Прорывы к невозможному: Евгений Примаков

От редакции: Редакция Gefter.ru благодарит научно-исследовательский центр «АИРО-XXI» за любезно предоставленную возможность публикации материалов недавно вышедшего десятитомного труда, посвященного Евгению Примакову.

Доктрина Примакова в действии

Когда в октябре 1997 года после весьма предвзятого доклада Спецкомиссии ООН по разоружению Ирака под руководством Р. Батлера Совет Безопасности ООН принял резолюцию, осуждавшую Багдад, иракское руководство в ответ стало чинить препоны дальнейшей работе Спецкомиссии. Обстановка вокруг этой страны стала стремительно накаляться. В складывавшейся ситуации Е.М. Примакову снова, как и в 1990–1991 годах, пришлось заняться урегулированием спровоцированного Багдадом кризиса — пусть и несопоставимого по своему значению и масштабам с вторжением в Кувейт и во многом обусловленного необъективностью самой Спецкомиссии. Находясь в конце октября 1997 года на Ближнем Востоке и занимаясь проблемами арабо-израильского конфликта, глава российского МИДа тем не менее нашел возможность встретиться с главами Египта и Сирии, чтобы обсудить с ними обострение иракского вопроса. Х. Мубарак и Х. Асад назвали недопустимым шагом силовую акцию против Ирака. Не снимая ответственности с Ирака, они высказали претензии и к Спецкомиссии. Эти встречи стали для Е.М. Примакова важным индикатором настроений в арабском мире и позволили выработать дальнейший план его действий.

Российский министр оказывался поистине незаменимой фигурой, имевшей возможность способствовать разрешению кризиса именно дипломатическим путем. С одной стороны, Е.М. Примаков, опираясь на свои давние отношения с иракским руководством, прошедшие через испытания кризисом 1990–1991 годов, мог вести прямые консультации с Багдадом вплоть до самого высокого уровня. Для западных политиков такого рода контакты были либо предельно затруднены, либо вовсе невозможны. С другой стороны, теперь — в отличие от событий семилетней давности — статус Евгения Максимовича был исключительно высоким, особенно после его усилий по подготовке «Основополагающего акта», и он мог не только напрямую выходить на своих западных коллег, но и общаться с первыми лицами. Однако и ситуация была далеко не такой однозначной, как накануне и во время «Бури в пустыне»: безусловно, вина Багдада в срыве работы Спецкомиссии была очевидной, но и сама эта ооновская структура вела себя довольно двусмысленно, как бы усматривая свою цель не в сборе объективной информации о наличии или отсутствии у Ирака оружия массового уничтожения или о степени его готовности производить таковое, а в провоцировании иракского руководства на резкие выпады в свой адрес, что могло бы стать поводом для очередной военной кампании против этой страны.

 

 

Е.М. Примаков попытался сразу же найти решение, устраивавшее все стороны. 18–19 ноября 1997 года он провел в Москве серьезные переговоры с Т. Азизом, в результате которых был достигнут компромисс: Багдад заявил о готовности снова принять Спецкомиссию, а Россия — о намерении добиваться в Совете Безопасности ООН перевода ее работы из режима инспекций в более щадящий и демонстрирующий уважительное отношение к Ираку режим мониторинга в сфере контроля за его ядерной и ракетной программами. Но подлинную дипломатическую победу главе российского МИДа удалось одержать на следующий день, когда собравшиеся в Женеве руководители внешнеполитических ведомств Великобритании, России, США, Франции, а также представитель Китая фактически согласились с продвигавшейся Москвой идеей о необходимости серьезных улучшений в работе Спецкомиссии в плане скорейшего перевода инспекций в режим мониторинга — разумеется, в тех вопросах, в каких это было возможно. Днем позже Спецкомиссия заявила о согласии принять высказанные ей рекомендации, и работа ее групп в Ираке была возобновлена.

Однако говорить о начале разрешения кризиса еще не приходилось. Спецкомиссия подняла вопрос о ее допуске на ряд президентских объектов с целью проверки их на предмет хранения запрещенных материалов, могущих быть использованными для производства оружия массового уничтожения. Ирак не возражал против допуска на эти объекты представителей стран — постоянных членов Совета Безопасности, но не лиц из Спецкомиссии. В принципе Багдад можно было понять, поскольку в соответствии с прежними договоренностями президентские объекты не подлежали инспекционной проверке и перемена правил на ходу была воспринята руководством Ирака как демонстративное проявление пренебрежительного отношения к нему. Но и отказ Багдада открыть президентские объекты перед Спецкомиссией не был выходом, потому что создавал формальный повод для применения силы в отношении Ирака. И Вашингтон не преминул этим воспользоваться: президент США одобрил план, предусматривавший бомбардировки Ирака, а Р. Батлер сделал провокационное заявление о якобы имевшемся у Багдада бактериологическом оружии. Ответное опровержение Ирака, естественно, никто не собирался принимать в расчет. Америка последовательно вела дело к силовой развязке.

