более серьезным проступком, чем насилие и мародерство, было в глазах советского командования и органов мирное и тесное общение солдат с местным населением. Браки советских людей с иностранцами были тогда запрещены. На массовые изнасилования командование до определенного времени не обращало внимания. Но роман советского солдата с местной девушкой мог рассматриваться как измена Родине со всеми вытекающими отсюда последствиями.
14. Окончание военных действий на европейском театре Второй мировой войны 8 мая 1945 года одновременно фиксирует и формальное начало массового советского террора на оккупированных СССР территориях.
Позже эти территории были превращены в страны-сателлиты, управляемые марионеточными режимами. Фактически террор начался раньше, одновременно с оккупацией этих территорий советской армией. Ликвидировались демократические правительства и движения. Уничтожению подвергались члены некоммунистических партий, независимые политические и общественные деятели, члены некоммунистических партизанских формирований, боровшихся с нацистами. На занятых территориях Восточной Европы проходили такие же чистки, каким подверглось советское общество в предвоенные десятилетия. В частности, между 1944 и 1948 годами из восточноевропейских стран, занятых СССР, были изгнаны на Запад около 14 миллионов живших там немцев. Около двух миллионов погибли в процессе. Эта была самая большая насильственная депортация в истории человечества. В целом послевоенный террор «мирного времени» стоил населению оккупированных СССР стран много миллионов жертв.
15. Разгром нацистской Германии с разделом Европы на сферы влияния СССР и западных союзников не означал, что предвоенные агрессивные планы Сталина перестали быть актуальными.
От дальнейшего продвижения Советского Союза на запад в 1945 году Европу спасла атомная бомбардировка Японии, сделавшая продолжение войны обычными методами бесперспективным для Сталина. Начиная с 1945 года Сталин начал лихорадочно разрабатывать собственный атомный проект и готовиться к третьей мировой войне, но восполнить технологическое отставание в этой области не сумел ни он, ни его преемники. Тем не менее, планы стран Варшавского договора по началу третьей мировой войны были актуальны вплоть до 1988 года, несмотря на их очевидную неосуществимость. Гарантией безопасности в мире все послевоенные 45 лет (до развала советского блока) было подавляющее превосходство стран НАТО над странами Варшавского договора в ядерном вооружении.
Леонид Люкс
Являлось ли «нападение Германии на СССР вынужденной попыткой действий в патовой ситуации»? Ответ Дмитрию Хмельницкому
Эта заметка посвящена некоторым дискуссионным положениям статьи Дмитрия Хмельницкого «15 тезисов о советской победе над Германией».
Особенно спорными мне кажутся следующие высказывания автора:
1. «Гитлер приказал готовить нападение на СССР, когда выяснилось, что союзник на Востоке превратился в главную военную угрозу».
2. «Из двух партнеров (пакта Молотова – Риббентропа 1939 года) именно Сталин был тем, кто изначально планировал нарушить пакт и напасть на партнера».
1. План Барбаросса и миф о «колоссе на глиняных ногах»
Подписал ли Гитлер 18 декабря 1940 года «Директиву № 21. План Барбаросса», в которой говорилось о разгроме «Советской России в ходе кратковременной кампании» [1], потому, что считал СССР «главной военной угрозой» для Германии? Вряд ли.
Россия считалась тогда в Германии, да и не только в ней, «колоссом на глиняных ногах». Это мнение прочно закрепилось на Западе уже после поражения царской империи в Крымской войне 1853–1856 годов. Поражения России в войнах с Японией (1904–1905 годы), во время Первой мировой войны и в боях с вновь появившимся польским государством в 1920 году, казалось, лишь подтверждали это мнение. Война против маленькой Финляндии (1939–1940 годы), несмотря на победу СССР, добытую большой кровью, выглядела в глазах военных экспертов как беспримерный позор советских вооруженных сил. Немецкое же военное командование было опьянено неожиданно легкой и быстрой победой над Францией. Сразу же после ее разгрома Третий рейх начал готовить поход против России. Начальник генштаба сухопутных сил Гальдер 28 июня 1940 года заявил: «Здесь, на Западе, еще долгое время нам некого будет побеждать». 11 июля 1940 года главнокомандующий сухопутными силами Германии Вальтер фон Браухич подготовил для Гитлера основные направления плана нападения на Россию. Браухич полагал, что Красная армия имеет не более семидесяти — семидесяти пяти «хороших» дивизий [2]. В Берлине считали, что война с Россией будет еще короче и разрушительнее, чем война на Западе, — отмечает военный историк из ФРГ Р.-Д. Мюллер.
