Ольга Гулина
Российский вопрос на Западе: взгляд из Германии
Страна и страны: Россия перед лицом политики «сдерживания»
3 559 
© Оригинальное изображение: MSC / Kuhlmann
Дмитрий Медведев на Мюнхенской конференции по безопасности, 13 февраля 2016 года
Одной из самых горячих тем мюнхенской конференции по безопасности в Европе 2016 года была временная парадигма происходящего между Россией и странами Запада. Вопросы о том, насколько мы близки к новой эпохе Холодной войны и «в каком году мы живем — 2016-м или 1962-м» (MSC 2016), из уст премьер-министра РФ Д. Медведева были обращены к западной аудитории, но не нашли там прямого ответа. И дело здесь не в том, что преобладающая в российских аналитических кругах терминология ушедшей эпохи, рассматривающая распад СССР как травму (Караганов 2008; Караганов 2014) не прижилась среди большинства западных аналитиков, а в том, что сам факт напряженности в отношениях между Востоком и Западом, невозможность разрешить возникающие и уже существующие противоречия действующими институтами и механизмами привели специалистов на Западе к убеждению, что «это не холодная война, но может быть что-то более опасное» (Meister 2016).
Что происходит?
Сегодня, ровно как и сто лет назад, «…для внешнего мира Россия была и остается потусторонней силой: загадочным видением, которое следует бояться или сдерживать либо включением в союз, либо противостоянием» (Киссинжер 1997: 126). По мнению ряда западных аналитиков, в понимании и трактовании восточного вопроса сегодня имеются две сложности. Первая состоит в том, что «ко многому проявляется толерантное отношение, при этом настоящие политические решения, способные изменить расстановку сил или происходящее на континенте, принимаются по слишком малому кругу вопросов» (Precht 2015). Вторая сложность связана со спецификой политического лидерства, порядком принятия решений и разной оценкой произошедшего и происходящего как в политике, так и в других областях общественной жизни России и Европы. Представляется, что на европейском континенте сложилось два типа политических лидеров: одни обладают знаниями и пониманием происходящего, но не имеют характера либо ограничены в его проявлении правом, институтами, обстоятельствами; другие обладают характером, не ограничены de facto какими-либо обстоятельствами, институтами и правовыми процедурами, но концентрируются лишь на одной проекции этого многогранного и быстро изменяющегося мира. И хотя первая группа лидеров определенно существует в пространстве демократии, а вторая — в ее зеркальном отражении, и те и другие трансформируют идею «высшей политической ценности» и «достижения общего блага» (Jean-Luc Nancy 2010: 58). Каждый из них обладает тем, что Ницше называет желанием властвовать, а глубинная разница между ними определяется исполнением или неисполнением общественного договора.
Быть плохим или быть хорошим, как верно заметил Аристотель, не может быть постоянной и абсолютной величиной жизни любого человека, да и «бесконечную возможность получения прощения [правителем], если сотворенное творилось во имя демократии», не стоит сбрасывать со счетов истории (Badiou 2010: 6). Однако понимание современной Европой политического ландшафта постсоветской России все же кажется немного удивительным. Западная политическая элита приравнивает перестройку Михаила Горбачева к реформам Мартина Лютера (Schmidt & Stern 2010: 173–175), а редакторы журнала Forbes в третий раз подряд в ноябре 2015 года называют Президента РФ самым влиятельным человеком просто потому, что «Владимир Путин продолжает оставаться одним из тех в мире, кто влиятелен настолько, что может позволить себе делать то, что он хочет» (Ewalt 2015). Политика, особенно международная, всегда была непростым искусством, в котором особенно ценилась способность «дочиста отмываться грязной водой» (Стругацкие 2009). И здесь стоит признать, что пока отдельным представителям политического бомонда — мирового, европейского и российского — это удается лучше, чем другим. В настоящее время главное отличие российского и западного понимания происходящего состоит в толковании макиавеллевского «умения отступать от добра» для сохранения власти. Именно это отточенное до совершенства умение российской власти вступает в противоречие с европейской конструкцией управления государством, обязуя европейских лидеров «если нет возможности делать хорошо, делать, как необходимо» (Churchill).
Европейский союз, находящийся в тисках внутренних противоречий, не в последнюю очередь по причине разного характера политического лидерства на континенте, столкнулся с беспрецедентными вызовами извне и вынужден заново формировать концепцию отношений «Восток – Запад», центральным компонентом которой были и остаются отношения с далекой, малопонятной и слабо прогнозируемой Россией. В настоящее время существуют три концепта взаимоотношений «Восток (Россия) – Запад», имеющие реальную основу и лобби для их воплощения.
Открытые двери, прямые разговоры, жесткая любовь
Выпущенная в мае 2016 года книга «Восточный вопрос на Западе» суммировала видение Даниэля Хамильтона (Университет Джона Хопкинса, США) и Штефана Майстера (Немецкое общество внешней политики) о восточной политике добрососедства, которая «менее устойчива, чем это было десять лет назад» (European Commission 2015). В отношении государств «серой зоны Европы — Europe´s Grey Zone», границы которых находятся на востоке, авторы предлагают проводить политику «открытых дверей, прямых разговоров и жесткой любви».