Но этого удалось не допустить — и снова во многом благодаря исключительной дипломатической хватке Е.М. Примакова. С одной стороны, он не только предложил иракцам компромиссное решение — Спецкомиссия допускается на президентские объекты, но в сопровождении представителей стран — постоянных членов Совета Безопасности, — но и убедил президента Франции и — через Б.Н. Ельцина — премьер-министра Италии в том, что другого мирного разрешения проблемы не существует. С другой стороны, российский министр иностранных дел проработал инициативу, которая была впервые озвучена в начале февраля 1998 года в совместном заявлении Президента РФ и премьера Италии Р. Проди — о подключении к переговорному процессу Генерального секретаря ООН К. Аннана. С третьей стороны, Евгений Максимович содействовал отправке в Багдад своего заместителя В.В. Посувалюка в качестве спецпредставителя Президента РФ, которому поручалось проведение переговоров с иракской стороной, и в начале февраля 1998 года Посувалюк договорился с Хусейном о подключении к мирному разрешению проблемы К. Аннана. В итоге Генсек ООН прибыл в конце февраля 1998 года в Багдад, где встретился с Хусейном и подписал с Азизом меморандум о взаимопонимании, по которому Спецкомиссия возобновляла свои инспекции, а спорные президентские объекты открывались для формируемой лично Генсеком ООН «специальной группы».

На этот раз бомбардировок Ирака удалось избежать, хотя российскому руководству — и в том числе Е.М. Примакову — было ясно, что Вашингтон будет и впредь искать малейший повод для силового воздействия на Багдад, пока там будет сохраняться режим Хусейна. Эти пессимистические прогнозы оправдались: не прошло и года, как в декабре 1998 года США, используя очередную проблему со Спецкомиссией — а точнее, явно преднамеренные действия в этом направлении Р. Батлера, — все же развязали против Ирака силовую акцию. Но в большой политике приходится довольствоваться и малым. И в том, что эту акцию удалось отсрочить почти на год, была очевидная заслуга российского министра иностранных дел.

Когда Е.М. Примаков возглавлял МИД, ему снова, как и пять лет назад, когда он руководил разведкой, пришлось включиться в разрешение кризисной ситуации на Балканах — только на этот раз не за пределами Союзной Республики Югославии, а на ее территории — в Косове. К концу февраля 1998 года, то есть к моменту резкого обострения противостояния между частями югославских вооруженных сил и Освободительной армией Косова, власти этого края объявили о своей независимости от Белграда, что, естественно, не признавалось в югославской столице. И на этом фоне провокация, устроенная албанскими террористами, напавшими на патруль союзных сил правопорядка, привела к стремительному разрастанию конфликта. При этом складывалось впечатление, что Запад как будто ждал такого развития событий и был к нему готов, поскольку буквально сразу же заявил о необходимости введения новых санкций против СРЮ. Становилось ясно, что, не сумев окончательно расчленить союзное государство в первой половине 1990-х годов, Запад в лице прежде всего США, фактически потворствуя албанским сепаратистам, начинает очередную попытку в этом направлении.

Перед российским МИДом встала сложная задача. Предстояло, не портя отношений с западными партнерами, с которыми только что удалось на выгодных для Москвы условиях договориться об особых отношениях с НАТО, продемонстрировать мировому сообществу, что мы не намерены спокойно наблюдать за разгорающимся на Балканах новым конфликтным очагом и будем — несмотря на сложность и непредсказуемость С. Милошевича, ставшего к тому времени президентом СРЮ, — последовательно отстаивать интересы Белграда. И Е.М. Примакову удалось выдержать эту линию и в качестве министра иностранных дел, и впоследствии — уже в должности председателя правительства.