Некоторые представители консервативно настроенного истеблишмента Германии скептически восприняли намерение Гитлера открыть второй фронт до окончания войны с Англией. Осенью 1940 года британский королевский военно-воздушный флот практически выиграл воздушную битву за Англию. Советский полпред в Лондоне Майский 3 ноября 1940 года записал, что Гитлер в битве за Англию, как и в свое время Наполеон, потерпел поражение — первое поражение в этой войне, последствия которого трудно предвидеть [3].
Именно из этих соображений некоторые консервативные политики призывали к осторожности. Немецкий посол в Москве Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург пытался убедить Гитлера, что продолжение советско-германского сотрудничества будет полезно для Германии [4]. Статс-секретарь министерства иностранных дел Вайцзеккер полагал, что война против России ни в коем случае не приведет к ускорению завершения британо-германского военного конфликта. Он считал, что опасаться следует, скорее, противоположного развития событий [5].
Однако все эти протесты помогали так же мало, как и предшествующие попытки консервативных союзников Гитлера остановить авантюристское поведение нацистского фюрера. Консерваторы в конце концов уступили так же, как они уступали и раньше во время конфликтных ситуаций, не в последнюю очередь потому, что были согласны со многими пунктами внешнеполитической программы Гитлера. Военный историк из ФРГ Манфред Мессершмидт говорит в этой связи о «частичной идентичности целей» [6].
За компромисс, на который немецкие консерваторы пошли с нацистским руководством, нужно было платить. Его следствием был отказ Гитлера от радикальных экономических и социальных преобразований; он обезвредил социал-радикальное крыло своего движения, представители которого (Эрнст Рем и другие) стремились сразу после прихода к власти устроить «вторую революцию». Так как путь социальных преобразований был временно закрыт, то неограниченная территориальная экспансия представляла, в сущности, единственный путь для выхода накопившегося внутри страны напряжения. Чтобы не нарушать гарантированное Гитлером внутриполитическое равновесие, его консервативные партнеры, как правило, отказывались от решительного сопротивления авантюрным мероприятиям «фюрера» в области внешней политики. «Частичная идентичность целей» не ограничивалась областью политики. Многие представители консервативной элиты перенимали также и ряд идеологических постулатов нацистского вождя.
Война против Советского Союза сознательно готовилась Гитлером как война нового рода, как мировоззренческая война на уничтожение. 30 марта 1941 года он рассказал своим генералам о том, как представляет себе эту войну. Генерал Гальдер записал: «Борьба двух идеологий: смертный приговор большевизму. [Большевизм] есть асоциальная преступность… Мы не должны стоять на точке зрения солдатского товарищества. Коммунист не был и никогда не будет товарищем… Борьба против России: уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции… Нужно предотвратить появление новой интеллигенции» [7].
Даже эти аргументы нацистского фюрера не вызвали активных протестов со стороны его консервативных союзников, многие генералы безропотно приняли их. Так, например, командующий 18-й армией вермахта генерал-полковник фон Кюхлер в апреле 1941 года утверждал: «От России нас отделяет в мировоззренческом и расовом отношении глубокая пропасть. Россия является азиатским государством уже по количеству занятой ею земли… Фюрер не хочет перекладывать ответственность за судьбу Германии на следующее поколение. Он поставил своей целью еще в этом году довести дело до военного конфликта с Россией. Если Германия хочет обезопасить себя на поколения вперед от угрозы с Востока, то Россию… следует не просто несколько потеснить, а уничтожить европейскую часть России, упразднить российское европейское государство» [8].
