Преданные террору

Рецензия на книгу Николауса Ваксмана «КЛ: История нацистских концентрационных лагерей» (Wachsmann N. KL: A History of the Nazi Concentration Camps. Little Brown, 2015. 865 p.).

«Пусть мир увидит по крайней мере хоть каплю, хоть крупицу того трагического мира, в котором мы жили», — писал Залман Градовский 6 сентября 1944 года в письме, которое он спрятал во фляжке, найденной после освобождения Освенцима рядом с крематорием. Его слова афористично выражают идею написанной Николаусом Вахманном истории концентрационных лагерей, или, как их называли нацисты, KL — от Konzentrationslager. Книга Ваксмана — история становления этого мира: сам предмет исследования возникает в ходе пристального наблюдения частных жизней, событий и исторических сил, великих и малых. «Бывают времена, когда история срывается с цепи», — вспоминал польский академик Ян Котт слова одного из своих учителей о военном времени. Ваксман понимает, о чем идет речь.

Ни одно преступное деяние не оставило после себя столько свидетельств — буквально горы, — как концентрационные лагеря. Ваксман собирал информацию в сорока пяти архивах и использовал тысячи других источников. Шифровальные машины «Энигма» расшифровывали радиопереговоры СС, содержавшие подробности перемещения заключенных между лагерями. Врачи СС выдавали сотни тысяч свидетельств о смерти зарегистрированных заключенных даже после начала массового уничтожения евреев. Некоторые из этих документов носят саморазоблачительный характер. В начале войны 39-летний Йозеф Гашлер из Мюнхена стал протестовать, увидев, как охранники в Заксенхаузене избивают вновь прибывших заключенных. Его забили до смерти. В свидетельстве о смерти было написано, что он умер от «безумия и буйного помешательства». Были свидетельства, составленные в шутливом духе. Среди 150 000 зарегистрированных заключенных, умерших в Освенциме в 1942–43 годах, был трехлетний мальчик. Причина смерти — «старость».

Мы располагаем свидетельскими показаниями десятков тысяч современников, и многие из них были очевидцами: Эдгар Купфер, вегетарианец и пацифист, передал Чикагскому университету свой тайный дневник (состоящий из пачки бумажных листов толщиной в 6 футов), который он вел в Дахау с 1942-го по 1945 год (его текст был впервые опубликован на немецком в 1997 году). Фриц Зольмиц, еврей, социал-демократ и журналист, на листочках папиросной бумаги писал об избиениях и пытках, от которых он в конечном счете умер в сентябре 1933 года. Эти листочки он прятал в своих часах.

И, конечно, имеются манифесты, меморандумы и директивы, в мельчайших деталях картографирующие гигантскую систему террора, рабского труда и смерти, каждый изгиб нацистских бюрократических амбиций, причем даже не всегда успешных. Секретная статистика показывает падение в Освенциме уровня смертности среди зарегистрированных заключенных, то есть среди тех, кого не отправили в газовую камеру по прибытии, с 19,1 до 13,2 процентов, что было результатом усилий, предпринимаемых нацистами и в других лагерях, по сохранению рабской рабочей силы. Переклички, проводившиеся в крупных лагерях и их филиалах, позволяли немцам отслеживать количество заключенных в каждый конкретный день. Заключенных часто перемещали, и это даже чересчур тщательно документировалось. Ваксман подробно излагает лагерный опыт Морица Хойновского, поляка из Магдебурга. Он был арестован в сентябре 1939 года и отправлен в Бухенвальд; он считался евреем — политическим заключенным, поэтому носил красно-желтую звезду. Из Бухенвальда его отправили в Освенцим в товарном вагоне с 400 других заключенных; он пережил первую селекцию и прошел еще две. Он выжил в марше смерти на Запад при эвакуации Освенцима; он пережил транспортировку в вагонах для скота сначала в Гросс-Розен, потом в Дахау. В этой истории есть одна из тех мелких драматических деталей, которая, будь она помещена в художественное произведение, показалась бы нам слишком дикой: его лечили от воспаления уха в медицинском изоляторе в Дахау за несколько недель до освобождения лагеря.

Большинство заключенных могли пережить лишь одно или два таких перемещения, и все перемещения документировались. Поражает подробность документации. Мой дедушка по матери Макс Вайнберг был отправлен в Терезин в Богемии из Франкфурта-на-Майне 15 мая 1942 года, за две недели до его 73-летия на транспорте XII/3, поездом Da 515. Он был заключенным 1307. По всей вероятности, он был одним из немногих евреев, все еще остававшихся в Германии. Два с половиной года спустя, 23 октября 1944 года, он был транспортирован из Терезина в Освенцим как заключенный с номером 1034. Это случилось через две недели после того, как в ходе провалившегося восстания зондеркоманды в Освенциме был взорван один из крематориев, и за неделю до последней массовой отправки заключенных в газовые камеры. В зондеркоманды входили еврейские заключенные, которых заставляли убирать тела заключенных, умерщвленных в газовых камерах. Градовский был одним из членов зондеркоманды, убитых во время восстания. Все это история, рассказанная снизу, история лагерей, воссозданная из бесчисленных говорящих подробностей, рассказанных теми, кто страдал, и теми, кто причинял страдания.

Но Ваксман работает также и со свидетельствами, оставленными верхушкой. KL в определенном смысле были квинтэссенцией всех институтов национал-социализма. Нацисты умели чутко работать с постоянно меняющимися нуждами государства: инструментальным политическим террором, чисткой общества, геноцидом, использованием рабского труда, проведением медицинских опытов и многим другим. Это первая книга, в которой делается попытка всеобъемлющего представления лагерной системы в ее целостности.

