Общество в трагическую эпоху

Когда говорят, что современная русская культура плохо видна в мировой культуре, что нет в ней мировых звезд или мировых идей, то на самом деле говорят об отсутствии независимого суждения в самой культуре, которое и превращает талант в звезду и мысль в идею. Независимое суждение создается как суждение трагическое: появление античной философии в трагическую эпоху — это не сродство творческих замыслов, а прямое продолжение трагедии как искусства не подозревать, не видеть во всем заговор и не отмахиваться от всеобщего рока заклинаниями и отдельными страшными рассказами.

Трагедия противоположна судебному процессу, исходящему из выяснения «кому выгодно»: то, что происходит в трагедии, заведомо невыгодно всем. Как невозможно представить, что трагическая фабула будет использована во вред, так же тот, кто выносит моральное суждение, исходит из того, что даже мысленно его нельзя будет использовать во вред. Суд может допустить ошибку и осудить невиновного, но представить, чтобы моральное суждение вдруг было кем-то потом употреблено, немыслимо: иначе моральное суждение никто и не станет выносить.

Трагическая ситуация не признает компроматов, а признает только всеобщую компрометацию.

Попытка лжи во благо, лжи ради благополучия целого, отказа от своих слов или своих мыслей в последний момент и запускает механизм трагедии, в котором все перед всеми виноваты, и потому никто не может поймать другого за конспирологический хвост. Дело не в том, что все виноваты равно, но в том, что мы никогда не знаем, кого затронет рок, и поэтому не можем устраивать охоту на того, кто этот рок с собой несет: рок он несет не потому, что действовал или бездействовал, но потому что в чье-то действие или бездействие изначально закралась ложь, ложное представление о происходящем, как у Эдипа, который почему-то решил стать царем. Вроде бы все его поддержали в Фивах, но ложность его положения была именно в том, что поддержки недостаточно для того, чтобы не лгать себе.

То, что мы называем моральным скепсисом, неумением видеть последствия своих поступков, — это именно неумение видеть вещи иначе, чем ситуацию. Думал или не думал человек о последствиях своего морального компромисса? Вопрос задан некорректно: изнутри ситуации он просто не думает, а действует по правилам ситуации. Он не Эдип, не Гамлет, не Лир, он не слышит библейских пророков, он заранее знает, на кого свалит вину за свои беззакония.

Русская культура странным образом поняла трагедию прежде всего как отказ от характера: благочестивая трактовка Гамлета Флоренским или экзистенциальная — Выготским, все сходятся на том, что Гамлет смог оказаться там, где характер уже не нужен, где «идет уже другая драма, и на этот раз меня уволь». Но в классической культуре характер принадлежит не миру трагедии, даже в качестве точки доказательства от противного, но другому миру, миру комедии, миру быта, миру готовых моделей поведения и привычных реакций. Характер — это не мир капризов, а мир благословенных правил.

Тогда как трагический герой заведомо обладает моральными свойствами именно потому, что у него нет как характера, так и отсутствия характера. Он делает моральный выбор именно потому, что быт его не уличит в том, что он делает этот выбор под каким-то влиянием. В русском понимании трагический герой преодолевает влияние рока на себя, отстаивает последний редут своей драгоценной души, — но нет ничего более далекого от трагедии, чем такое понимание.

Общественное мнение у нас до сих пор понимается как вынужденное суждение: оно не конструирует реальность, а только длит наши иллюзии о себе и о других, когда реальность все больше давит на нас. Нет никакого конструктивного понимания общественного мнения как возможности наступать сразу на нескольких фронтах, а не оборонять последний оставшийся редут. Современная русская культура поэтому остается учеником чародея, который пытается заклинаниями остановить роковое развитие событий, пытается заклясть происходящее страшными перспективами или историческими параллелями; но метла и ведро не слушаются, вода все прибывает, и ученик чародея готов уже спасаться бегством, если бы знал, где ученики чародея нужны. Но в отчаяние приводит то, что нет профессии «ученик чародея». Придет ли учитель-чародей, который объяснит, что бежать некуда, а учиться никогда не поздно, пока неизвестно.