На первом же после обострения ситуации в Косове заседании Контактной группы по бывшей Югославии в начале марта 1998 года, на котором в итоге все же были приняты санкции против СРЮ, глава российского МИДа дистанцировался от этого решения и заявил, что поддерживает введение ограничений лишь на поставки в СРЮ оружия и военной техники и при этом рассчитывает на то, что симметричное решение будет принято и в отношении косовских боевиков. Однако становилось понятным, что при выстраивании собственной политики в отношении Белграда одна лишь демонстрация нашего несогласия с западными партнерами не приведет ни к какому конструктивному результату. Поэтому Е.М. Примаков в присущей ему манере именно конструктивного ведения переговорного процесса ради достижения конкретных результатов стал придерживаться гибкой линии, сочетавшей уступки Западу с неколебимым отстаиванием тех позиций, которые ни в коей мере нельзя было сдавать.

Как и в случае с обострением ситуации вокруг Ирака, Евгений Максимович присутствовал одновременно на нескольких переговорных площадках, для каждой из которых у него была своя «дорожная карта». Так, встречаясь в середине марта 1998 года с Милошевичем, он рекомендовал президенту СРЮ наверстать, насколько это было возможно, упущенное и самому предложить условия автономного нахождения Косова в составе единого союзного государства, инициировать переговоры с албанцами, «открыть» конфликт для наблюдателей из ОБСЕ и главное — чтобы снять все претензии с Белграда — вывести из края югославские войска. А примерно через неделю — на встрече Контактной группы в Бонне — российский министр иностранных дел сфокусировался, по сути, на единственной проблеме — необходимости сохранить территориальную целостность СРЮ. Через месяц, на заседании Контактной группы в Риме, к этому базовому требованию, на котором основывалась позиция России, Е.М. Примаков добавил еще одно — осуждение террористической деятельности косовских албанцев.

Тем временем плотная работа главы МИДа РФ на белградской переговорной площадке принесла свой результат: в середине мая С. Милошевич и не признанный Белградом президент Косова И. Ругова сели за стол переговоров. Реакция Контактной группы на это событие последовала незамедлительно: было объявлено, что при условии дальнейшего развития переговорного процесса между обеими сторонами конфликта в Косове ранее объявленные санкции в отношении Белграда будут приостановлены. Однако такой сценарий не устраивал тех, кто сделал ставку на распад СРЮ путем разжигания конфликта в Косове. В конце мая 1998 года Освободительная армия Косова совершила ряд провокаций, вызвав ответные действия со стороны югославской армии. На этом фоне косовская делегация отказалась продолжать переговоры с Белградом.

Для Е.М. Примакова не оставалось сомнений в том, что конфликт в Косове переходит в новую фазу и вероятность вмешательства в него сил альянса становится крайне высокой. При таком раскладе следовало как можно скорее пересмотреть прежние переговорные ориентиры.

Во-первых, надо было во чтобы то ни стало выиграть время и, пока западная пропагандистская машина еще не начала массированную обработку общественного мнения, подготавливая его к возможной натовской операции, предложить коллегам по Контактной группе какое-то иное решение, которое могло бы их устроить. И таким решением явилась ставка на ОБСЕ как на основной международный субъект, участвующий в нормализации обстановки в СРЮ. На состоявшейся 12 июня 1998 года в Лондоне встрече министров иностранных дел государств — членов Контактной группы по бывшей Югославии Е.М. Примаков активно выступал за усиление роли этой организации в нормализации обстановки в Косове и вокруг него.

Во-вторых, стало ясно, что требовать от Белграда безоговорочного вывода из Косова югославских вооруженных сил нереально, да и неправильно, так как такой шаг привел бы к моментальному установлению контроля Освободительной армии Косова над всей территорией края. И во время пребывания С. Милошевича в Москве в середине июня 1998 года в текст его совместного с Б.Н. Ельциным заявления была внесена новая формулировка: союзные силы безопасности станут возвращаться в места постоянной дислокации по мере спада террористической активности в крае. То есть Москва фактически легализовывала войсковую операцию югославских вооруженных сил по наведению порядка в Косове. Чтобы максимально сгладить эффект от этой формулировки по наиболее острому для Запада вопросу, в тексте заявления снова подчеркивалась особая роль ОБСЕ в деле урегулирования конфликта, говорилось о необходимости допускать в край дипломатических представителей, международные организации и, конечно, возвращавшихся беженцев. Иными словами, необходимость пребывания в Косове армейских соединений СРЮ подавалась в одном «пакете» с установкой на превращение территории конфликта в максимально прозрачную для международных наблюдателей зону и ставилась в прямую зависимость от террористической деятельности Освободительной армии Косова.