Ваксман отделяет историю концлагерей от связанной с ней и часто с ней смешиваемой, но тем не менее отдельной истории Холокоста и, более конкретно, от истории Освенцима, одного из 27 основных лагерей, в сознании всего мира представляющего Холокост. Создается впечатление, что Освенцим благодаря своим размерам и числу умерщвленных в нем людей затмевает в нашем воображении все остальные лагеря. Он притягивает к себе наше внимание еще и из-за того, что мы много о нем знаем. Советские освободители застали его машинерию смерти в нетронутом виде, что позволило им ее изучить и сфотографировать. Это был также единственный лагерь смерти (Аушвиц I), бывший одновременно крупным трудовым лагерем (Аушвиц II); это означало, что десятки тысяч рабов, работавших там, прошедших селекции, испытавших на себе произвол и насилие, переживших марши смерти и выживших, свидетельствовали о геноциде. И наконец, Освенцим занимает особое место в мировой культуре памяти: в 2005 году ООН и ЕС сделали 27 января (день освобождения лагеря советской армией в 1945 году) Международным днем памяти Холокоста. Таким образом, сегодня история KL и история Холокоста слились в имени Освенцима (Аушвица), служащего для обозначения и того и другого.

Однако это не так. Большинство убитых во время Холокоста не были заключенными концентрационных лагерей. К тому времени, когда весной 1942 года заработали газовые камеры Освенцима, больше миллиона евреев были расстреляны батальонами смерти и захоронены в канавах (десять тысяч неевреев постигла та же судьба). Начиная с декабря 1941 года в лагере смерти в Хелмно были отравлены газом или расстреляны 150 000 евреев, живших на территории Польши, вошедшей в состав Рейха. Огромное большинство тех, кто жил в так называемом «Генерал-губернаторстве» [созданном из оккупированной нацистами Польши], были убиты в 1942-м и в первой половине 1943 года в Белжеце, Собиборе и Треблинке. Это были концентрационные лагеря «Операции Рейнхард», получившей свое название по имени генерала СС Рейнхарда Гейдриха, созвавшего в январе 1942 года «Ванзейскую конференцию» для организации «Окончательного решения еврейского вопроса». (Гейдрих погиб «мученической» смертью от рук партизан в том же году в Праге; в отместку 1300 чехов были умерщвлены в газовых камерах, сожжены заживо или расстреляны.)

Многое из того, что мы теперь рассматриваем как свидетельство моральной деградации и унижения человеческого достоинства в концентрационных лагерях, отсутствовало в лагерях смерти. Там проводилось мало селекций: практически всех, кто прибывал, отбирали для умерщвления в гетто, из которых их везли. Там не было Muselmänner («мусульман») — затравленных, опустошенных заключенных, которые стали олицетворением зла KL, обесчеловечивания человеческой жизни. Там не было лагерной иерархии, системы классификации с бирками, лагерного оркестра, борьбы за выживание, медицинских экспериментов; 99 процентов тех, кто поступил в лагеря, в течение 24 часов были мертвы.

Моя тетя Тони, старшая сестра моего отца, женщина с хорошим здоровьем, врач-стоматолог, которой через несколько месяцев должно было исполниться 44 года, вполне могла бы быть отобрана для работы в концентрационном лагере. Она прошла через лагерь смерти Собибор за один день — 9 июля 1943 года. Этим лагерям была свойственна какая-то гротесковая продуктивность: в Собиборе, на территории, составляющей всего три сотых общей площади Освенцима, были убиты около четверти миллиона человек, что составляет четвертую часть от общего количества людей, уничтоженных в Освенциме-Биркенау, за вдвое меньший период времени. Именно эта продуктивность стала причиной того, что мы знаем относительно мало о погибших… Существуют только свидетельства трех выживших в Белжеце, где с 17 марта по конец декабря 1942 года было уничтожено 434 500 евреев. Как сказал Примо Леви, мы мало знаем о тех, кто был на самом дне.

В свою очередь, многое в истории концентрационных лагерей не пересекается с историей Холокоста. В проекте геноцида лагерная система появилась поздно. На Ванзейской конференции не было представителя KL. Только после конференции Гиммлер решил, что лагеря могут сыграть более важную роль, но не в качестве площадок для незамедлительной экстерминации, а в качестве емкости для евреев-рабов. Только ближе к концу войны, как отмечает Ваксман, большинство евреев оказывались в лагерях, но лишь в течение нескольких недель в 1938 году они составляли большинство зарегистрированных заключенных. (Большинство евреев, отправленных в два концентрационных лагеря, бывших одновременно и лагерями смерти, — Аушвиц II и Майданек, — были убиты по прибытии.)

Различие между историей KL и историей Холокоста можно понять, мысленно сместив фокус с Освенцима на Дахау, самый первый из основных лагерей, который всегда был особенно дорог Гиммлеру и его товарищам и который долгое время после войны был лучше всего известен общественности. Эйзенхауэр распорядился, чтобы как можно большее число американских солдат были привезены туда, чтобы увидеть газовую камеру и крематорий. (В действительности газовая камера, вероятно, использовалась нечасто; отсортированных как слишком слабых и неспособных работать отправляли на уничтожение в другие места.) Здесь была сделана известная фотография горы тел перед крематорием: тридцать вагонов мертвых и разлагающихся тел, ставшие хрестоматийным образом ужасов концлагерей, были обнаружены союзными войсками на подходе к лагерю; судьям Нюрнбергского процесса показали фильм, снятый после освобождения лагеря. Этот лагерь был открыт в марте 1933 года для политических заключенных и был на семь лет старше Освенцима.

Однако последние опросы немцев показали, что Освенцим известен людям гораздо лучше других лагерей и огромное большинство людей воспринимают его как место, где уничтожали евреев. В нем действительно были убиты 870 000 евреев. Но историческая амнезия небезобидна: она отказывает другим в их истории и стирает обширные пласты нацистских преступлений. Менее 10% опрошенных смогли назвать какую-либо другую категорию жертв лагерей — коммунистов, гомосексуалистов, цыган, «асоциальных элементов», советских или польских военнопленных. И в каком-то смысле обвинять их в невежестве затруднительно. Первые воспоминания, написанные уголовным заключенным KL — «зеленым треугольником», — были опубликованы в 2014 году. Мы знаем очень мало о советских заключенных, хотя их первых подвергли различным методам массового уничтожения, которые оттачивались в KL. Сотни тысяч из них были убиты в концентрационных лагерях. (Смерть трех миллионов советских военнопленных от систематического голода и жестокого обращения обычно рассматривается отдельно.)