Россия в этом контексте играет свою многогранную роль. С одной стороны, Россия, как и другие государства на Востоке, подпадает под политику открытых дверей Европейского союза, важными предпосылками которой является слоган «Сближение с ЕС начинается с реформ дома». С другой — Европейский союз должен научиться «отделять и больше не сверять восточную политику добрососедства с Россией». Авторы концепта «Открытые двери, прямые разговоры и жесткая любовь» также рекомендуют странам Запада «разъяснить России, что отношения могут быть построены только на уважении международного права, принципов ООН и Хельсинкских соглашений, включающих уважение к суверенитету и независимости стран — соседей РФ» (The Eastern Question 2016: VII). При этом, особую опасность среди всех представленных авторами рекомендаций создает требование аннулирования/приостановления членства России в Совете Европы, а не только в парламентской ассамблеи СЕ. К сожалению, эта идея также лоббируется немецким Фондом науки и политики — SWP — как «результат отказа России от проведения структурных реформ при выполнении финансовых обязательств» в рамках юрисдикции Европейского суда по правам человека (SWP 2016; Stewart 2013).
Сторонники вышеописанного концепта утверждают, что Россия больше не может устанавливать мировую повестку «путем идеологии», до сих пор не выстроила механизмов мягкой силы — soft power и потому будет влиять методами «жесткой дипломатии, экономических стимулов, военной мощи и другими принудительными мерами» (Wesslau & Wilson 2016: 5).
Изменения без сближения
Пропагандируемая политическими наследниками Вилли Брандта с начала 90-х годов политика Германии в отношении России неофициально называлась «Изменения сквозь сближение — Wandel durch Annäherung». Утвердившееся в последнюю четверть века видение Эгона Бара, что «Америка необходима, а Россия обязательна», не находит поддержки среди представителей политического бомонда Европы. И хотя в Германии по-прежнему представители старшего поколения социал-демократов говорят, что «Россия — наш большой европейский партнер» (Steinmeier 2016) и призывают к смягчению санкционного режима (Gabriel 2016), молодое поколение немецких политиков самоорганизуется для разработки и лоббирования новой Ostpolitik. Ее отправные точки могут быть сведены к нескольким ключевым пунктам:
1) Ostpolitik — это не только и не столько о выстраивании отношений с Россией. Партнеры Германии — страны Балтии и Польша. Германия должна ориентироваться на их интересы и учитывать видение своих партнеров;
2) Ostpolitik — это только часть политики, регламентирующая выстраивание отношений с Россией. Предполагается, что с Россией в краткосрочной перспективе нужно поддерживать и сохранять каналы связи; в среднесрочной перспективе — минимизировать зависимость от российских энергетических и природных ресурсов; а в долгосрочной перспективе — понимать, что Россия не может в обозримом будущем быть партнером как для Европы, так и для Германии;
3) Ostpolitik — это геополитика. Видение того, что на постсоветском пространстве военное вмешательство невозможно, ошибочно, потому что военное вмешательство может быть формой «защитной оболочки» для стран Восточной Европы, гарантом стабильности и безопасности которых является Германия;
4) Ostpolitik — это трансатлантическая политика, в которой США выступает «гарантом безопасности Германии и Европы», и потому политика в отношении восточных государств должна быть согласована и сверена с Вашингтоном и НАТО (Behrends 2014).
Идеологи и сторонники данного концепта призывают к сохранению дистанции в отношении с Россией и переориентации вектора восточной политики Европы на интересы стран Балтии и Польши.
Многовекторное движение
Профессор Лондонской школы экономики, глава рабочей группы Дарендорфского форума «Европа, Россия и Украина» Владислав Зубок предложил Европейскому союзу проводить политику нескольких направлений — multi-track policy в отношении восточных государств (Zubok, 2016), подчеркнув, что трансформацию «единого подхода для всех» не следует понимать как отказ от европейских норм.
Для реализации данного концепта требуется а) усиление экономического взаимодействия между ЕС и ЕАЕС; б) проведение ЕС политики поддержания институциональной стабильности государства Украина и ее фискальной платежеспособности, содействие широкому кругу реформ; в) содействие менеджменту конфликтов на постсоветском пространстве, включая Нагорный Карабах, Абхазию, Осетию и Приднестровье, при поддержке и усилении роли ОБСЕ (противопоставляемой в данном контексте ООН и НАТО). Только такой многосторонний подход, по мнению автора, способен переформатировать отношения, снизить уровень осуждения внутри Европы принимаемых Россией решений и сбалансировать ситуацию в Украине (Ibid: 2).
Какая из трех вышеназванных моделей будет реализована, сказать пока трудно. Вполне вероятно, что события будут развиваться по траектории, учитывающей все три повестки-рекомендации. Выстраивая модель взаимодействия с Россией, Европа будет проводить в жизнь политику, в которой любая игра «с кем-то» не означает автоматического «против кого-то». В Европе складывается понимание, что взаимоотношения игроков на политической карте мира стали намного сложнее и глубже, что требует нового modus’a vivendi внутри отдельных государств, их союзов и мира в целом.
В ближайшие годы отношение Европейского союза к России по восточному вопросу будет формироваться по принципу «вместе сложно, а по отдельности невозможно», а построение связей с Россией хоть и будет рассматриваться как «стратегическая задача — strategic challenge» (EurActiv 2016), но уже без обязательного «стратегического партнерства — strategic partnership» (European Security Strategy 2003).
Литература
Комментарии