Малая карта опыта

От редакции: Леонидас Донскис (р. 1962) — литовский философ, публицист, историк идей, общественный деятель, профессор Каунасского университета. Почетный доктор нескольких европейских университетов, в том числе Университета Брэдфорда (Великобритания). Автор более тридцати монографий. Его работы переведены на пятнадцать иностранных языков. Книга афоризмов Л. Донскиса публикуется на русском языке впервые.

Интернет-журнал «Гефтер» благодарит Издательство Ивана Лимбаха за любезно предоставленные материалы.

Враждебность к миру чаще всего рождается из неспособности разобраться в себе. Грызущий, мучающий и уничтожающий нас изнутри кусочек опыта или памяти мы рационализируем до идеи несовершенства мира, его порочности или враждебности к нам. Потому не следящие за собой, не анализирующие свое поведение люди, которые винят во всем только окружающих, очень редко мирно уживаются с миром и сами с собой.

***

Меньше говори о себе, начни интересоваться, чем живут другие люди. Познав их, разобравшись в том, о чем они говорят, ты разберешься и в самом себе. Если ты будешь пользоваться людьми как ширмой для показа своей собственной социальной и психологической драмы, то так и не разберешься ни в себе, ни в других.

***

Нам нередко кажется, что власть портит человека исподволь, постепенно. Неправда. Она портит молниеносно, только человек еще какое-то время наблюдает и не спешит демонстрировать свой настоящий голос и обнажать свои действительные ценности.

***

Отличный и меткий афоризм лорда Актона мне хочется перефразировать так: «Власть обнажает, а абсолютная власть обнажает абсолютно». Истинная правда (подтвержденная работами социологов и психологов), что за внезапными переменами в жизни человека следуют крупные изменения личности: бунтовщик и повстанец становится диктатором, справедливый и порядочный человек перестает советоваться со старыми друзьями и слепо доверяет лишь горстке льстецов и интриганов, а лидер, преследующий великие цели и не видящий из-за этого находящихся рядом друзей и близких, во всех своих бедах начинает винить последних, терпеливо и молчаливо сносящих обиду, — а не свои чересчур амбициозные и опасные цели.

***

Может ли власть растлить благородного человека? Исключая особенно редкие случаи, когда человека выручает хорошее чувство юмора и старание не слишком серьезно к себе относиться, — да, может, и растлевает. Возникает соблазн отождествлять добродетель с могуществом, истину — с силой. Власть неизбежно вырывает человека из — назовем это так — естественного социального окружения, она, в отличие от партнерских и коллегиальных отношений, всегда опирается на асимметрию мощи и деформирует даже отношения искренних друзей, если они сознательно не покинут поле власти. Будь ты сто раз не прав, но когда ты представляешь какое-то предприятие или даже целую страну, возникает опасность отождествления с тем, что ты представляешь, и ты сам не поймешь, что критикуют тебя, одного тебя, а не твою страну, народ или его историю.

***

Когда власть не растлевает? Тогда лишь, когда человек, попавший в поле власти, ведет себя там как врач или преподаватель после работы, — он ведь не обязан общаться с близкими, оперируя их или читая им лекции. Важно не отдавать всю свою личность этому полю, не идентифицироваться с ним окончательно и сознательно поддерживать релятивные отношения с самим собой. Иначе ты станешь живым памятником и будешь говорить не с людьми, а с историей и вечностью, готовить себя для музейной экспозиции или еще как-нибудь позорить себя перед подлинной человечностью. Не будем становиться заложниками воображения людей, возводящих памятники и музеи самим себе.

***

Логика войны такова, что сила становится правдой. Как и абсолютная власть, победа на войне ставит знак равенства между силой и истиной.

***

Если бы нацистских военных преступников и бюрократов-убийц судили одни лишь западные союзники, все было бы так, как утверждают энтузиасты Нюрнбергского процесса: цивилизованный порядок судил бы варварство и преступления перед человечеством. Увы, все изменило действенное участие Советского Союза. Один преступный режим судил другой преступный режим. Великая гримаса истории: два разжигателя войны с позиций победителя и побежденного выясняли свои отношения, да еще пользуясь процедурой западного демократического мира, в присутствии великих западных демократий.

***

Человек рождается, не имея ни свободы, ни национальности; его жизнь соединяет эти понятия или разделяет.

***

Человек не рождается свободным, родившись, он становится всего лишь открытым выбором между свободой и несвободой; но это не значит, что из-за этого его следует порабощать и не позволять быть свободным.

***

Идентичность — хрупкая мечта стать похожим на тех, с кем хочешь идентифицироваться, и вместе с тем — мечта неповторимо от них отличаться.

