Brexit: ценностный смысл

Решение большинства британских участников референдума — первая в истории заявка на выход без обязательств перед общей историей. Разделение любого государства всегда было продолжением его же чести, только воспринятой уже самостоятельными частями, искавшими своей славы. Выход из состояния угнетения тоже вовсе не был просто отказом от общей с угнетателями истории: отстаивая достоинство независимости, новые государства доказывали, сколь обязательства перед собой важнее внешних обязательств. Внешние обязательства не отвергались, а просто оказывались обесцененными в сравнении с тем проектом, который и наделял ценностью действия каждого гражданина.

Выбор британских избирателей — не в новом чувстве гражданской общности и не в желании подхватить одно из знамен европейской истории, чтобы нести его самостоятельно. Конечно, европейское сообщество не является государством, и острие критики евроскептиков всегда направлено против нормирующих полномочий Европы, которым не соответствует политический проект. Но британский избиратель раздражен вовсе не нормой как таковой: за выход из объединенной Европы голосовали пенсионеры, фермеры и рабочие, которые знают всегда множественность норм: получение пенсии для них — одна норма, а семейная жизнь — совсем другая. Этим они отличаются от европейской британской молодежи, для которой норма оказывается общей: как устроены отношения граждан, так же устроены и формальные рамки их обеспечения. Путь от налогового, брачного или кредитного законодательства к общим европейским обычаям и обратно для них весьма очевиден. Этос закона вовсе не противоречит габитусу повседневности: напротив, солидарность, желание поддержать слабого или проявить творческую волю должно найти отблеск в законодательстве, претендующем на универсальность.

Эта молодежь могла не читать Руссо и Канта. Но рамка самой Европы оказывается самой универсальной рамкой ответственных решений. Тогда как для голосовавших за выход существуют рамки регулятивных решений, но не рамки ответственных решений. Ответственность у них остается на уровне частного дела — ответственность за свою продукцию, за свою торговлю, за свой дом и семью. Ответственность за счастье и свободу, радость и доброжелательность — это уже не очень ясные для них категории.

Европа везде, где понимают причинность так, как о ней писали Аристотель и Фома Аквинский. Европа везде, где умели писать сонеты вслед за Петраркой и радоваться пасторальным образам. Европа везде, где могли не только вступать в наследство по физическому праву, но и вести себя так, что честь и достоинство становятся общим наследством. Британия, конечно, останется европейской страной. Но кажется при чтении газет, как будто что-то ушло навсегда — тот дух доверия, который состоял не в ситуативной открытости, а в императиве избранности. Кто избран, кто поставлен на служение, тот и доверчив.

Британия была поставлена на уникальное служение в Европе: показывать, сколь сложные и необычные политические институты могут быть внутри Европы, каких нет в континентальных европейских странах. Больше всего опасаешься, что и другие европейские страны начнут теперь, обманутые в доверии, обзаводиться институтами, которые перестанут быть институтами солидарности. Это будет победа Горгоны.

Происходящее в наши дни — не история про большинство. Простые люди, представители большинства, сейчас сидят в кофейнях по всему миру, объясняя друг другу, что такое Брексит. Сейчас я иду по Иерусалиму и слушаю разговоры завсегдатаев кофеен в Старом городе, заедающих нескафе пахлавой. Брексит — слово звучит размеренно и толково, как удар меча о щит. Понять стоящее за ним явление, нет, точнее сказать, вошедшее в это слово явление, поднявшее это слово на щит явление — дело чести.

Разобраться с этим явлением для простолюдинов, посетителей кофеен, будет уже делом гражданской ответственности. Как бы ни ошибались бриттократы и еврократы, место для нового гражданского чувства найдется, будет ли это чувство мигрантов или простолюдинов, которые сами мигранты всю жизнь, «странствующие в Риме», странствующие в мире.