В своей книге «Политика уничтожения» (1998) Петер Лонгерих пишет: «В ходе… идеологически мотивированной, страшно жестокой войны, которая, как и рассчитывало нацистское руководство, велась с нарушением международных правил, внутри “Третьего рейха” неизбежно должен был произойти процесс радикализации, который должен был окончательно сместить равновесие власти за счет консервативной элиты в пользу национал-социалистического движения. Этот процесс радикализации получил свое выражение, среди прочего, еще и в том, что во время подготовки к войне вермахт воспринял идеологию национал-социализма и воспроизводил ее в основных приказах» [9].
2. Сталинская политика умиротворения Третьего рейха
Был ли Сталин «именно тем (из двух партнеров пакта Молотова – Риббентропа), кто изначально планировал (его) нарушить и напасть на партнера», как утверждает Дмитрий Хмельницкий? И этот тезис автора оспаривается большинством западных историков. Их удивляет обратное. Почему Сталин так недоверчиво реагировал на бесчисленные предупреждения о том, что Гитлер намерен нарушить пакт? С осени 1940 года Москву постоянно предупреждали о предстоящем нападении Гитлера. Уже в сентябре берлинский агент советской разведки («Корсиканец» — А. Харнак) послал в Москву следующую информацию: «[В] начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза… Целью войны является отторжение от Советского Союза части европейской территории СССР от Ленинграда до Черного моря и создание на этой территории государства, целиком зависящего от Германии» [10]. Помимо многочисленных советских агентов за границей Москву предупреждали ведущие британские политики и дипломаты. Так, например, британский посол в Москве Криппс в разговоре с заместителем наркома иностранных дел Вышинским 6 марта 1941 года сообщил о существовании слухов о предстоящем нападении Германии на Советский Союз [11]. Как реагировала Москва на все более активную угрозу советско-германской войны? Преследуемый ею курс был двойственным. С одной стороны, советское руководство всячески пыталось успокоить Германию, искало компромиссы в спорных вопросах, надежно и пунктуально выполняло свои обязательства, вытекающие из советско-германского торгового соглашения. Так, например, Советский Союз поставлял в Германию стратегически важное сырье и продовольствие. До начала советско-германской войны в Германию было отправлено 2,2 миллиона тонн зерна, кукурузы и бобовых, 1 миллион тонн нефтепродуктов, 14 000 тонн хлопка, 18 500 тонн марганцевой руды, 23 тонны хромовой руды и другое сырье. А на 1942 год было намечено отправить в Германию пять миллионов тонн зерна [12].
Однако советская политика умиротворения Третьего рейха привела к таким же результатам, что и ее западный аналог в 1934–1938 годах: она лишь увеличила агрессивность Гитлера. 8 мая 1941 года СССР разорвал дипломатические отношения с некоторыми оккупированными Германией государствами: Югославией, Бельгией, Норвегией. 13 июня советское информационное агентство ТАСС заявило, что слухи о «близости войны между СССР и Германией… являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны» [13].
Подобные заверения в дружбе между СССР и Германией не оказали ни малейшего влияния на Гитлера, зато чудовищно подействовали на население самого Советского Союза, которое не смогло внутренне подготовиться к предстоящей войне с самым опасным внешнеполитическим врагом России за всю новейшую историю.
Эти попытки умиротворить Третий рейх представляли собой один из аспектов советской политики накануне войны. Но втайне от общественности советское руководство все интенсивнее отмежевывалось от Германии. Одним из наглядных примеров такой линии была речь Сталина в Кремле перед выпускниками военных академий Красной армии 5 мая 1941 года. Эта речь, вокруг которой десятилетиями курсировали всевозможные слухи, была опубликована только в 1990 году.
В типичном для него стиле «вопрос — ответ» Сталин спрашивал, действительно ли германская армия непобедима, и сам себе отвечал: «Нет, в мире нет и не было непобедимых армий… Германия начала войну и шла в первый период под лозунгом освобождения от гнета Версальского мира. Этот лозунг был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем. Сейчас обстановка изменилась. Сейчас германская армия идет с другими лозунгами. Она сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические… [Такая] перемена лозунгов не приведет к победе… Немцы считают, что их армия — самая идеальная, самая хорошая, самая непобедимая. Это неверно. Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, …допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой» [14].
