В каких формах востребовано знание о литературе?

От редакции: Доклад Николая Поселягина на XIX Фулбрайтовской гуманитарной летней школе «Академическая наука и публики: История, философия, филология в новой коммуникативной среде» (МГУ – НИУ ВШЭ, 27.06–01.07.2016).

Зачем нужно знание о литературе в то время, когда сама литература, казалось бы, перестала быть востребованной в обществе (во всяком случае, стала ощутимо менее востребованной, чем когда-то раньше)? Одна из основных тем размышлений отечественных профессиональных филологов последние четверть века — о глубоком непрекращающемся кризисе литературы и о медленной гибели своей собственной науки. Подчас возникает впечатление, что новая система ценностей исследователя литературы — это перманентные рассуждения о кризисе всех его бывших систем ценностей.

Тем не менее, если обратиться от кризиса идентичности к реальности, то сразу станет видно, что институционально филология никуда не исчезает, а наоборот, вполне активно развивается. Литературоведческие и литературно-критические книги и журналы продолжают издаваться и читаться — в том числе онлайн. В крупных городах России проходят регулярные поэтические встречи и открытые филологические семинары. Филологи активно представлены на крупных научно-популярных ресурсах, таких как «ПостНаука» и особенно Arzamas. Абитуриенты продолжают поступать на филологические факультеты, рассматривая их как некие социальные лифты. Куда эти лифты везут?

Сайт HeadHunter по запросу «филолог» выдает несколько десятков вакансий по почти 20 различным специальностям, причем не только традиционным для этой профессии (переводчик, редактор, корректор, журналист), но и довольно далеким от «традиционного» литературоведения — от медиаменеджера и специалиста по пиару до менеджера по работе с клиентами. Для подчеркнуто гуманитарной дисциплины это, на самом деле, много: если не считать «большой тройки» востребованных на рынке близких к гуманитарным профессий — юрист, экономист и психолог, — уходящих вперед с большим отрывом, то соперничать с филологом может лишь социолог. Вакансий, где в числе требований к соискателю представлены другие гуманитарные специальности, либо мало (и они тогда занимают достаточно узкую нишу на рынке труда — например, «редактор в эзотерическое издание» для философа или «историк-архивист в генеалогический центр» для историка [1]), либо нет вообще [2].

Такая рыночная востребованность профессии, которую обычно представляют как «оторванную от жизни», может объясняться как минимум двумя причинами (хотя, скорее всего, этих причин больше).

Во-первых, умение читать и понимать тексты любой сложности, к которому приучает наука о литературе, сейчас все больше превращается в некий коммуникативный навык, отделяющийся от собственно науки о литературе и все более актуальный сам по себе. Наша современность невероятно текстоцентрична, человеческое сознание вынуждено ежедневно перерабатывать массивы текстов, непредставимые для предыдущих эпох. Чтобы управляться с этими гигантскими объемами, необходимы специальные навыки — и их способны дать науки, для которых анализ текстов в принципе является основной специализацией. Правда, филология в этом случае мутирует: из академической дисциплины с четко очерченным полем исследования она превращается в фабрику по производству навыков профессиональной коммуникации. Вероятно, если бы дело ограничивалось только этим, можно было бы говорить о том, что слова «филология» и «литературоведение» устарели, на их месте пора открывать какие-то новые факультеты — скажем, факультеты текстуальной коммуникации. Знание о литературе здесь было бы не нужно, как и сама литература: обучать анализу текстов любой сложности можно и на примере правил пользования эскалатором, а не только произведений Мандельштама и Бродского.

Однако есть еще и «во-вторых», связанное с социальной ролью самой литературы. На рынке идей и навыков она вполне способна превратиться в хранилище моделей любых социальных явлений (трудно придумать такую ситуацию или такую модель поведения, для которой бы не нашлось аналога в каком-нибудь произведении мировой литературы). С такой социально ориентированной точки зрения, она превращается в резервуар объяснительных схем, приложимых к конкретной социальной реальности. В этом смысле любая литература, а не только сталинский соцреализм, получает запрос на социальную полезность — причем на этот раз со стороны рынка, а не государственного идеологического аппарата. Ведь набор социальных ролей и диапазон видов деятельности стремительно расширяется, его уже невозможно свести к одной или нескольким готовым схемам, в которые можно было бы вписать все наличные проявления социальной активности. Другими словами, сейчас уже невозможно, как в эпоху Шерлока Холмса, по одной-двум малозаметным уликам восстановить профессию, семейный и социальный статус человека или всю картину происшествия: вариантов этой картины окажется чересчур много, и простые готовые объяснительные схемы не сработают. Литература же способна балансировать между (вос)созданием уникального опыта и изображением уникальных социальных взаимодействий — и их (до некоторой степени) универсализацией.

При этом прямой механический перенос моделей из литературы в реальность вряд ли продуктивен. Если, скажем, менеджер по персоналу начнет представлять своих клиентов в виде литературных персонажей и проведет переговоры с условным Андреем Болконским или предполагаемым гражданином Коровьевым, вряд ли это приведет к чему-то хорошему. Здесь потенциально выигрышной становится позиция филолога, который знает, что между литературой и реальностью лежит большое пространство сложно выстроенных интерпретаций, и понимает, как эти интерпретации выстраивать, — т.е. имеет навык профессионального обращения с литературой. Насколько он при этом уже сейчас умеет иметь дело с социальной реальностью? Это сложный вопрос; видимо, на данный момент сравнительно слабо. Но судя по тому, что в среде профессиональных литературоведов все громче возникают призывы совершить поворот к антропологии, социологии и т.д., именно этот набор навыков, видимо, сейчас наиболее востребован на филологической «фабрике», и возникновение специалистов одновременно и по текстам, и по реальности — дело не слишком далекого будущего.

Можно предположить, что в такой ситуации наука о литературе начнет (или даже уже начинает) мигрировать из гуманитарных наук, эталонным воплощением которых она столь долго являлась, в сторону наук социальных. Социальные взаимодействия невозможны без хорошо налаженной коммуникации и способности к интерпретации самих этих взаимодействий и их участников; и филолог способен взглянуть на них как на еще одну разновидность сложных текстов.

Примечания

↑1. Данные на 08.01.2016.

↑2. Так, на 08.01.2016 для искусствоведа было две вакансии на HeadHunter («научный сотрудник в картинную галерею» и «редактор в культурологический медиапроект»), для культуролога — тоже две («менеджер по работе с клиентами» и тот же культурологический медиапроект), для музыковеда — одна («педагог по музыке»), для киноведа — ни одной. На 30.06.2016 для искусствоведа открыта одна вакансия («искусствовед» в Музей русского импрессионизма), для потенциальных культурологов, киноведов и музыковедов вакансий нет.