Моральный износ государственности

Моральный износ всегда предшествует техническому. У людей и сложных электронных устройств тоже, с исключениями в виде различных напастей, accidents.

Ноутбук начинает казаться слишком громоздким, толстым, тяжелым, некрасивым, его памяти перестает хватать для «реформ», но он работает. Человек перестает интересоваться внешним миром, а внутренний его мир скукоживается до выживания, но он все еще жив. Потом отказывает и техническое обеспечение, конец. Человек или сложное устройство сначала стареет, устаревает: обновления не ставятся, память ограничена, корпус поизносился. С государствами та же история — Российская империя устаревала морально: люди перестали верить в то, что самодержавие их защищает и несет «общее благо», а Кровавое воскресенье и война 1914 года проявили это отчетливо. В ХХ веке самодержавие устарело как идея, это касалось всех империй.

С точки зрения Максима Горюнова, суть государства — насилие. Без «третейского судьи» две стороны конфликта не договорятся, а судья имеет вес, только если у него есть оружие и тюрьмы — инструменты насилия. Но государство — не только судья-насильник, хотя такие государства тоже существуют, либо при условии тотального превращения населения в «зомби», если они бедны (Северная Корея), либо, если богаты природным ресурсом (Саудовская Аравия), сочетанием достатка со страхом казни и пыток. В обоих случаях население вынуждено заботиться о благе одной семьи, которая и есть государство, а семья эта никому ничем не обязана. Бедные государства-семьи-насильники все обходят стороной, перед богатыми раскланиваются. Для мирового сообщества неважно, достается ли богатство подданным такого государства, — важно, что на свое богатство оно может купить или создать много оружия и «купить» целые страны.

СССР пережил и то и другое состояния, но раньше, чем рухнули цены на нефть, государство износилось морально. Никто больше не верил в построение коммунизма и в то, что СССР — лучшая страна в мире. 73,7 года это государство продержалось за счет гипноза: убедило большинство в том, что оно — новое слово в истории, поэтому жить трудно, работать надо бесплатно или почти, чтоб построить идеальное общество. Предложение проекта будущего — важная составная часть государственного механизма. Если этот проект реален — государство процветает. Пример — Франция, которая рождала ХХ век: фотографию, кино, вакцины, скоростные поезда, и мир говорил по-французски. Моя фамилия в заграничном паспорте до первой половины 90-х писалась во французской транскрипции (это был официальный дипломатический язык), а потом в английской, когда законодателями мира стали США. И в середине 90-х французы говорили мне: что появилось в США, через десять лет будет и у нас. Франция перестала быть флагманом цивилизации, с этого начался ее моральный износ, проявившийся только в последние годы, когда вслед за ним наступил износ «технический».

Россия о таком «износе» только мечтала, ей нужно было наесться и нагуляться, — теперь и то и другое государство живут в кризисе производства смыслов. Без этого ни судейство, ни насилие, ни даже «общее благо», если оно уменьшается, а не растет, не спасают. Техническое устаревание, у каждого на своем уровне, явилось спустя время после морального. На мой взгляд, XXI век, как и предыдущий, требует переформатирования государственности.

В начале ХХ века технически это было связано с появлением машин, — соответственно, с требованием грамотности, ответственности, урбанизации, а морально — с тем, что царь/король перестал восприниматься обществом как наместник Бога на Земле, который один знает, как всем жить, и каждому указывает его место под солнцем. Чернь перестала соглашаться с тем, что она не чета белой кости. Чуть позже схлестнулись два истерических проекта: Гитлер заявил, что Германия — суверенное мононациональное государство, Сталин — что суверенное интернациональное. Это были те же цари-кайзеры, которые противопоставили себя миру как враждебному окружению, чтобы завоевать его. Сегодня централизованные государства столь же уязвимы, как империи в начале прошлого века.

Технически это горизонтализация сознания (ведущая к меритократии: в электронном пространстве все существуют на одном поле, одних ценят больше, других меньше, в пределах определенных групп) и жизни (мы оказываем друг другу услуги, никто не начальник). Государство как судья-насильник оказывается под вопросом по нескольким параметрам: одни согласны с правилами, которое оно устанавливает, другие не согласны. Никто не согласен с произволом или волюнтаристским изменением правил («нас никто не спросил»), а централизованное государство пропускает это мимо ушей, как в случае с президентом Франции, который провоцирует все более ожесточенное противостояние общества и государства. «Общее благо» перестало восприниматься как общее внутри больших централизованных государств. У разных групп — этнических, конфессиональных (в связи с глобализацией и мультикультурностью), социальных (лифты забуксовали), идеологических (лево-правый баланс обессмыслился, электронная прозрачность обнажила пласты государственной лжи) — разное благо.