Произнося тосты на приеме, Сталин поправил одного генерала, который хотел поднять бокал за «мирную сталинскую внешнюю политику»: «Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика — дело хорошее. Мы до поры до времени проводили такую линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению… От обороны перейти к военной политике наступательных действий… Красная армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная» [15].
Воодушевленный новыми акцентами сталинской политики начальник генштаба РККА Г.К. Жуков 15 мая 1941 года разработал совместно с наркомом обороны Тимошенко «Соображения по плану стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». Жуков докладывал о том, что Германия уже сосредоточила дивизии на границе СССР. Описывая немецкое развертывание, Жуков считал возможным нанесение вермахтом внезапного удара по Красной армии и предлагал: «Чтобы предотвратить это, …считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск» [16].
Перед советско-германской войной в западных военных округах Советского Союза было размещено около 2,9 миллионов солдат, 14-15 тысяч танков и почти 9 тысяч боевых самолетов. Им противостояли более 3 миллионов солдат вермахта и около 600 тысяч солдат союзных Германии государств — Румынии, Финляндии, Венгрии. Немцы имели в своем распоряжении около 3600 танков, более 2500 самолетов, а их союзники — около 900 боевых самолетов [17].
Планировал ли Сталин превентивную войну? Хотел ли он опередить Гитлера, чье решение о нападении на СССР было принято уже в июле 1940 года?
Нападение Германии на Советский Союз преподносилось нацистской пропагандой как ответная реакция на агрессивные намерения русских. Сразу же после нападения на СССР Гитлер в воззвании к «немецкому народу и национал-социалистам» заявил: «Сейчас приблизительно 160 русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы… Советские летчики развлекались тем, что не признавали границ, очевидно, чтобы доказать нам таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий… Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра» [18].
Было ли нападение Гитлера на Советский Союз своего рода превентивной войной? Против этого тезиса однозначно говорит оценка сложившейся ситуации начальником генштаба германских сухопутных сил Гальдером. Во время совещания с командующими армий и групп армий 4 июня 1941 года он оценил советское стратегическое развертывание как оборонительное. Крупное наступление Красной армии Гальдер считал «маловероятным» и называл «ерундой». Больше всего Гитлер опасался не мощи Красной армии, а того, что Сталин, пойдя на слишком большие компромиссы, перечеркнет его план нападения на СССР. Гитлер ни в коем случае не считал Советский Союз равноценным противником германского рейха, а скорее, как и бывшие потенциальные завоеватели России, «колоссом на глиняных ногах». Йозеф Геббельс незадолго до нападения на СССР писал о ходе мыслей своего фюрера: «Это будет широкомасштабное нападение в грандиозном стиле. Пожалуй, крупнейшее из тех, что когда-либо знала история. Пример Наполеона не повторится… Русские сконцентрировали свои силы на границе, это лучшее из того, что могло случиться… Прорыв будет осуществлен на различных направлениях. Русские будут сметены. Фюрер рассчитывает провести операцию за четыре месяца. Я думаю, это будет еще быстрее. Большевизм рухнет, как карточный домик. Мы стоим на пороге великой победы» [19].
Несмотря на свое решительное и выдержанное в наступательном духе выступление перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 года, Сталин и в дальнейшем неустанно пытался умиротворить Гитлера. Генерал Лященко вспоминал, что Сталин не сомневался в неизбежности советско-германской войны, но все же надеялся, что Молотову, может быть, удастся оттянуть начало войны хотя бы на два-три месяца [20].