Расчет оказался абсолютно точным. В Косове стала функционировать Международная дипломатическая миссия наблюдателей, под кураторством Контактной группы и при непосредственном участии ее экспертов развернулась подготовка документа, определяющего новый статус края. К концу лета проект документа был готов и передан на рассмотрение Милошевичу и Ругове. Однако такое развитие событий никак не устраивало Вашингтон, который не отказался от своих планов по расчленению СРЮ. И параллельно с разработкой документа о статусе Косова сначала в Вашингтоне, а затем и в отдельных европейских столицах стали указывать на непрекращающиеся стычки между югославскими силами и Освободительной армией Косова и утверждать, что остается единственный способ поставить на место Белград — принять в Совете Безопасности ООН резолюцию в соответствии с седьмой главой Устава ООН, в которой против агрессора разрешаются любые санкции — вплоть до силового принуждения к миру. При этом из обеих линий — на переговорный процесс и придание краю нового статуса и на подготовку общественного мнения к вооруженному усмирению Белграда — последняя явно стала доминировать. В начале осени 1998 года Е.М. Примаков покинул МИД, возглавив правительство. Но на тот момент уже было ясно, что США стимулируют конфликт в Косове и что новому премьеру, по-видимому, придется снова заниматься его урегулированием.

В годы пребывания Е.М. Примакова на посту главы МИДа, разумеется, оказался востребованным и его бесценный ближневосточный опыт. В конце апреля 1996 года по согласованию с президентами США и Франции Евгений Максимович был послан Б.Н. Ельциным в Бейрут, где уже находились главы внешнеполитических ведомств этих стран, а также министр иностранных дел Италии, предпринимавшие усилия по прекращению боевых действий на юге Ливана, где в это время Израиль проводил операцию «Гроздья гнева» против группировки «Хезболла». В ходе этой ближневосточной миссии Е.М. Примаков побывал также в Иерусалиме и в Дамаске. В сирийской столице, используя свои старые связи в этом регионе, глава российского МИДа вместе с французским коллегой встречался с министром иностранных дел Ирана Велаяти, имевшим влияние на лидеров «Хезболлы», а также — уже лично сам — с одним из руководителей этой группировки, который специально прибыл из Бейрута, чтобы провести беседу с российским министром иностранных дел. Несмотря на то что все лавры по достижению перемирия межу сторонами приписал себе госсекретарь США Кристофер, на самом деле прекращение огня вряд ли могло быть достигнуто столь быстро, если бы не прямые договоренности Е.М. Примакова с этими деятелями.

Следующий визит главы МИДа РФ в этот регион состоялся через полгода и был вызван избранием премьер-министром Израиля лидера партии Ликуд Б. Нетаньяху и возникшими в связи с этим опасениями в арабском мире, что новое израильское руководство подвергнет ревизии решения Мадридской мирной конференции 1991 года, заложившей основы ближневосточного урегулирования. Е.М. Примаков предпринял дипломатическое турне и посетил Сирию, Ливан, Египет, Израиль, Иорданию. В ходе непростых, но откровенных переговоров с премьером Израиля и руководством арабских стран российский министр иностранных дел получил от обеих сторон заверения в их неизменной приверженности мадридской формуле «мир в обмен на территории». Это турне в целом способствовало стабилизации ситуации в этом регионе, подтверждению позиции России как одного из ведущих посредников мирного урегулирования на Ближнем Востоке. В частности, благодаря «челночным» поездкам между Израилем и Сирией Е.М. Примакову удалось снять напряженность, возникшую в связи со взаимными подозрениями сторон в возможном нарушении статус-кво Голанских высот.

В качестве главы российского МИДа Е.М. Примаков участвовал и в разрешении конфликтов на постсоветском пространстве. В 1996 году он лично организовывал обмен пленными между обеими сторонами карабахского конфликта по принципу всех на всех, совершив несколько перелетов между Ереваном, Степанакертом и Баку, в результате чего были вызволены из плена более двухсот человек. Под руководством Евгения Максимовича в том же году был разработан проект урегулирования этого конфликта, в соответствии с которым Нагорному Карабаху предоставлялась предельно широкая автономия в составе Азербайджана, однако данное предложение не получило поддержки ни в Степанакерте, ни в Баку. Е.М. Примаков также стал инициатором и фактическим организатором встречи президента Грузии Э.А. Шеварднадзе и президента Республики Абхазии В.Г. Ардзинбы в августе 1997 года в Тбилиси, которая имела все шансы положить начало мирному урегулированию грузино-абхазского конфликта.