***

Ненависть — невыносимая двойственность, когда одновременно мечтаешь о гибели кого-то, чьего существования не выносишь, и скрытно жаждешь, чтобы этот кто-то остался, не оставил тебя, охранив от пустоты и бессмысленности.

***

Рембрандт и Шекспир — гении одной природы. Они светом величия и тенью ничтожества написали историю человеческой души.

***

Две природы гения — автор канона, создающий фрагмент аутентичного существования из ничего или из своего собственного опыта, либо прелестная сорока-воровка, собирающая все, что вокруг блестит, но сводящая это все в одну комбинацию, заставляя сверкать каждый собранный компонент. Достаточно сравнить Данте с Шекспиром, Баха с Моцартом, Мазаччо с Филиппино Липпи, Хальса с его коллегой и конкурентом в Гарлеме Йоганнесом Верспронком.

***

Шекспир, Ceрвантес и Моцарт — гениальные сороки-воровки. Они подобны своим современникам, только ярче их. Мазаччо, Данте, Бах, Рембрандт, Хальс, Вермеер — иные. Они уникальны и далеко превосходят свои истоки. Что-то схожее роднит возникающий ниоткуда гений Рембрандта с неизвестно откуда взявшимся и создавшим себя кондотьером в наемной армии Возрождения. Кто возник ниоткуда в Литве, кого не могут объяснить его окружение и истоки? Kристийонас Донелайтис [1].

***

Что такое философия модернизма со своей дочуркой — литературной критикой? Заметки на полях трагедий Шекспира и «Дон Кихота» Сервантеса.

***

Политический абсолютизм и фанатизм — близнецы. Лишь ненасытная жажда власти и доминирования может вызвать желание преобразовать других в себя. Это все равно что рассматривать других людей как представителей нашей воли или распространителей чужой, то есть нашей, индивидуальности.

***

Почему люди склонны нежно и чувствительно прощаться на сон грядущий? Не потому ли, что сон — это маленькая смерть или наша постоянная готовность встретиться со смертью? Не отсюда ли и неизменно повторяющаяся радость пробуждения, когда спонтанно осознаешь, что небытие еще тебя не утащило? Отход ко сну и незнание, проснешься ли; они замечательно описаны в монологе Санчо Пансы о блаженстве сна, который он завершает, говоря Дон Кихоту, что одно лишь омрачает радость сна и его, пусть и ненадолго, даруемое людям равенство — сон крайне напоминает смерть.

***

Незнание, как жить и что делать с самим собой, обычно порождает исключительно ясное мнение о том, кто такие другие и что с ними делать.

***

Что значит — не уметь убедительно рассказать о себе? Одностороннюю сентиментальность к себе и невозможность найти адекватный язык.

***

Антисемитизм — всеобъемлющий страх, что все, что не связано с евреями, обречено на забвение, бессилие и провинциализм. Это ужас от осознания своей незначительности, сопровождаемый фантазиями о тех, кто силен и влиятелен из-за своего происхождения или принадлежит к высшим сферам власти.

***

Эстетика молчания — понимание, что оно тут же будет прервано. И вместе с тем красота исчезающего. Прекрасно исчезновение сказанного нам слова и обращенного на нас взгляда. Прекрасно то, что не сможет вернуться, что исчезнет в мгновение ока.

***

Toлерантность — понимание, что не для того я родился и живу, чтобы исправлять самосознание и жизнь других людей. Мне дано корректировать лишь себя одного — всю жизнь.

***

За мнимой любовью взрослых к молодежи нередко кроется страх зрелых и взрослых людей или просто инакомыслящих соперников.

***

Идеальное невиденье друг друга: я ищу в другом человеке свое зеркальное отражение и он во мне — тоже.

***

Глубина Кандида и Дон Кихота: смешно и грустно в одно и то же время.

***

Долгий поцелуй и в особенности предшествующий ему взгляд — совершенный знак несамодостаточности бытия индивида.

***

Нам кажется, что счастье расцветает, когда свершаются великие мечты и удовлетворяются амбиции. На самом же деле оно таится в деталях, мелочах, даже в быту — в звуках, цветах повседневности, в любимых вещах, старых книгах, пластинках, рутине утреннего чаепития. Достаточно в один прекрасный день все это потерять, и вы поймете цену этим вещам.

***

Мы ценим мгновение из-за его конечности и неповторимости. Если оно становится единственной в нашей жизни интонацией, это уже не мгновение, а бессмысленно и монотонно тикающие часы жизни, — точное и аккуратно дозируемое предчувствие смерти.