Аушвиц I — Шталаг, или основной лагерь, — открылся в июне 1940 года и предназначался для польских заключенных; первая массовая депортация евреев была осуществлена не ранее конца марта 1942 года. Аушвиц I с самого начала был лагерем смерти. С присущей им скрупулезностью бюрократы СС отметили, что трупы 2915 заключенных были перемещены из основного лагеря в Крематорий I в промежутке между 7 октября и декабрем 1941 года; из 147 000 поляков, отправленных в Освенцим, 74 000 умерли, что больше общего числа заключенных, евреев и неевреев, в любом другом концентрационном лагере за исключением Маутхаузена и, возможно, Майданека. Это не умаляет того факта, что евреи были единственной категорией расово неполноценных, приговоренной к полному уничтожению.

Когда союзники освободили концентрационные лагеря на западе, а советские войска — на востоке, они увидели гораздо больше, нежели просто свидетельства того, что мы называем Холокостом. Слова «Холокост, еврейский, 1939–1945» стали классификационным индексом Библиотеки Конгресса только в 1968 года, заменив индекс «Война Вторая мировая, 1939–1945 — личные нарративы, еврейские». Он превратился в устойчивое обозначение без модификатора только в 1970-е. Национальная библиотека Израиля не использует такой модификатор и отодвигает дату к 1933 году. Национальная библиотека Польши классифицирует материал по этой теме под рубрикой «Мартирология, еврейская». Нетрудно понять, на каких основаниях построены различные классификационные схемы. Но политические различия и даже антисемитизм не могут объяснить то, как лагеря были впервые осмыслены и представлены общественности в конце войны. Освободители обнаружили в концентрационных лагерях и их филиалах тысячи замерзших трупов и живых, умирающих от голода заключенных, брошенные немцами поезда-призраки, в которые в последней отчаянной попытке сохранить рабскую рабочую силу согнали заключенных и отправили в никуда. Газовые камеры и крематории, обнаруженные освободителями, предназначались не для «окончательного решения еврейского вопроса», а для того чтобы уничтожить тех, кто уже был непригоден для работы, и сжечь их останки. Выжившие — 155 000 человек в основных лагерях и 90 000 в лагерях-сателлитах — были голодными и больными. Десять процентов умерли в течение нескольких недель. Среди 53 000 освобожденных в Бергене-Бельзене свирепствовал тиф. Моя кузина Рената Лакер, которую освободили, когда ее вместе с другими заключенными перевозили на поезде, вероятнее всего в Терезин, перенесла эту распространяемую вшами болезнь и выжила; ее сестра — нет (Ваксман приводит несколько цитат из ее дневника). Коротко говоря, освободители увидели непередаваемые человеческие страдания, но в те первые месяцы никто, похоже, точно не записал, кто были эти страдавшие люди. В некоторых случаях нам это известно. Из 8646 человек, обнаруженных американскими войсками в основном лагере в Дахау 29 апреля 1945 года, половину составляли советские военнопленные, треть — евреи, оставшуюся часть — немцы; 26 апреля, в последний день, о котором сохранились нацистские записи, в основном лагере и всех филиалах в Дахау содержались 67 665 зарегистрированных заключенных, из которых 33 100 числились как евреи, а остальные — как политические заключенные. В Бухенвальде было 5000 французов, 3500 поляков и польских евреев, 2000 русских, 2000 чехов, 2000 украинцев и 2000 представителей других национальностей. Но эта проблема выходит за рамки вопросов социологии или национальной и этнической принадлежности.

Дело проясняет Ойген Когон, консервативный католический журналист, который вначале заигрывал с нацистами, потом рассорился с режимом, был отправлен в Бухенвальд, выжил и написал первую книгу с попыткой обзора концентрационных лагерей как системы. «Теория и практика ада» была опубликована на немецком в 1946 году, и тираж ее в первый год составил 135 000 экземпляров; книга была переведена на английский в 1950 году. Когон недвусмысленно говорит о статусе евреев в нацистской иерархии истребления. «Главными жертвами Освенцима были евреи из всех стран Европы, — пишет он. — Невозможно представить здесь сколь бы то ни было исчерпывающую картину коллективной трагедии евреев». Читателю придется удовлетвориться коротким рассказом об участи, на которую были «обречены [евреи] собственно в концентрационных лагерях, а также в восточных гетто». Однако предмет книги — не судьба евреев Европы, а беспрецедентный масштаб институциализированной бесчеловечности.

В первые двадцать лет существования истории концентрационных лагерей изоморфизм между Освенцимом и Холокостом не был таким общим местом, каким он стал сейчас. На обложке дешевого американского издания книги Когона была помещена фотография мертвого тела, висящего на заборе; она напоминает рисунок тела, распластавшегося в грязи, с оригинальной обложки книги Примо Леви «Человек ли это», впервые опубликованной в 1947 году. На обложке издания Secker and Warburg изображены заключенные с красными треугольниками на одежде за колючей проволокой с дымящей печью на заднем плане. Книга Когона была воспринята в атмосфере гуманистического универсализма. Концентрационные лагеря, писал Рейнгольд Нибур в своей рецензии, были «ближе всего к аду в человеческой истории». «Нравственная леность и бесчеловечность», которую обнажает книга Когона, добавляет он, доказывает, «что человечество способно пасть так низко, как в последние столетия никто даже и помыслить не мог».

Ваксман не намерен возрождать громкую риторику, выдвигать метафизические и политические утверждения о природе нацистских преступлений или выступать арбитром в споре общей и евреецентрированной интерпретаций. Должны ли мы выбирать? Двухтомная история нацистской Германии и евреев Саула Фридлендера, опубликованная между 1997 и 2007 годами, представляет прекрасное всеобъемлющее повествование о том, что мы сейчас называем Холокостом. По ее модели Ваксман написал свою авторитетную историю концентрационных лагерей.