О судьбе разработанных генштабом Красной армии «Соображений» от 15 мая 1941 года их автор Жуков рассказал в своих воспоминаниях. Вместе с наркомом обороны Тимошенко он доложил этот план Сталину. Тот был возмущен: «Вы что, толкаете нас на провокацию войны?» [21] План Жукова был помещен в архив. Об аналогичной реакции Сталина на попытки советских военных привести расположенные у западной границы войска в состояние повышенной боевой готовности сообщал также генерал Василевский, который в 1940–1941 годах был заместителем начальника оперативного отдела генштаба РККА. Сталин очень долго не верил в скорое начало советско-германской войны и надеялся оттянуть сроки ее начала при помощи дипломатических и политических мероприятий. Чтобы не провоцировать Гитлера, он отказался от подготовки расположенных у границы войск к внезапному нападению. Когда командующие войсками Киевского и Белорусского военных округов попытались в начале июня 1941 года в ответ на немецкое стратегическое развертывание осуществить ответные действия, в Москве их строго отчитали. Одним из немногих военачальников, которые, несмотря на исходившие из Центра запреты, подготовили свои войска к возможному нападению, был, как сообщает советский военный историк Солнышков, командующий Одесским военным округом Н. Захаров.
15 июня 1941 года знаменитый советский разведчик Рихард Зорге сообщил из Токио, что нападение Германии на СССР состоится 22 июня 1941 года. Сталин расценил это сообщение как немецкую дезинформацию [22]. 21 июня 1941 года Берия написал Сталину, что настаивает на отзыве и наказании полпреда в Берлине Деканозова, который продолжает бомбардировать его дезинформацией о подготовленном Гитлером нападении на СССР. Он сообщает, что это произойдет завтра. В этой связи Берия напоминал о мудром высказывании Сталина, что в 1941 году Гитлер на СССР не нападет [23].
Лишь за несколько дней до немецкого нападения последовал ряд приказов НКО о повышении боевой готовности, но, как позже писал Жуков, «ограничились полумерами, которые потом тяжело отразились в начальном периоде войны» [24].
В связи со «страусиной» политикой Сталина вновь встает вопрос о достоверности нацистского пропагандистского тезиса о том, что нападение Германии на Советский Союз было якобы превентивной мерой. Этот вопрос был в очередной раз поднят бывшим офицером советской военной разведки Виктором Суворовым в 1985 году. Автор утверждает, что Сталин планировал нападение на Германию летом 1941 года. Подавляющее большинство современных немецких военных историков считают этот тезис научно не обоснованным. Потсдамский военный историк Юрген Ферстер в этой связи пишет: «Исходя из жестокой внутренней политики Сталина, делать выводы о его агрессивной внешней политике в отношении Третьего рейха… ненаучно». Историк отмечает, что «для интерпретации плана “Барбаросса” в качестве плана превентивного удара не хватает не только объективных фактов — реальной военной опасности, исходившей от советской стороны, но и необходимых субъективных предпосылок с немецкой стороны — ощущения непосредственной угрозы Третьему рейху со стороны Красной армии, того ощущения, которое могло бы послужить для высшего руководства рейха решающим фактором для принятия решения о нападении на Советский Союз» [25].
В противоположность Гитлеру Сталин никогда не шел в своей внешней политике ва-банк. Чтобы свести риск к минимуму, он всегда нападал только на тех противников, которые были слабее СССР. Троцкий в июне 1939 года по этому поводу писал: «Осторожность является основной чертой [Сталина], особенно на арене мировой политики. Смелость ему абсолютно чужда. И хотя он не останавливается перед насилием в невиданных ранее масштабах, но только в том случае, если ему гарантирована безнаказанность. Зато он легко идет на уступки и даже отступает, если не может предвидеть исхода борьбы» [26]. Отчасти из-за подобных непочтительных, но одновременно метких высказываний о характере московского тирана Троцкий и стал жертвой инициированной Сталиным охоты, которая, в конце концов, привела к желаемому результату: в августе 1940 года Троцкий был убит.
Когда германский посол в Москве граф Шуленбург передал Молотову 22 июня 1941 года официальное заявление рейха об объявлении войны СССР, Молотов, по словам присутствовавшего при этом немецкого дипломата Густава Хильгера, якобы сказал: «Мы этого не заслужили» [27]. Основываясь на советской стенограмме, которая была недавно опубликована, последние слова Молотова звучали несколько иначе: «Для чего Германия заключала пакт о ненападении, когда так легко его порвала?» В ответ Шуленбург подчеркнул, что в течение шести лет пытался наладить дружеские отношения между обеими странами, но бороться против судьбы не в силах [28].
