Собор умер — да здравствует соборность!

Итак, всеправославного собора на Троицу 2016 года, судя по всему, не будет. Будет, пожалуй, собор всегреческий, без участия крупнейших славянских церквей и церкви грузинской. Возможно, собор будет отложен на неопределенное время, а учитывая, что подготовка к нему заняла примерно полвека, это фактически означает, что собраться он может в крайне неопределенном будущем — скажем, при следующем поколении епископов. Не исключено, впрочем, что он состоится в планируемом прежде формате, после неких изощренных дипломатических усилий (новости на эту тему приходят каждый день), но осадок точно останется.

Можно долго и подробно обсуждать, почему часть поместных церквей, согласившись с датой и местом проведения собора в начале этого года, уже через несколько месяцев отозвала свое согласие. Говорят, что по некоторым вопросам (в частности, по поводу документа о браке) не был достигнут консенсус. Но как можно о нем всерьез говорить, если прежний консенсус о самом проведении собора был так легко отменен? Что бы ни решили на соборе все церкви, если через пару месяцев некоторые из них изменят свое решение, остальные никак не смогут на это повлиять.

Говорят о естественном консерватизме верующих, видящих в соборе угрозу положению дел, которые представляются им неизменными с апостольских времен. Говорят о соперничестве между Москвой и Константинополем и о том, что Константинопольский патриарх, повысив свой авторитет на соборе, мог бы активно вмешаться в украинские церковные дела, чего Москва всячески желала бы избежать. Говорят и о том, что «мировое православие» все больше расходится по национальным квартирам — вот и последняя книга патриарха Кирилла, стяжавшая литературную премию, называется «Семь слов о Русском Мире».

Но, пожалуй, можно сказать, что идея собора, проведенного по образу и подобию Вселенских соборов первых веков, умерла задолго до того, как делегации поместных церквей стали отказываться от участия. Во-первых, выбран был принцип: на соборе будут представлены поместные церкви, каждая со своей консолидированной и заранее определенной позицией. Это разительно отличается от принципа проведения Вселенских, да и любых древних соборов, на которых были представлены отдельные епархии, высказывались разные мнения и велись горячие споры. Здесь же предлагалось в торжественной обстановке зафиксировать пресловутый консенсус по ряду частных вопросов, сложившийся помимо собора, — но зачем тогда сам собор?

И в результате соборные документы страдают крайней расплывчатостью формулировок: древние каноны важны, но часто не соблюдаются, мы это знаем и оставляем практические решения на усмотрение конкретных церквей и священников. Вот, к примеру: «оставляется на рассуждение Поместных Православных Церквей определять меру человеколюбивой икономии и снисхождения для испытывающих затруднения в соблюдении действующих постановлений о посте, …смягчая в этих особых случаях “тяготу” священных постов в рамках вышесказанного, ни в коей мере не умаляя священного установления поста». И что, собственно, добавляет такой документ к сложившейся теории и практике?

Для сравнения: в 60-е годы прошлого века, когда православные всерьез озаботились подготовкой к такому собору, католики провели Второй Ватиканский собор, на котором «осовременили» многие древние практики. Можно спорить о том, правильно они это сделали или нет, но им это во всяком случае удалось — в первую очередь потому, что у них есть единый центр в Ватикане, который может принять на себя окончательную ответственность за спорные решения. Православным, осуждающим папизм, оставалось решать, хотят ли они видеть подобие всеправославного папы в Константинополе, или лучше каждой поместной церкви (или хотя бы некоторым) иметь своего всевластного предстоятеля, непогрешимого по всем вопросам в режиме 7/24.

Итак, собор, похоже, умер, не родившись. Что же делать с соборностью, о которой столько твердят православные, и даже в Символе веры каждый день говорят о «единой, святой, соборной и апостольской церкви»? Чтобы понять это рельефнее, приведу три цитаты из Фейсбука, принадлежащие священникам Московского патриархата.

Первый — о. Всеволод Чаплин, который долгие годы высказывал официальную позицию РПЦ, порой в несколько заостренной и карикатурной форме, а сегодня выступает уже как частное лицо — но, кажется, рассуждает вполне в логике патриархийных решений. Он написал про неучастие в соборе: «Такого решения, уверен, ждали тысячи пастырей и монашествующих, миллионы мирян — не только в нашей Церкви, но и в других Поместных Православных Церквах». С его точки зрения, надо быть более последовательными и открыто заявить «о многолетней бесплодности двусторонних диалогов с так называемыми инославными христианами, о некорректности термина “экуменизм” и необходимости переоценки участия в экуменическом движении, о полезности выхода из “Всемирного совета церквей”, где заседают лидеры организаций, кощунственно “благословляющих” однополые “браки”, о том, что Православную Церковь следует ясно признать единственно истинной, а находящихся вне ее — в лучшем случае “именующими себя христианами”. Есть и новые ереси, которые всеправославный собор мог бы осудить: наряду с экуменизмом это ересь человекобожия, которую недавно вновь фактически осудил Патриарх Кирилл».

Словом, мы обладаем всей полнотой истины, нам не с кем и не о чем договариваться, а только обличать врагов от имени единственно верного учения. Советская республика… простите, поместная церковь — в кольце фронтов. Похоже, именно такая риторика востребована сейчас и в Кремле, и в значительной части нашего общества, она кристально ясна и самодостаточна, комментировать или объяснять ее — только портить. В руководстве РПЦ представлена, судя по всему, не только она (иначе бы не было Гаванской встречи), но она там точно представлена.