***

Гитлер пришел к власти в январе 1933 года, и десятки тысяч людей, главным образом коммунисты и социалисты, были взяты различными партийными и государственными организациями под «защитный арест» как враги государства. К концу года были задержаны 200 000 человек. Это стало возможным в результате принятия президентом Гинденбургом под давлением Гитлера чрезвычайного декрета, приостанавливающего действие гражданских свобод, через день после пожара в Рейхстаге, 27 февраля 1933 года. Около пяти процентов арестованных были евреями. Это был довольно высокий процент — евреи составляли 0,75 процента населения, — но, возможно, это довольно точно отображало их процент среди коммунистов и левых социал-демократов. (Трудно утверждать наверняка. Нам известно, что два процента депутатов Рейхстага в эпоху Веймарской республики указали иудаизм в качестве религиозной принадлежности, однако все члены коммунистической партии и многие члены социал-демократических партий принципиально отказались указывать свою религиозную принадлежность.) Но нацистский антисемитизм проявлялся уже в то время: у евреев было гораздо больше шансов стать случайными жертвами беспорядочного насилия.

Ничто не указывало на то, что из этих начинаний вырастет огромная система лагерей. Герман Геринг полагал, что министерство внутренних дел способно справиться с врагами государства с помощью уже существующей системы судов и тюрем. Первыми лагерями было сложно управлять. Когда члены СС неистовствовали в лагере в Эмсланде на границе с Нидерландами, выведенные из себя освобождением некоторых заключенных, понадобилось вмешательство армии. Но Гиммлер, шеф полиции Мюнхена и глава СС, понимал, что KL могут быть использованы как постоянный инструмент террора. 22 мая 1933 года первый «настоящий» концентрационный лагерь открылся на старой фабрике по изготовлению боеприпасов в 21 км от Мюнхена. Дахау, как надеялся Гиммлер, должен был вместить пять тысяч человек. В своих мечтах он оказался слишком скромным.

Причина отчасти коренилась в том, что к тому времени было известно мало прецедентов концентрационных лагерей или, по крайней мере, постоянной системы таких лагерей. Британские концентрационные лагеря в Южной Африке — этот термин был впервые использован во время войны с бурами — значительно отличались от того, чем стали нацистские лагеря. В них не было самовольных расправ, культуры систематического террора, штата идеологически мотивированных охранников. Причиной смерти в бурских лагерях были главным образом эпидемии болезней, таких как корь, среди молодого населения, которое ранее не подвергалось воздействию различных патогенов. Указание на эти отличия от немецких лагерей ни в ком случае не освобождает британцев от ответственности. Лагеря ГУЛАГа — более близкие родственники нацистских концлагерей: в 1942–43 годах годовой уровень смертности там составлял 25%, но даже это в два раза меньше, чем в KL. Самое близкое сходство можно провести с системой тюрем, возникшей в Германии и в других странах в XIX веке. Ваксман здесь опирается на свою предыдущую книгу «Тюремный террор в нацистской Германии» (2004), описывая, что и в тюрьмах Германии, и в концентрационных лагерях существовал строгий распорядок, переклички, суровые условия жизни и использовался особый режим содержания под стражей и принудительный труд. Я думаю, он мог бы пойти дальше. Гораздо большую тревогу вызывает презумпция, разделяемая тюремщиками и начальниками концентрационных лагерей, что насилие, направленное против, как они полагали, второсортных людей (преступников или евреев), ничего не значит, даже если оно не санкционировано законом. На американском Юге после Гражданской войны в некоторых штатах уровень смертности среди черных каторжан, используемых на опасных и изнурительных работах и подвергавшихся расправам на месте и казням, составлял 50 процентов. Это уровень смертности концентрационных лагерей. Смертность среди крошечного меньшинства белых заключенных составляла 3 процента. Даже когда ситуация улучшилась для черных заключенных в 1880-х, ежегодный уровень смертности все равно составлял 15 процентов. Абсолютная власть охранников и тюремщиков над жизнями тех, кто находился в стенах тюрьмы, как напоминает нам Ваксман, имеет долгую историю. Но никогда прежде столько человеческих жизней не становилось объектом внесудебного террора, как в нацистских концентрационных лагерях.

К 1935 году число заключенных в лагерях снизилось до четырех тысяч по сравнению с сотней тысяч людей, содержавшихся в обычных тюрьмах. В августе того же года Гитлер объявил всеобщую амнистию. Многим в нацистской иерархии, особенно в министерстве внутренних дел, не нравилось произвольное и нерегулируемое насилие, чинимое в лагерях, и они предпочли бы, чтобы лагеря были закрыты. Но Гиммлер отыскал человека, способного посодействовать ему в создании империи террора, — Теодора Эйке. 2 июня 1933 года Гиммлер освободил Эйке из сумасшедшего дома, куда того отправили после ссоры со старшими по званию эсэсовцами, и назначил его комендантом Дахау. Эйке, называвший себя «политическим солдатом», приступил к созданию корпуса молодых охранников. Им было приказано наблюдать порки, что должно было их ожесточить и развязать им руки. Он выработал гомоэротическую лагерную культуру, укорененную в жестокости. Именно под руководством Эйке у будущего коменданта Освенцима Рудольфа Хесса родилось стремление «прославиться своей жесткостью, чтобы меня не сочли мягким». Эйке объявил, что его люди ему дороже собственной жены и детей.

Серия убийств, осуществленных в период с 30 июня по 2 июля 1934 года, известная как Ночь длинных ножей, сыграла ключевую роль в карьере Эйке и в каком-то смысле определила будущее KL. В результате этой братоубийственной резни была подорвана власть штурмовиков СА, которых существенно потеснили СС. В 18:00 1 июля 1934 года Эйке открыл камеру, в которой содержался глава СА Эрнст Рем (арестованный Гитлером накануне), и расстрелял его в упор. Коричневорубашечники Рема были отправлены в Дахау и убиты; в последующие несколько дней погибло больше людей, чем было убито за предшествующий год. За несколько последовавших лет концентрационные лагеря превратились из случайных учреждений в ключевую составляющую нацистского режима.

***

Лагерная система стала возможной благодаря трем факторам. Во-первых, в отличие от тюрем, лагеря все в большей мере могли действовать вне правового поля. Когда некоторые юристы возражали против заключения в тюрьму так называемых «асоциальных элементов», Гиммлер заявлял, что это, возможно, противоречит закону, но зато следует духу национал-социализма. Заключенным, находящимся под «защитным арестом», не полагалось адвокатов. Те, чей срок заключения заканчивался, могли быть отправлены в концентрационные лагеря под защитный арест и для «реабилитации», при этом не требовался судебный процесс или участие юриста. Шаг за шагом возникал все более автономизирующийся режим террора.