Текст заметки основан на книге Леонида Люкса «История России и Советского Союза. От Ленина до Ельцина» (М.: РОССПЭН, 2009).
Михаил Немцев
До 1941 года. Комментарий к тезисам Дмитрия Хмельницкого
«Гефтер» сегодня публикует тезисы, посвященные политике СССР перед началом Второй мировой войны, и ответ на них историка Леонида Люкса. Эти тезисы вызвали активные споры в самой редакции и эмоциональные отзывы коллег.
Тезисы о том, что экономическая и социальная политика СССР в предвоенный период направлялась почти исключительно целями милитаризации, не вызывают у массы читателей такой живой дискуссии, как утверждения, что Советский Союз полностью несет ответственность за начало Второй мировой войны.
Попробую свести полемику к нескольким кратким пунктам.
— Когда Дмитрий Хмельницкий пишет: «10. Нападение Германии на СССР было вынужденной попыткой действий в патовой ситуации…» — разумеется, сразу же вспоминается план «Барбаросса» и программа освоения будущих «Восточных территорий» (так называемый план «Ост»), и то, что подготовка того и другого началась заблаговременно, уже ставит этот тезис под удар. Собственно, для суждения этого достаточно, поскольку, по древнему логическому правилу, из ложных посылок следует все что угодно, ex falso quodlibet. Российский читатель легко вспомнит нервные и эмоциональные дискуссии о книгах Виктора Суворова «Ледокол» и «День М» в конце 1990-х. В представленном в «тезисах» подходе легко узнается продолжение «суворовского» разоблачения.
— Когда в тезисах говорится: «5. Внешней военной угрозы для СССР вплоть до заключения пакта Молотова – Риббентропа не существовало. За все время существования Советского Союза у него не было внешних врагов, способных и готовых на самопроизвольную агрессию против СССР с целью захвата его территории», — тотчас встает вопрос о том, как квалифицировать противостояние с Японией, которое в предвоенный период привело к двум масштабным конфликтам и вынудило советское руководство даже в жесточайший период осени 1941 года держать на Дальнем Востоке мощную группировку (по некоторым подсчетам, более четверти мобилизованного личного состава)? Можно ли, мысленно сосредоточившись на западном направлении, пренебречь этим существенным обстоятельством предвоенной жизни СССР? «В эту ночь решили самураи (!) перейти границу у реки…»
В тезисах представляется наиболее радикальная позиция, фактически обвиняющая СССР в развязывании Второй мировой войны. Что ж, такое обвинение имеет серьезные основания: соглашение Риббентропа – Молотова и последовавший совместный раздел Восточной Европы показали, что Гитлер и Сталин вполне находили «общий язык» в вопросах европейской политики. Косвенные свидетельства о подготовке Сталиным агрессии против Германии уже собраны историками (см., например, краткий обзор аргументов в книге Николая Копосова «Память строгого режима. История и политика в России» (М.: НЛО, 2011. С. 218–227; раздел так и называется — «Проблема ответственности за войну»), а прямые доказательства, вероятно, можно будет получить после открытия соответствующих архивов — или никогда.
Почему вообще эта тема ответственности Советского Союза за начало Второй мировой войны (которая не имеет отношения к «оправданию» нацизма, гитлеризма и т.п.) вызывает такие нервные споры? Кажется, что многие российские интеллектуалы, «мыслящий класс», готовы примириться с обретенным теперь и этически беспокоящим знанием о том, что Советский Союз целенаправленно был превращен в большую военную фабрику, создавал сильнейшую армию ценой снижения жизненного уровня у большей части населения страны (см., например, об этом полемические тезисы Марка Мееровича «Тайные пружины советской индустриализации» (Лабиринт. 2014. № 1)) и вел в некоторый период своей истории захватнические войны против соседних европейских государств.