Другой священник, о. Дмитрий Агеев, говорит примирительно о носителях такого мировоззрения от лица тех, кто ждет перемен в церковной жизни (из подзамочного комментария с разрешения автора): «В Церкви всем должно быть место, потому что Церковь — для всех. Пока люди молятся вместе рядом с нами и причащаются от одной чаши — никакие они не раскольники. И надо иметь терпение, любовь и мудрость, чтобы не “выдавить” их в раскол. И (знаю на своем собственном примере) их присутствие ежедневное рядом (если мы, действительно, принимаем их во внимание и они что-то значат для нас) помогает нам задуматься и сдерживает нас от крайностей, в которые нас бы непременно занесло. Потому что мы движимы благим желанием реформировать и сделать то и так, чего они… не понимают».

Эта позиция, по-видимому, и лежит в основе привычного решения «ничего не менять и ничего по сути не обсуждать». Но, к сожалению, она не учитывает вот чего: стараясь сохранить расположение «стихийных консерваторов», церковные структуры отталкивают тех, кто хотел бы перемен и готов был бы потрудиться для Церкви. Среди моих личных знакомых немало тех, кто в последние несколько лет так или иначе оставил РПЦ, а еще больше тех, кто, не совершая никаких резких официальных движений, полностью ушел теперь в частную жизнь. И отказ от всякого реформаторства как от крайности обозначает неизбежный дрейф к крайностям «русского мира», что мы и наблюдаем в последние годы.

Глядя на неудачу с собором, о. Андрей Дудченко пробует выйти на иной уровень обсуждения (из подзамочной записи с разрешения автора): «Приходит время постконфессионального христианства. Видя недостатки собственной церковной юрисдикции, ее глубокие и неизлечимые болезни… в то же время понимаешь, что идеальной конфессии и юрисдикции не существует. Как не существует идеального человеческого сообщества. Везде проблемы и недостатки… Разделившись на конфессии, юрисдикции и деноминации, направления и секточки, мы, христиане, забыли, что “разномыслиям до́лжно быть” между нами. Вместо того чтоб радоваться Христу, объединяющему нас, мы стали цепляться за нюансы в понимании этого. Мы забыли слова Христа, сказанные ученикам: “Кто не против вас, тот за вас”. Мы помним лишь “кто не со Мной, тот против Меня”, и толкуем это так, что с Ним лишь наша церковная организация, а остальные, значит, — против Него. Но есть ли у нас основания быть настолько уверенными?»

С этой позицией я вполне согласен — хотя прекрасно сознаю, сколько трудностей вызовет попытка осуществить ее на практике. В самом деле, мы, православные, привычно повторяем, что от тех же католиков нас отделяют введенные у них догматы о непогрешимости папы ex cathedra, о непорочном зачатии Богородицы, добавление Filioque к символу веры и проч. Совокупность тех, кто принимает именно православную версию догматов и вероисповедных текстов и состоит друг с другом в евхаристическом общении (может причащаться от одной чаши), принято называть «мировым православием».

Но глядя не на сферическое мировое православие в вакууме, а на ту реальность, которая у нас есть, мы сразу видим, что его предстоятелям крайне трудно договориться друг с другом даже по протокольным вопросам. А если спуститься вниз, на уровень простых людей, легко обнаружим, что они могут придерживаться каких угодно воззрений и практик, называя себя «православными». Классический пример — православные коммунисты, неукоснительно записывающие в свои ряды самого Иисуса Христа («если бы он был жив», как недавно выразился Геннадий Зюганов, кавалер церковного ордена Славы и Чести III степени). При этом православные коммунисты, несомненно, самым решительным образом отвергают и папу, и Filioque. Значит ли это, что мы с ними единоверцы?

Думаю, пора признать простой факт: евхаристическое единство и даже единство вероисповедных формулировок есть важный формальный признак, но не более того. Оно не означает автоматического единства в самых сущностных вопросах. Те, для кого православие — прежде всего встреча со Христом, и те, для кого оно — национальная религия «русского мира», могут принадлежать к одному приходу, но их вера не одинакова. Чем договориться друг с другом, им будет проще договориться со своими единомышленниками в иных конфессиях (те и те есть повсюду), причем для этого никому не нужно менять свою конфессиональную принадлежность.

Какие из этого следуют практические выводы — отдельный и очень сложный разговор. Думаю, прежде всего нас ждет долгий и трудный поиск новых форм соборности. Старые, «проверенные временем» формы первых веков христианства, а именно соборы, как показывает недавний опыт, не срабатывают; что же касается принципа соборности в жизни отдельных общин, то его в структуре РПЦ заменяет в настоящее время вертикаль, когда все решает церковное начальство.

Но это не значит, что невозможны никакие новые формы, особенно на «низовом» уровне отдельных людей. Существуют в Европе монастырские общины, где молятся вместе католики и протестанты (Тэзе во Франции) и где католики внимательно изучают духовный опыт православных церквей (Бозе в Италии), но при этом никто никуда не переходит. Есть и мирянские движения подобного рода, их явно будет становиться намного больше. Впрочем, необязательно создавать некие особые организационные формы, это может быть для начала просто общение поверх конфессиональных барьеров — общение людей, которые хотят жить с Богом и друг с другом, которые готовы слушать и учиться прежде, чем наставлять, обличать и навязывать всем свою веру.

Таких людей пока не слишком много, но будущее, я уверен, за ними. А каким оно окажется — покажет время.