В мае 1938 года в судебном порядке была одобрена первая смертная казнь в концентрационном лагере, которую следует отличать от многочисленных убийств, совершенных во внесудебном порядке. Девять месяцев спустя, 8 сентября 1939 года, заключенного казнили, даже не делая вида, что на то имеется судебное разрешение. В течение последующих шести лет будут осуществлены тысячи таких казней; некоторые проводились тайно, как в случае Йохана Хайнена, первой жертвы; другие были театральными представлениями, демонстрирующими абсолютную власть нацистов. Последние были относительно редкими: заключенный на виселице перед толпой может разрушить театральность действа и предстать в ее глазах человеком. Примо Леви записал последние слова одного непокоренного заключенного: «Kameraden, ich bin der Letzte» («Товарищи, я последний»).

Второе: концентрационные лагеря, в отличие от германских (но не американских) тюрем, были экономическим ресурсом, резервуаром рабского труда. Чтобы извлечь из этого ресурса максимум выгоды, Гиммлер действовал быстро: Заксенхаузен, первый специально построенный для этой цели лагерь, был сдан к концу 1936 года; Бухенвальд, построенный вокруг дуба, под которым отдыхал Гёте, огороженного и не тронутого строительством, открылся в 1937 году; Маутхаузен и Флоссенбюрг открылись в 1938 году, а Равенсбрюк, единственный лагерь, построенный специально для женщин, начал работу в 1939 году.

Третье: KL и радикальный антисемитизм оказались полезны один другому. У евреев было больше шансов умереть в лагерях, чем у других категорий заключенных, потому что они страдали от постоянных издевательств и получали меньше помощи и сочувствия, чем обычный тюремный контингент. И тем не менее в 1930-х их численность оставалась небольшой — около пяти процентов всех заключенных, по большей части «осквернители расы» по Нюрнбергским законам, вернувшиеся эмигранты и политические враги государства. Хрустальная ночь, крупный погром 9–10 ноября 1938 года, стала поворотным пунктом: тридцать тысяч мужчин-евреев были арестованы, и это был первый и единственный случай, когда евреи составили большую часть заключенных KL. С ними жестоко обращались — 469 человек умерли уже в ноябре и декабре 1938 года. Но целью этой облавы было не уничтожение или постоянное заключение, а принудительная эмиграция и вымогательство. Огромное большинство евреев были вскоре освобождены. Моему дяде Отто, брату моей матери, выбили зубы, но выпустили его, когда его жене удалось получить визу в Эквадор.

К 1939 году лагеря стали частью нацистской системы, хотя их рост и приостановился: в сентябре 1939 года в них содержалась 21 000 заключенных, что было сокращением по сравнению с 51 000 годом раньше. Люди в них гибли, но крупномасштабные акции уничтожения пока еще не проводились. Годы войны станут их звездным часом. Когда нужно было сымитировать польское вторжение на немецкую территорию, чтобы обеспечить casus belli для германского вторжения, лагеря предоставили человеческий ресурс для постановки «спектакля». Заключенным ввели наркотик и привезли на черных «мерседесах» туда, где предполагалось разыграть нападение. Их одели в польскую униформу, потом расстреляли и до неузнаваемости избили, после чего сфотографировали и предъявили как свидетельство того, что нападение было предотвращено. Они были первыми, свидетельствует Ваксман, из 1,7 миллиона заключенных KL, погибших во время войны.

С началом войны у лагерей появилась новая роль — порабощение побежденных врагов Германии. Освенцим открылся 14 июня 1940 года и вместил 700 поляков. К началу 1942 года это был крупнейший лагерь, в котором содержались 12 000 заключенных, три четверти из которых были поляками. В качестве возмездия за зверства, которые поляки якобы чинили против немцев, 110 поляков поместили в Бухенвальде в маленький загон, сделанный из дерева и колючей проволоки, и морили голодом. Двое выжили. «И все же, — пишет Ваксман, — даже в худшие дни жертвы исчислялись десятками, а не сотнями или тысячами». Сдвиг в масштабах террора произошел в 1941 году под давлением сил внутри лагерей и как следствие возникновения новых потребностей и возможностей, предоставляемых завоеванием Восточной Польши и вторжением в Советский Союз.

Главная проблема, возникшая в лагерях по мере их разрастания, — увеличивающееся число «мусульман», заключенных, которых Ваксман описывает как «живых мертвецов», изможденных, апатичных и заморенных голодом. C одной стороны, KL были ориентированы на эксплуатацию рабского труда заключенных и прилагали усилия, чтобы поддерживать в них жизнь. Это объясняет всегда озадачивавший меня факт — существование медицинских изоляторов и докторов даже в Освенциме в самый разгар Холокоста. Некоторых заключенных даже направляли из лагеря к специалистам. С другой стороны, так как «уничтожение трудом» было официальной политикой, было неясно, что делать с теми, кто не мог больше работать. Решением стала отбраковка — «селекции». В результате этой программы умерли 6500 заключенных.

Врачей из программы эвтаназии Т-4, названной так по адресу ее офиса на Тиргартенштрассе, посылали в лагеря с целью выявить тех, кто был непригоден к работе. Они ранее уже приняли решение о том, что 70 273 немца, содержавшихся в учреждениях для людей с умственными или физическими недостатками, недостойны жизни, и курировали процесс их умерщвления в газовых камерах. В Бухенвальде один врач признал, что чаще отбирал евреев: 45 процентов из 187 убитых там в июле 1941 года были евреями, что в три раза превышает их пропорцию среди заключенных. Есть соблазн усмотреть в этом предвестие будущих событий. Однако в Гусдене доктора отбирали в основном испанцев и поляков; в Дахау — немцев. Многие «мусульмане» также были убиты без предварительного отбора врачами из программы Т-4. Дахау стал основным местом уничтожения и захоронения полумертвых.