Тот новый внешнеполитический курс, который был заявлен Евгением Максимовичем после его прихода в МИД и который последовательно реализовывался им на протяжении всего времени руководства внешнеполитическим ведомством, можно с полным основанием назвать доктриной Примакова. Формула этой доктрины: обеспечение национальных интересов посредством активной и многоуровневой дипломатии с задействованием всего потенциала переговорных возможностей, а также с максимальным учетом особенностей внешней политики других стран и выстраиванием — с опорой на такие особенности — договорных комбинаций для выгодного решения проблем мировой политики. Для воплощения на практике этой доктрины у Евгения Максимовича сформировался и собственный дипломатический метод, который, по словам С.В. Лаврова, заключался в отказе от «упрощенных, черно-белых подходов», пристальном внимании к деталям и личным контактам.

Апогей карьеры: во главе антикризисного кабинета

Занимая на протяжении своей жизни самые разные — и по уровню, и по содержательной стороне — руководящие посты, Евгений Максимович всегда меньше всего внимания уделял внешней, показной стороне своей деятельности, тому, как она воспринималась окружающими. Он просто работал, делал дело, а о том исключительно уважительном отношении, с которым к нему относились и практически все без исключения подчиненные, и подавляющая часть начальников, хотя и знал, но не предпринимал никаких действий, чтобы как-то преднамеренно его стимулировать. Поэтому, когда в конце лета — начале осени 1998 года, после дефолта, отставки кабинета С.В. Кириенко и дважды выраженного Думой несогласия с кандидатурой В.С. Черномырдина, которого Ельцин решил снова призвать на пост премьера, в самых разных частях общественно-политического спектра вдруг одновременно заговорили именно о Е.М. Примакове как оптимальном председателе правительства в кризисное время, для самого Евгения Максимовича такое единодушие было во многом неожиданным.

Между тем в подобном консенсусе не было ничего необычного. В критические моменты общество всегда обращается за помощью к наиболее безупречным, незамаранным, тем, кого действительно уважает. Так получилось, что на тот момент этим критериям отвечало лишь одно лицо — из обоймы тех, кто по своему политическому весу и опыту работы мог бы претендовать на второй пост в государстве, — министр иностранных дел. Это настроение почувствовали и в Кремле, и президент, не желая доводить дело до третьего отказа Думы проголосовать за Черномырдина — а значит, и до необходимости распустить палату, чего в обстановке глубокого экономического кризиса ни в коем случае нельзя было делать, — предложил главе МИДа пойти на повышение. После некоторых колебаний Евгений Максимович согласился. Его кандидатура прошла в Думе с первой же попытки: 11 сентября 1998 года за него проголосовали более 70 процентов депутатов. Этот результат можно считать зримым доказательством исключительного доверия к Е.М. Примакову. Безусловно, такое доверие ко многому обязывало. Но вместе с тем оно и предоставляло определенный карт-бланш, на который при усугублявшемся экономическом кризисе был готов пойти и Кремль.

Этим карт-бланшем Е.М. Примаков сполна воспользовался при формировании своего кабинета. Им было создано первое в истории постсоветской России коалиционное многопартийное правительство, крайне необходимое по двум причинам: во-первых, потому что оно способствовало столь важной в обстановке кризиса консолидации общества, а во-вторых, поскольку позволяло собрать команду действительных профессионалов, пусть и не состоявших в «партии власти». Евгений Максимович самым тщательным образом подошел к комплектации кабинета, при выборе кандидатур отдавал предпочтение тем лицам, с которыми либо где-то вместе работал, либо просто пересекался — но при этом видел человека в деле. Так, первым заместителем Е.М. Примакова стал член думской фракции КПРФ Ю.Д. Маслюков, с которым Евгений Максимович был близко знаком еще с советских времен, когда оба состояли в Политбюро ЦК, а другим первым заместителем — вполне встроенный в «партию власти» губернатор Ленинградской области В.А. Густов, имевший лишь некоторые дела с Е.М. Примаковым в его бытность главой МИДа. «Простыми» заместителями главы правительства были назначены посол России в Греции В.И. Матвиенко, думский депутат-аграрий Г.В. Кулик и министр науки и технологий в кабинете Кириенко В.Б. Булгак. Если говорить о министерских постах, не входящих в число «президентских», то в выборе кандидатов на них, помимо председателя правительства, участвовали и профильные вице-премьеры. В результате к концу сентября сложилась высокопрофессиональная команда, способная к плодотворной совместной работе.