Тем более если речь — об авторитарном, персоналистском государстве, как Россия, которое чем дальше, тем больше отказывается от всех функций, кроме насилия. Оно на практике отвергло принцип «один закон для всех», пойдя даже дальше Франко («друзьям — все, остальным — закон»), поскольку законы пишет расплывчатые и запретительные, «против всех». Огораживает себя от населения все более многочисленным войском. Гипноз из бабушкиного сундука о суверенности и кольце врагов грозит новой войной, на которую бросят «пушечное мясо», себе же «совет директоров» приготовил бункеры и запасные аэродромы (офшоры, виллы, дворцы, вывоз капитала).

Цифровая реальность привела в мир новое прозрение, общества раскалываются на группы, и все хотят, чтоб было «по-честному» и «по-нашему». Жителей «государств-изгоев», оказавшихся в бывшей позиции «черни» внутри империй, сентенциями о том, что «надо триста лет стричь газон», не проймешь. А государства первого и второго ряда, перейдя в режим импульсивного самосохранения, за неимением проекта будущего, ждут сингулярности, таянья ледников, перенаселения и наращивают военную мощь. После артистической, расслабленной второй половины ХХ века все вспомнили о себе как о государстве-насильнике.

Моя утопическая картина мира XXI века заключается в том, что должно быть одно мировое правительство, одни на всех основные законы, одна международная армия, которая при помощи роботов будет следить за происходящим и принимать решения «ни в чью пользу», просто не допуская кровопролитий и насилия. При этом мир будет состоять из микрогосударств, каждое со своими правилами, не противоречащими общему основному закону, по типу клубов. Международные корпорации будут принимать заказы на строительство и ремонт коммуникаций, менеджеры будут регулировать процессы. Но такое будущее если и настанет, то после большого передела мира. Я верю в квантовый компьютер, искусственный интеллект, изобретение ракеты со сверхсветовой скоростью, и что все это откроет новые горизонты, и будущее снова взойдет над Землей, этой или другой. Электронная реальность вынудит всех быть честными — соответственно, убьет политику и бизнес в их традиционном понимании. Откроет и объяснит многое из того, что пока непроницаемо. Хотя я не исключаю того, что третьего тысячелетия, по Михаилу Гефтеру, не будет, в том смысле, что жизнь может принять иные формы.

Сегодня услышала в программе «Время» фразу, что Запад ведет тысячелетнюю войну с Россию, в которой победа всегда оказывается на нашей стороне. Понимаю, что многие люди живут именно в этой реальности. Я с детства знаю человека, страдающего манией преследования (и у него это наследственное). Она проявляется периодами, когда вдруг он понимает, что его преследует КГБ, чтобы убить, хотя он давно и тихо живет в другой стране. Его хотят отравить — и он перестает есть нормальную пищу, покупая только консервы в «неожиданном» для преследователей магазине, подальше от дома, и застрелить — потому дома он баррикадируется, а на улице идет, прижимаясь к стенам и оглядываясь. В эти периоды обострения говорить ему о том, что он болен и поможет только психиатр, бессмысленно, он просто делает вывод, что говорящий так — тоже из КГБ. Потом этот период проходит, разум возвращается. Он ищет работу (с прежних уходил первым делом, спасаясь от «преследования»), но устроиться все труднее: возраст, смена профессии. Каждый раз приходится начинать «новую жизнь». Так случается и с государствами.

В дискуссии самыми важными для меня оказались слова Василия Жаркова о том, что свободу никогда нельзя менять на безопасность, — в результате не будет ни свободы, ни безопасности. Эта аксиома известна и так, но повторять ее необходимо. После каждого теракта, которые в России 2000-х следовали один за другим, государство откусывало по куску свободы, как бы в обмен на безопасность. В результате свободы лишились, а вместо безопасности получили «гибридные» войны, расчехление орудий, аресты и убийства, расползающуюся преступность и повешенное на сцену ядерное ружье, чтоб зритель, усвоивший законы драматургии, вжался в кресло. Когда население убеждают, что его преследуют, а суверен защищает, оно, конечно, падает суверену в ноги. Но долго лежать в ногах не получается. И большие объемы лжи утомляют. Для советских поколений она привычна, но тогда был прекрасный «свободный мир», куда можно было сбежать (сбегают и сейчас), а самое главное — знание о том, что он существует. Теперь все смешалось.