***

Что происходит, когда мы строим жизненные планы? Мы не замечаем, что пропускаем мимо взгляды, лица, глаза, жесты людей, которые предупреждают о еще не начатой, но важной беседе, которая могла бы изменить всю нашу жизнь. Мы не слышим неоконченных фраз и намеков. Мы настроены только на четкие лозунги и набившие оскомину очевидные истины, потому что на полутона и нюансы у нас нет времени. Невиденье и неслышанье и есть то, что называют головокружительной карьерой, за которую обычно расплачиваются изменением личности и характера, утратой друзей.

***

Когда мы осознаем, что счастье — в тишине, паузах, деталях и интервалах между путешествиями и планированием жизни? Тогда, когда нас настигает болезнь или мы теряем близких. Или тогда, когда реализация амбициозных планов радикально меняет образ нашей жизни, заставляя исподволь менять окружение на как бы нужное, но до отвращения чужое и постепенно разрушающее нашу личность.

***

Не надо путать экзистенциальную детскую открытость с инфантилизмом, который спровоцирован и поддерживается глобальной массовой культурой, ведь она создает нравственно и психологически незрелого, манипулируемого и бесчувственного потребителя — подростка в социокультурном смысле. Этому подростку система не дает созреть, контролируя его и формируя за него его нужды и мечты. Создаваемый массовой культурой инфантилизм прекрасно уживается с жестокостью и нравственным бесчувствием.

***

В счастливых семьях детей не заставляют слишком скоро стать взрослыми и окунуться в прозу жизни. Так и в обществах, где уважают свободу и спонтанность человека, молодых людей не швыряют в предсказуемо взрослую жизнь и насильно ускоренную социализацию — профессиональную карьеру и выстраивание успеха.

***

Вынуждая ничего еще о себе толком не знающих абитуриентов определять свое будущее, приняв едва ли не судьбоносное решение изучать ту, а не иную дисциплину, не намечаем ли мы сценарий грядущей трагедии? Счастливы ли дети, рано начавшие подражать взрослым дядям и тетям? Между прочим, детство и юность — это критерий свободы и гуманности общества № 1, — в тоталитарных режимах с ними всегда радикально не считаются. Ни нацисты, ни большевики не позволяли детям просто быть детьми. Их воспитывали для режима, и они сразу становились резервом партии, армии или тайной полиции — служащими или информаторами.

***

Убежденность юноши в том, что он знает, что такое старость, своей очаровательной наивностью напоминает иллюзии мужчин, что они видят женщин насквозь. Они видят, а не знают. Можно ведь видеть, не зная, и знать, не видя.

***

Мы помним и обсуждаем то, что уважаем и принимаем всерьез, даже если не одобряем этого. Злобную ненависть к людям или физический, психический террор допускать нельзя ни в коем случае, но неадекватную речь или просто неуместные оговорки и мелкие пакости следует игнорировать, они достойны всего лишь молчаливого презрения. Отказ от познания другого — хорошо знакомая нам форма наказания, и слова «не хочу больше с тобой знаться» — не что иное, как активная и сознательная форма забвения. Если упорно обсуждать то, что не должно быть нормой и, по-видимому, никогда ею не станет, ты лишь продлишь существование этого явления.

***

Пишущему человеку необходимо постоянно читать не для того, чтоб он знал, чтó писать, а для того, чтобы стало яснее, чего не писать. Так человек говорящий должен постоянно внимательно слушать других людей, чтобы понять, чего никогда говорить не следует.

***

Безостановочное зубоскальство, как и молчание, — это идеальная маска как для умного, так и для дурака.

***

Память о чужих, географически и физически удаленных преступлениях нередко маскирует активное нежелание припомнить свои собственные.

***

Мы листаем любимую книгу, словно свою биографию, — либо внимательно читаем ее, либо задерживаемся где-то на миг. А ведь важно и то и другое. Книга — свидетель жизненного цикла человека и его сопротивления смертности. Эта двойственность и удивляет больше всего, когда листаешь любимую книгу.

***

За декларируемым неверием в какую-либо возможность обычно кроется тайная мечта о ее реализации. Я никогда не стану тем, кем мечтаю стать, но, быть может, это «никогда» кто-нибудь все же услышит…

***

Стремление превзойти другую группу людей физически и количественно, то есть просто числом новорожденных, обнажает культурное бессилие или обыкновенное варварство: получается, превзойти поголовьем — это все, что мы можем.

***

Что скрывается за неумолимым ростом бюрократии и все усиливающейся верой в необходимость этого? Ничего, кроме фундаментального, чуть ли не средневекового недоверия к индивидууму, слепого доверия к институциональному контролю.

***

Публичный человек сильно изменился в медиамире XX века. Интеллектуалы XVIII века, которые жили заботами своего общества и поднимали его на философский и политический уровень — иначе говоря, превращали проблемы частных людей в общественные, а общественные заботы и интересы приближали к частным людям, — избегали публичности и шумной гласности. Избегать внимания прессы когда-то было признаком хорошего тона и приличных манер. Викторианская дама в Англии должна была попасть в газету три раза в жизни, по трем важным случаям, — это были рождение, брак и смерть. Сейчас же всего три раза за всю жизнь промелькнуть в прессе ощущается как небытие.