Последнее обстоятельство было особенно важным, поскольку выводить страну из кризиса надо было буквально мобилизационными мерами, и в этом смысле кабинету Е.М. Примакова не были свойственны присущие любому коалиционному правительству бесконечные утряски и согласования групповых и фракционных интересов. Именно поэтому сам Евгений Максимович и отказывался считать определившийся к концу сентября 1998 года состав «Белого дома» коалиционным: все члены правительства, подчеркивал он уже потом, «подчинялись тем единым “правилам игры”, которые устанавливались в кабинете». Такого в истории исполнительной власти новой России еще не было: сильные подводные течения имели место во всех прежних правительственных командах. Появились они и в кабинете Е.М. Примакова — но это было уже значительно позже и не по вине премьера.

Перед правительством стояла сложнейшая задача — остановить катастрофические процессы в экономике, обвальным образом нараставшие после августовского дефолта, но на самом деле подготовленные всей предыдущей эпохой непродуманных реформ, с помощью которых в стране насаждалась по форме рыночная, а по сути теневая экономика. А для этого требовалось взять курс на проведение такой экономической политики, которая, с одной стороны, позволила бы навести элементарный порядок в экономике, но с другой стороны, не была бы возвратом к прошлому, отказом от рыночных ориентиров. Следовало качественно усилить роль государства в управлении макроэкономическими процессами — и вместе с тем отдавать себе отчет в том, что предпринимаемые исключительные меры вмешательства в рыночную экономику являются временными и от них надо будет постепенно отказываться, когда удастся остановить разрастание кризиса и когда появятся зримые свидетельства его преодоления.

Е.М. Примаков изначально не стал разрабатывать какую-то целостную концепцию выхода из кризиса, как минимум, по трем причинам. Во-первых, на подготовку такого рода документа ушло бы время — во всяком случае, уж точно несколько недель, — и вынужденное бездействие на протяжении этого срока могло бы оказаться фатальным: появившаяся программа попросту уже не соответствовала бы тем масштабам, до которых дошел бы обвал экономики. Во-вторых, председатель правительства сделал абсолютно оправдавшую себя ставку именно на «пожарные» меры — на первоочередное решение наиболее острых проблем с последующим переходом к тем вопросам, с которыми можно было на первом этапе и повременить. Наконец, в-третьих, понимая, что его кабинет будет постоянно находиться под пристальным вниманием недоброжелателей, Евгений Максимович не хотел им предоставлять такой козырь, как план действий правительства, чтобы не создавать лишнего медийного шума, который будет явно не на пользу серьезной работе.

Однако было бы неверно считать, что правительство Е.М. Примакова действовало лишь в режиме реагирования на те или иные острые проблемы. На деле программа первоочередных мер не только для нейтрализации разрушительных последствий дефолта, но и рассчитанных на следующий этап — после вывода экономики из кризиса, — безусловно, существовала, но не в виде какого-то документа, а как комплексное понимание некой стратегии, которую надлежало реализовать.

Дефолт обернулся неплатежами занятым в бюджетной сфере и получавшим разного рода социальные выплаты. Требовалось в срочном порядке изыскать в бюджете резервы, которые можно было бы использовать для погашения задолженностей. Но если на федеральном уровне алгоритм перераспределения бюджетных средств был в целом понятен — что, впрочем, не слишком облегчало задачу поиска реальных денег без включения «печатного станка», против чего Е.М. Примаков был настроен самым решительным образом, — то борьба с неплатежами из местных бюджетов оказалась намного сложнее. Во многом это явилось следствием того, что региональные власти не всегда выражали готовность отказаться от практики оборота переведенных из федерального бюджета средств в подконтрольных коммерческих структурах и делали все возможное для того, чтобы сделать эту сферу предельно непрозрачной для контроля со стороны центра. Поэтому премьер обозначил принципиальную позицию кабинета по вопросу о борьбе с неплатежами в регионах: проблема будет решаться главным образом путем наведения порядка в системе региональных бюджетов. Местным властям было предписано расходовать на оплату труда бюджетников, привязанных к региональным бюджетам, почти половину доходов и поставлено жесткое условие, что при неисполнении этого указания и в случае нецелевых трат перечисленных из центра средств регионы будут подчинены непосредственному казначейскому финансовому управлению.

Безотлагательные «пожарные» меры свелись также к элементарному недопущению проблем с продовольствием и товарами первой необходимости. Были достигнуты договоренности о получении продовольственной помощи из Америки и о погашении задолженностей Белоруссии и Украины за российский газ пищевой продукцией, а также упрощены и удешевлены таможенные процедуры по «критическому импорту».