С существованием ГУЛАГа «примириться» труднее. Но можно найти «для себя» выход в том, что это было в конечном счете необходимо для подготовки страны к будущей войне… оборонительной войне. Пусть буквально против всего мира! — но оборонительной.
22 июня 1941 года оказывается важнейшим из тех гвоздей, на который подвешены многие и многие представления о 1930–1940-х годах и в конечном счете — о «советском проекте» в его сталинской и постсталинской версиях.
Я думаю, что аргументация в дискуссиях о том периоде довольно часто опирается на некое «в конечном счете». Может казаться, что Победа 1945 года стала таким универсальным аргументом «в пользу» советского строя и сталинизма. «МЫ ПОБЕДИЛИ», следовательно, в конечном счете все это было не зря. Но так же как за Сталиным стоит Ленин (так что последовательная «десталинизация» невозможна без «деленинизации») — так же и за 1945-м стоит 1941-й. Германия напала на СССР; этот факт — краеугольный камень современной нашей постпамяти о Войне. Чудовищные потери, которые трудно даже себе теперь представить (как трудно себе представить населенный пункт, где из 10 мужчин вдруг остались двое, или народ, за несколько лет теряющий треть взрослого населения, и такая слабость воображения часто помогает, иначе у нас не было бы слов), депортации населения пограничных или ставших пограничными областей, невероятная многолетняя сверхэксплуатация села — все это «в конечном счете» оправдано тем, что «наши предки победили исключительное, уникальное зло». И действительно, тогда было побеждено абсолютное зло, если земное зло может быть абсолютным. Однако что происходило между 23 августа 1939 года и 22 июня 1941 года? Не стратегическое ли соревнование двух исторических «зол» за исторический шанс оказаться абсолютным злом? Можно здесь не углубляться в старую и очень богатую идеями дискуссию о принципиальных различиях коммунизма и нацизма как идеологий; эти дискуссии происходят уже теперь — после 22 июня 1941 года; проблема в том, что в этот-то период оба «зла» вполне находили общий язык и в конкретных политических решениях их тактики и стратегии сливались до неразличимости. И это не было секретом для по крайней мере некоторых мыслителей того времени, но они не особенно известны сейчас в России. Двойная скорбная и триумфальная тень 22 июня — 9 мая закрывает два предвоенных года от современных наблюдателей странной пеленой. Можно ли мыслить вместе два «абсолютных зла»? Можно назвать это историософской проблемой 1940 года. И если при взгляде на этот промежуточный между двумя датами 1940 год, при его историческом представлении принцип «в конечном счете» на мгновение перестает действовать и открывается в своем роде уникальная и совершенно непристойная историческая картинка. Это зрелище двух совокупляющихся и одновременно готовящихся к атаке драконов невыносимо — и мне кажется, что мы сейчас в России не можем публично и внятно говорить о 1940 годе. Говорить в этом контексте о «реабилитации фашизма» просто нет смысла; лично мне неизвестны историки и вообще специалисты по советскому периоду, которые стремились бы как-либо реабилитировать фашизм, тем более нацизм; само сколь-либо систематическое знание истории исключает идею о такой «реабилитации» — уверен, что энтузиастов этого среди профессиональных историков в России просто не существует. Проблема в другом — необходимости слишком многое сразу пересмотреть. В конечном счете, ни тот ни другой дракон, представленные в полноте их воли к власти, абсолютно не привлекательны. Но 22 июня 1941 года все изменилось и стало понятно! На этот гвоздь подвешено пока слишком много конвенций относительно смысла и значений событий в национальной и (глядя из России) мировой истории XX века. Именно в свете необходимости отмены действенности этой ситуации и следует говорить о позиции Дмитрия Хмельницкого. Кто-то обязательно да скажет: зачем отменять? Чтобы остановить продолжающееся действие зла, которое благодаря событию 22 июня 1941 года и принципу «в конечном счете» получило некую универсальную индульгенцию. Речь идет, конечно, о победившем драконе — о советском сталинизме.
Примечания
Комментарии