Внешние силы играли даже более важную роль в увеличении масштабов убийств в KL в 1941 году. Первые военные успехи вермахта поставили под контроль рейха миллионы евреев и советских военнопленных. Евреи пока не были главной заботой концлагерей, но пять миллионов советских военнопленных представляли значительный интерес для СС. Организацию захлестнуло то, что Ваксман называет «колониальной эйфорией и геноцидным утопизмом». Гиммлер приказал построить новый лагерь в Биркенау (около Освенцима) и еще один в Майданеке; небольшой лагерь в Штутгофе около Данцига сильно разросся, чтобы вместить, как предполагалось, бесконечный поток невольничьей силы. Гиммлер надеялся на быстрое утроение населения KL.

Его мечты не осуществились. Если бы вы были консультантом по управлению, то вы бы сказали, что головной офис не представлял себе четко собственную стратегию. «Так эти люди прибывают сюда умирать или работать?» — спросил бы менеджер среднего звена в Заксенхаузене. «А мы должны выбирать?» — ответил бы Гиммлер. Но он просчитался. Уничтожение трудом было возможно только в том случае, если бы объем «поставок» рабочих рук был бесконечным. Но вермахт уморил голодом слишком много советских военнопленных, и с замедлением хода войны на Востоке достаточной замены им не поступало. Гитлер приказал использовать некоторых заключенных в качестве невольничьей рабочей силы в лагерях, не находящихся под контролем СС. И для KL как системы оказалось сложным отрегулировать уровень жестокости; в одном лагере через три месяца из 25 000 заключенных в живых остались только 89.

В лагерях кипела работа по испытанию различных методов массового убийства. В Заксенхаузене была разработана «комната для убийств» — новшество, заинтересовавшее Теодора Эйке, приехавшего посмотреть на ее работу. Отобранным военнопленным говорили, что их будут взвешивать, что было частью медицинского обследования; они заходили в звуконепроницаемую комнату и садились на скамейку спиной к стене; им включали успокаивающую музыку; и затем охранник делал один выстрел через маленькое отверстие в стене за их спиной. Убийце не нужно было слышать или видеть свою жертву и тех заключенных, которые потом убирали мозги, кости и кровь. Этим методом можно было убить более 300 военнопленных в день. Во Флоссенбюрге и Гросс-Розене использовали смертельные инъекции — метод, усовершенствованный на «мусульманах». В Дахау заключенных просто расстреливали в поле: более четырех тысяч военнопленных погибли таким образом с сентября 1941-го по июнь 1942 года.

На востоке разрабатывали новый многообещающий метод — газовые камеры специального назначения. 5 сентября 1941 года сотни советских военнопленных затолкали в подвал в Освенциме и бросили туда кристаллы «Циклона Б». Они умерли чудовищной смертью. Но имелись некоторые технические проблемы: из-за плохой вентиляции было сложно быстро освободить газовую камеру для следующей партии людей; тела приходилось тащить через весь лагерь к крематорию. Газовые камеры особого назначения строили около новых крематориев. Гиммлеру, агроному по образованию, особенно понравилась новая машина — дробилка костей, позволяющая использовать их для удобрения полей вокруг Освенцима. Гиммлер надеялся, что со временем здесь возникнут огромные сельскохозяйственные угодья. К концу 1941 года эти новшества распространились по другим лагерям, хотя так до конца и не смогли полностью вытеснить старые методы и исключить взаимодействие убийц с их жертвами, минимизировать которое были призваны газовые камеры.

Глава 6 книги Ваксмана «Холокост» расположена в самой середине книги: 288 страниц отделяет ее от начала книги и 288 страниц — от конца. В 1942 году, пишет он, «Холокост трансформировал систему концентрационных лагерей». У обоих величайших преступлений нацистов началась общая история. Но совпадение строительства концентрационных лагерей с уничтожением евреев, в котором нам видится почти фатальная неизбежность, в действительности оказывается до странности случайным. Гиммлер давно хотел, чтобы KL играли более серьезную роль в нацистской экономике. В марте 1942 года он отдал лагеря под контроль ВФХА (WVHA), главного административно-хозяйственного управления СС, которое организовывало распределение невольничьего труда и присвоение собственности убитых. Для того чтобы осознать размах этого предприятия, стоит взглянуть на размер штаб-квартиры ВФХА в Берлине на Унтер-ден-Айхен, 125–135.

В феврале 1942 года после Ванзейской конференции Гиммлер предложил фюреру устроить рейд против евреев с тем, чтобы восполнить уменьшающийся поток советских заключенных. Гитлер разразился тирадой, пишет Ваксман, о «необходимости освободить Европу от евреев». Нет оснований, говорил он, «смотреть на еврея иными глазами, чем на советского заключенного». Гиммлер вызвал в Прагу Гейдриха, фактического руководителя Окончательного решения; в своем служебном дневнике Гиммлер оставил заметку об этом визите: «Евреев в KL». Четыре новых лагеря построили на востоке для еврейской рабской рабочей силы; начались массовые депортации в Освенцим. Комендантам лагерей напоминали, что вновь прибывших не нужно убивать, но следует использовать на работах.

До сих пор неясно, как в KL произошел переход к геноциду; ключевые документы утеряны. Первоначально только 10 процентов заключенных убивали по прибытии в лагерь. Адольф Эйхман, отвечавший за организацию депортации евреев в KL, был на короткой ноге с Рудольфом Хессем, комендантом Освенцима, и приезжал в лагерь, чтобы убедить его увеличить коэффициент убийств. За несколько месяцев Хесс установил новую пропорцию: 80 процентов заключенных отправляли в газовые камеры и 20 процентов — на принудительные работы. Последующие селекции должны были предотвратить распространение болезней, и больных, оставшихся в живых после первого круга, отправляли в газовые камеры. 17 июня 1942 года Гиммлер прилетел в Освенцим с большой инспекцией. Он убеждал персонал посвятить себя убийствам и экономической эксплуатации; он наблюдал, как секли женщину; он смотрел, как последняя прибывшая в лагерь партия евреев была уморена газом. Полная история этой части его визита еще более чудовищна, нежели она предстает в описании Вахманна, если верить рассказу Рудольфа Врбы, словацкого еврея, бежавшего из Освенцима в 1944 году и первого рассказавшего миру о его ужасах.