Для оживления реального сектора требовалось покончить с неплатежами между хозяйствующими субъектами, а также между ними, с одной стороны, и государством — с другой. Эта проблема во многом была вызвана сокращением объема денежной массы и для своего решения — если правительство решительно отказывалось запускать «печатный станок» — требовала высвобождения «живых» денег из номинально зафиксированных взаимных долговых обязательств. Е.М. Примаков пошел наперекор рекомендациям МВФ и основанной на них незыблемой установке предыдущих кабинетов и санкционировал взаиморасчеты между предприятиями и бюджетом по линии казначейства на клиринговой основе. Это сразу же позволило получить несколько десятков миллиардов «живых» рублей и при этом избежать их разворовывания коммерческими банками. Безусловно, правительство не рассматривало взаиморасчеты как систему, которой отныне станет следовать, речь шла лишь о временном использовании этого механизма. К тому же взаиморасчеты не были самоцелью — даже как эффективный способ наращивания денежной массы. Они рассматривались кабинетом в качестве первого шага дальнейшего финансового оздоровления предприятий-должников. За этим шагом должна была последовать реструктуризация долгов, чтобы предприятия снова могли стать рентабельными.

Существует мнение, что оживление реального сектора при правительстве Е.М. Примакова произошло вследствие объективных экономических причин, а вовсе не стараниями самого кабинета: девальвация рубля активизировала промышленность, ориентированную на экспорт, а также в принципе замещение резко подорожавшего импорта российской продукцией. Разумеется, эти объективные причины не следует сбрасывать со счетов, однако сами по себе они еще ничего не значили, став лишь благоприятным фоном для предпринятого правительством масштабного комплекса мер по поддержке и стимулированию отечественного производителя. Регионам было разрешено возвращать долги по бюджетным кредитам продовольственными товарами, причем по рыночным ценам. Значительно уменьшались НДС на продукты питания и тарифы на перевозки некоторых сельскохозяйственных товаров по железным дорогам. Ощутимый эффект для производителя дало инфраструктурное регулирование условий его деятельности, что было вполне в пределах компетенции правительства, требовало всего лишь комплексной статистической оценки, но при этом почему-то так и не вошло в постсоветскую практику руководства реальным сектором. Были выработаны схемы льготного кредитования, взаимозачетов на основе варьирования тарифами на энергоносители и электроэнергию.

Требовались и более фундаментальные перемены — например, качественно иная расстановка экономических приоритетов, нежели та, какая существовала на протяжении всего времени реформ: безусловный приоритет следовало отдать развитию реального сектора. А это, в свою очередь, делало необходимой основательную реструктуризацию банковской деятельности. По инициативе Е.М. Примакова кабинет совместно с Центробанком провел масштабную санацию этой сферы, для чего было создано специальное Агентство по реструктуризации кредитных организаций. Эти меры преследовали главную цель — усилить инвестиционную активность банков, способствовать их профилированию и специализации для выстраивания целевых договорных отношений с предприятиями реального сектора.

При составлении проекта бюджета на 1999 год были досконально учтены и систематизированы все инвестиционные ресурсы страны и обозначалась задача приоритетного финансирования конкурентоспособных производств, чья продукция традиционно составляла преимущественную часть товарного экспорта и пользовалась спросом на внутреннем рынке.

Были предприняты серьезные шаги по реформированию налоговой политики. Пожалуй, наиболее значимым социально-психологическим последствием дефолта стал тотальный кризис доверия в обществе вообще и в хозяйственно-экономических отношениях в частности. Налоговая дисциплина, и без того не утвердившаяся в качестве более или менее устойчивой поведенческой нормы за годы существования молодой рыночной экономики, после дефолта вообще упала, и размер доходной части бюджета 1999 года становился весьма условной величиной, то есть работать над этим основополагающим документом приходилось фактически вслепую. Ни о каком преодолении кризиса не могло быть и речи без наведения порядка в налоговой области. И правительство приняло принципиальное и, наверное, единственно возможное в тот момент решение: добиться качественного улучшения собираемости налогов за счет уменьшения их количества и размеров. Опять-таки ради оживления реального сектора пошли на обычное в таких случаях непопулярное решение — по возможности перенести налоговое бремя на потребителя, сняв его с производителя. Естественно, для улучшения собираемости налогов пришлось задействовать и правоохранительные органы, хорошо осведомленные о практиковавшихся в РФ схемах ухода от налоговых выплат. Результат предпринятых действий не замедлил сказаться — налоговые поступления заметно возросли.