***

Публичный человек времен Вольтера нанимал секретаря именно для того, чтобы с его помощью отмежеваться от шумной гласности и чрезмерного интереса к своей личной жизни. Сейчас же знаменитости нанимают представителей прессы лишь для того, чтобы обнажить свою личную жизнь (правда, в гомеопатических дозах, понемногу, дабы не охлаждались, а, напротив, разжигались массовый энтузиазм и любопытство) и превратить ее в часть публичного пространства.

***

Подлость — сознательный перевод всего на язык безнравственности. Подлость рассуждает о нормах на языке, который их отрицает, и совершает поступки во имя норм, ежеминутно их попирая.

***

Вариация на тему Зигмунта Баумана
СМИ и поп-культура превратили всю нашу публичную жизнь в пространство обсуждения интимной жизни и личных проблем знаменитостей.

***

Прекрасным нам кажется то, что напоминает или открывает, кем мы были или кем могли стать, — природа, вот проекция нашей души и памяти.

***

Прекрасно однажды уже испытанное, если оно повторяется неожиданно для тебя, — особенно то, что напоминает наш самый ранний и потому самый личный, не выразимый словами опыт.

***

Краткосрочная ненависть — тайная надежда обнаружить в своей негативной зависимости коридор, ведущий к любовной или иной привязанности.

***

Долгосрочная ненависть — вялотекущая форма самоубийства. Подобно тому, как долгий взгляд мужчины и женщины неизбежно заканчивается поцелуем, так и долгая ненависть заканчивается уничтожением и врага, и себя самого — это слияние в ненависти, поцелуй разделенной смерти.

***

Смелость — сестра и наследница любопытства и открытости перед своей смертью. Сестра и наследница закрытости перед своей смертью и любопытства к чужой жизни и смерти — трусость, жестокость. Именно потому смелость не жестока — жестоки трусливость и коварство.

***

Приличия — нравственное тождество самому себе, желание жить по высшим возможностям и отказ быть кем-то иным, поскольку такая жизнь не удовлетворяет.

***

Идеализм — это реализм, обращенный в будущее или прошлое.

***

Политик небольшой страны обречен быть политиком свободы и идентичности, поскольку в поле власти он просто-напросто не попадает.

***

Почему на Западе левые политики — как люди — куда привлекательнее своих правых коллег? Не потому ли, что правые, особенно консерваторы — это метафизическая и одновременно политическая старость человечества, со свойственным ей страхом будущего и идеализацией прошлого и законов? Не потому ли, что левые — метафизическое и политическое выражение юности? Да просто молодость привлекательнее старости.

***

Заискивание перед мерзавцами и страх назвать их происходят из одного поля действия, и вместе с тем они — источник подлости.

***

Мощь государства влияет на международный успех политика так же неотвратимо, как грубость и наглость диктатуры — на мировую известность ее жертв. Мощь сама по себе прославляет своих героев и жертв. Труднее всего вождям маленьких государств и жертвам ее антидемократической политики.

***

Любовь — это отказ считать себя единственной действительностью. Заодно — преодоление страха и ненависти к миру.

***

Юный консерватор — это ранний мизантроп. Старый социалист — запоздалый визионер. Что их связывает? Обоим противен не только их собственный возраст, но и время, в котором они живут.

***

Мы любим лишь то, мимолетность и хрупкость чего постоянно ощущаем.

***

Стыд — первичная этическая догадка, что я никогда и нигде не остаюсь один.

***

Подобно тому, как современный арабский Египет не имеет ничего общего с древнеегипетской цивилизацией или современный теократический Иран мусульман-шиитов — с терпимой и величественной зороастрийской персидской цивилизацией, так и современная Греция — всего лишь политическая наследница Византии, а сохранившиеся в ней руины античной греческой цивилизации не имеют ничего общего с современностью: они с тем же успехом могли бы быть и в любой другой стране.

***

Совесть — ощущение, что там, где встречаются двое, всегда есть и третий.

Примечание

↑1. Kристийонас Донелайтис (1714–1780) — лютеранский пастор в Тольмингене (ныне — Калининградская область), писатель, автор произведений на немецком и литовском языках. Один из основоположников литовской литературы, написал гекзаметром поэму «Времена года».

Источник: Донскис Л. Малая карта опыта: Предчувствия, максимы, афоризмы / Пер. с лит. Т. Чепайтиса; вступит. слово Т. Венцловы. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. С. 23–48.