Гиммлера ожидали к девяти утра. К 8:45 новую газовую камеру, замаскированную под баню, набили тремя тысячами евреев. Охранники в противогазовых масках стояли на крыше. Гиммлера нет. Он еще завтракает; крики и стук из камеры; охранники снаружи начинают нервничать. Наконец, к 11 утра Гиммлер появился. Ему объяснили, как устроен процесс; кинули гранулу внутрь. Потом члены зондеркоманды перетащили тела, вынули золотые зубы, и тела были отправлены в крематорий. Гости на торжественном ужине тем вечером отмечали, что никогда прежде не видели Гиммлера в таком хорошем расположении духа.

В период между 1943-м и концом 1944 года Освенцим стал флагманом системы — лагерем смерти, соединенным с концентрационным лагерем. Весной и летом 1944 года он работал на полную мощность, чтобы уничтожать венгерских евреев — новый резерв, который можно было убить или принудить к труду. Как пишет Ваксман, к этому времени «большинство европейских евреев, живших на территории, контролируемой немцами, давно были убиты». Одновременно главный штаб СС пытался понять, как сократить уровень смертности среди евреев и других заключенных, отсортированных для невольничьего труда. В Освенциме работали семь тысяч немцев. По словам Ваксмана, жилье для персонала было «шикарным»; тысячи ничтожеств жили, как аристократы. После войны вдова прославившегося своим садизмом коменданта концлагеря в Плашове, недалеко от Освенцима, сожалела только о том, что ушло то «прекрасное время».

Грабеж был частью бизнес-плана. В секретном отчете оценивается, что только в последние две недели мая 1944 года 90 фунтов золота было извлечено из зубов заключенных, убитых в газовых камерах, большую часть из которых составили евреи. А там, где делались большие деньги, существовала и крупномасштабная коррупция. Работник таможни поймал лагерного охранника на попытке контрабандного провоза шара золота размером с кулак. В самих лагерях процветал черный рынок, который держали охранники и привилегированные заключенные. Лагерной верхушке доставались солидные трофеи. Карл Отто Кох — комендант Майданека, а потом Бухенвальда — воровал в масштабах крупного наркобарона. Он был расстрелян взводом СС перед самым концом войны. Придерживаясь царившего в КЛ этоса мачо, он отказался от повязки на глаза.

***

Нужды промышленности Германии конца 1943-го и 1944 года изменили облик KL столь же сильно, как и Холокост в начале 1942 года. Чтобы обеспечить военную промышленность невольничьим трудом, были созданы сотни лагерей-сателлитов. (Точное их число зависит от того, как мы их считаем: по оценкам Ваксмана, их было 560; исследование 1990 года, основывающееся на отчете союзников, указывает гораздо более значительную цифру и содержит почти 700 страниц мелким шрифтом.) Доходы взлетели: в 1943 году KL принесли государству 200 миллионов рейхсмарок; в 1944-м — 500 миллионов. Увеличилось и население лагерей: 315 000 в декабре 1943 года, 534 286 в августе 1944 года, 706 650 в январе 1945 года. Зенит системы совпал с ее коллапсом и гибелью половины ее узников.

Они умирали по-разному. Некоторые гибли от непосильного труда. В процессе изготовления ракеты V2 в подземных пещерах умерло больше людей, чем от самих ракет в ходе их использования против городов союзников. Тех, кто был слишком болен, чтобы работать, либо убивали на месте, либо отправляли в газовые камеры Освенцима и Маутхаузена. Многие умирали во время марш-бросков 1944 и 1945 годов из оставленных лагерей на востоке назад в Германию. С точки зрения ВФХА, было немыслимо бросить здоровых и трудоспособных рабов и уйти; тех, кто больше не мог двигаться, расстреливали в пути. Тысячи умерли от болезней в так называемых карантинных комплексах, существовавших в каждом лагере: из примерно 45 000 человек, находившихся в Бергене-Бельзене, за один месяц умерли 18 168, среди них Анна Франк. В последнем предсмертном пароксизме СС убили много евреев и особо важных заключенных — иностранных агентов и немецких противников режима, таких как теолог Дитрих Бонхёффер. Некоторые заключенные, доведенные голодом до отчаяния, убивали друг друга. Семь тысяч бывших узников погибли на кораблях в результате ошибочной бомбардировки Нойштадта союзниками — самой чудовищной катастрофы в истории военно-морского флота (2388 человек погибли во время нападения Японии на Перл-Харбор).

Гибель в KL после освобождения Освенцима больше не была обусловлена расовой идеологией. Гендер играл большую роль: в подразделениях Освенцима уровень выживания среди еврейских женщин был выше, чем среди мужчин-неевреев. Национальность также играла большую роль. В огромных филиалах Дора и Эльрих у бельгийских и французских заключенных было больше шансов умереть, чем у евреев, цыган и русских. В маршах смерти с востока погибали самые физически слабые. Когда мы думаем о чудовищных медицинских экспериментах, проводившихся в концентрационных лагерях, на ум приходит Менгеле из Освенцима, и мы рассматриваем его преступления также как часть Холокоста. Но, как и у концентрационных лагерей в целом, у преступлений нацистских врачей есть своя собственная история, связанная с концепцией расового превосходства, согласно которой существуют люди второго сорта, к которым не нужно относиться как к людям. Конечно, Менгеле воспользовался еврейским «материалом», как и другие его коллеги, привлеченные на восток открывшимися исследовательскими возможностями. Страсбургскому университету нужны были для исследований скелеты со всего земного шара, и специальная комиссия отправилась в Освенцим отобрать заключенных как можно большего количества национальностей, чтобы умертвить их во благо науки.

Некоторых еврейских заключенных отправляли на запад для испытания газовых камер или в качества анатомического материала для Анатомического института. Во время освобождения лагеря Нацвейлер в Эльзасе союзники обнаружили цистерны с частями человеческих тел. В конце 1942 года в лагерях осталось мало евреев, поэтому нацистские врачи экспериментировали на польских и советских заключенных. Некоторые врачи были идиотами; один попросил заключенных помочь ему написать диссертацию. Некоторые были мошенниками, как Зигмунд Рашер, получивший работу в Дахау через Гиммлера и казненный в 1944 году за коррупцию. Гиммлер даже предлагал ему идеи для экспериментов; в одном случае он попросил его проверить, можно ли привести в чувство человека, погруженного в ледяную воду, если его будут ласкать две обнаженные женщины. Польских женщин в Равенсбрюке использовали как подопытных кроликов в экспериментах с газовой гангреной; исследования малярии в Дахау в основном проводились на поляках и преступниках. Лекарство, которое должно было защитить солдат от токсичного фосгена, испытывали в маленькой газовой камере в Нацвейлере. Вакцину от тифа опробовали на заключенных Бухенвальда. В ходе этих исследований пострадали двадцать тысяч человек и несколько тысяч погибли.