Еще в первые дни пребывания на посту председателя правительства Е.М. Примаков заявил свою однозначную позицию: несмотря на неправовой характер многих приватизационных сделок, совершенных за годы реформ, никакого передела собственности его кабинет проводить не будет, поскольку это при несомненном популистском эффекте вначале приведет к непредсказуемым по своему деструктивному эффекту последствиям. Однако из этой установки вовсе не вытекало, что правительство не предполагало наводить порядок в сфере управления госсобственностью. Был подвергнут ревизии перспективный план приватизации, в него внесли существенные коррективы. Например, не была разрешена продажа 25 процентов акций «Связьинвеста», которые принадлежали государству, по резко заниженной цене — якобы из-за дефолта, а на самом деле, чтобы гарантировать приобретение этого пакета олигархическим капиталом на выгодных для него условиях. Однако в реалиях 1990-х годов подобные решительные действия по пресечению фактически коррупционных приватизационных сделок могли быть только разовыми, да и то с не до конца гарантированным результатом. Чтобы навести в приватизационных делах настоящий порядок, нужно было заставить олигархов действовать по прозрачным и равным для всех правилам или хотя бы провести тотальную чистку коррумпированных представителей государства в советах директоров приватизируемых объектов, которые были материально заинтересованы в снижении поступлений в бюджет от сделок по продаже госсобственности. Но при действовавшем президенте и его отношениях с представителями олигархического капитала это было невозможно.

Предпринятые правительством Е.М. Примакова шаги по выходу из кризиса привели к тому, что уже осенью 1998 года в экономике обозначилась тенденция к стабилизации. Спад производства постепенно уменьшался, а ко времени отставки кабинета в мае 1999 года наметились первые проявления экономического подъема, в том числе в реальном секторе. Подготовленный кабинетом проект бюджета на 1999 год был утвержден Думой и впервые за всю историю постсоветской России полностью реализован.

Несмотря на титанические усилия, которые предпринимало правительство Е.М. Примакова для преодоления последствий дефолта и выхода из экономического кризиса, собственных, внутренних резервов для этой задачи явно недоставало. К тому же с самого начала проведения реформ российская экономика получала вливания в виде займов и в одночасье просто не могла обходиться без них. Поэтому новый кабинет сразу после своего формирования стал прорабатывать вопрос о получении очередного займа. Однако на этот раз Москва столкнулась с совершенно новой линией поведения Международного валютного фонда: России не отказывали, но обставляли положительное решение о выделении кредита целым рядом условий, которые шли вразрез с проводимым правительством курсом. Директор-распорядитель МВФ М. Камдессю и другие чиновники МВФ требовали от Е.М. Примакова строгого соблюдения нескольких принципов макроэкономического регулирования.

Во-первых, западные кредиторы решительно настаивали на тотальной монетизации всех расчетов по долгам, не желая принимать во внимание специфические российские реалии, в которых такой шаг был затруднителен даже в относительно благополучное время до дефолта. Выполнение этого условия российской стороной было тем более невозможным, поскольку антикризисные меры кабинета во многом основывались именно на отказе от монетизации в погашении взаимных задолженностей. Во-вторых, МВФ директивно указывал ввести в России неприемлемо высокие ставки НДС. Несмотря на то что российское правительство в своей налоговой политике также отдавало приоритет косвенным сборам, называвшиеся западными кредиторами показатели были просто невыполнимыми. В-третьих, от Е.М. Примакова требовали заложить в проект бюджета на 1999 год совершенно нереальный профицит, который во много раз превосходил тот показатель, который определило для себя правительство. Чиновники МВФ игнорировали доводы российской стороны, что после того обвала экономики, который произошел в конце лета — начале осени 1998 года, обозначенный в проекте бюджета весьма скромный профицит — это максимум, на что можно рассчитывать, и его выполнение уже станет крупным успехом на пути выхода из кризиса.

Российская сторона не могла согласиться на все эти условия, но вместе с тем не выходила из переговорного процесса, терпеливо старалась объяснять партнерам свою позицию и искала возможные компромиссные решения. Однако вплоть до отставки правительства Е.М. Примакова так и не произошло никаких конструктивных подвижек на встречах председателя российского правительства и членов его кабинета с представителями МВФ. Причина явного нежелания МВФ внимать рациональным и объективным доводам Москвы заключалась отнюдь не только в макроэкономическом догматизме этой организации, намеревавшейся распространить и на Россию те унифицированные рецепты, которые она выработала на протяжении десятилетий ее существования, но и в целом в наметившемся охлаждении Запада и прежде всего США к нашей стране из-за ее последовательной и принципиальной позиции в отношении косовского кризиса.

Источник: Примаков Е.М. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10: Биобиблиография Е.М. Примакова. М.: Издательство ТПП РФ; Российская газета, 2016. С. 65–86.