Ваксману удается найти ответы на многие вопросы, которыми продолжают задаваться исследователи истории концентрационных лагерей и Холокоста в их пересечении. Почему, например, союзники не бомбили Освенцим и ведущую к нему железную дорогу, и если бы они тогда это сделали, изменило бы это положение? Сейчас можно однозначно утверждать, что они не спешили предпринимать активные военные действия. К тому времени, когда они могли начать действовать, завод И.Г. Фарбен был более важной мишенью, к тому же было слишком поздно: большинство евреев были уже мертвы. И в любом случае, маловероятно, что можно было точно попасть в комплекс газовой камеры и крематориев; бомбы могли разрушить бараки заключенных. В железнодорожные линии трудно попасть, зато их легко было восстановить. И наконец, как ясно показано в книге, нацисты проявляли невероятную изобретательность, когда речь шла о новых площадках и средствах массового убийства.

Что касается вопроса о том, что Примо Леви назвал серой зоной, «невозможным выбором», которого требовала жизнь в мире извращенной морали, то здесь Ваксман мудро воздерживается от соблазна судить других. Он приводит истории о невероятной человеческой доброте. Еврейский заключенный Отто Волькен, врач из Вены, обнаружил Луиджи Ферри, 11-лентнего итальянского мальчика, в карантинном лагере в Биркенау, куда тот попал по случайности. Он погиб бы в течение нескольких часов, если бы Валкен не подкупил заключенного-«капо», чтобы тот его зарегистрировал, а потом не изъял бы его из списков селекции и не позволил бы спать в изоляторе. Оба выжили и приветствовали русских освободителей.

Рассказывает Ваксман и другие, не столь радостные истории. Гельмут Тиманн, капо-коммунист, проведший семь лет в Бухенвальде, после войны писал в самооправдательном докладе партии, что он сотрудничал с СС и участвовал в селекции заключенных из медицинского изолятора для их последующего уничтожения, чтобы остаться на этой работе: «В силу того, что наши товарищи были ценнее всех остальных, мы вынуждены были до определенной степени сотрудничать с СС в том, что касалось истребления неизлечимо больных и инвалидов». Члены зондеркоманды делали свою работу, потому что, как отметил один из них в своих показаниях, «я хотел остаться в живых». Обычная мораль там была неприменима. Моя кузина Рената сообщает в своем дневнике, что украла еду у своего мужа, когда они вместе были в Бергене-Бельзене; потом, после того как их освободили, она еще раз украла еду уже для мужа, чтобы он смог выжить. Она сообщила в интервью Мемориальному музею Холокоста в Вашингтоне, что продолжала воровать по возвращении домой в Амстердам. Муж предложил ей сходить к психоаналитику с тем, чтобы вернуть моральные ориентиры для жизни в послелагерном мире.

Доказательства, предъявляемые Ваксманом, исчерпывают вопрос о пассивности перед лицом убийств. Взгляд Бруно Беттельгейма, согласно которому европейские евреи, и сюда же добавим прочих жертв нацизма, шли на смерть, «как лемминги», несостоятелен, и тем не менее его необходимо опровергнуть, коль скоро он так упорно закрепился в исследованиях: «Именно покорность жертв сделала возможным Окончательное решение», — беспечно заявляет Конрад Ярауш в своей новой истории Европы в XX веке.

Столь же беспомощна и подвергнутая Примо Леви терпеливому анатомированию идея о том, что сопротивление или побег из лагеря были возможны. Большинство людей, отобранных для отправки в газовую камеру в Освенциме, не знали, что им уготовано, или вопреки всему надеялись, что то, что им говорили ранее, неправда. Лагерные эсэсовцы до последней минуты разыгрывали «спектакль»; обнадеживающая карета скорой помощи следовала за теми, кого вели в газовую камеру. Те, кто знал, что должно было случиться, могли сколько угодно рыдать и умолять о пощаде, когда их вели под усиленной охраной в газовую камеру, в изолятор или на поле, где проводились расстрелы. Хесс жаловался, что цыган труднее всего было загнать в газовую камеру, но это не изменило их участи. Малейший намек на сопротивление сурово карался: в 1944 году двести заключенных в одном филиале повесили по подозрению в саботаже производства. Однако эта книга показывает, что существовала одна форма сопротивления, которая не могла быть полностью подавлена, — сбор информации, ведение дневников, фотографирование и тайная передача фотографий, документирующих страдания, которые иначе невозможно было бы вообразить.

Заглавие книги и названия глав напечатаны жирным шрифтом Prestige Elite, имитирующим шрифт пишущей машинки Olympia Robust, которую в полевых условиях использовали вермахт и СС. Это был корпоративный шрифт лагерей с начала их существования в мае 1933 года и до их кончины на обломках Третьего рейха. Использование этого шрифта заставляет нас вспомнить, что мы читаем историю огромной бюрократии террора. Повторяющиеся слова напоминают нам о конкретных деталях. Музыка: музыка, которую играл оркестр, когда заключенные шли на работу; музыка, звучавшая в ушах советских военнопленных, которых в следующую минуту должны были расстрелять; музыка — вальсы, звучавшие в Майданеке, где за один день расстреляли 18 000 евреев; музыка — «Розамунда» Шуберта, которую исполняли, когда поезда с заключенными прибывали в Освенцим. И рвота: польского заключенного, считавшего, что он уже повидал все, рвало, когда его заставили убирать разлагающиеся тела советских военнопленных, на которых впервые испытали газовые камеры Освенцима; молодую немецкую еврейку рвало от постоянного запах сжигаемых тел; с молодым врачом СС случился нервный срыв во время его первой селекции, потом он напился и его рвало. Менгеле успокоил его, и к тому моменту, когда к нему приехала жена, он более или менее свыкся со своей работой.

Источник: London Review of Books