Эпоха барокко: осады и штурмы крепостей

Лев Усыскин беседует с историком Борисом Мегорским.

— Насколько мне известно, вы давно занимаетесь темой осад и штурмов Северной войны. Традиционно, в связи с этим первый вопрос такой: почему осады и штурмы? Почему не полевые баталии?

— На самом деле интерес вырос как раз из полевых баталий. Естественно, полевые сражения — самая яркая и зрелищная часть военного дела той эпохи. Я начал изучать пехотную полевую тактику, строевые уставы, инструкции и наставления петровской армии, доступные описания реальных боевых столкновений той эпохи. Потом стал смотреть, как пехотная полевая тактика была описана в трактатах разных европейских авторов XVII–XVIII веков, поскольку важны не только регламенты, но и теоретические представления — своего рода история знаний. И в какой-то момент натолкнулся на очень подробное описание того, что и как следует делать пехотинцам во время осады. Для меня это было полной неожиданностью, потому что я уже привык к тому, что в эпоху линейной тактики все действия солдат и офицеров в поле были строго регламентированы в соответствии с механистическими представлениями той эпохи обо всем — и о военном деле в частности. Так вот, оказалось, что осадное дело было описано не в меньшей степени детально. Я решил посмотреть внимательнее на эту часть военного дела и понял, что это совершенно неразработанная тема. Во всяком случае, у нас. Притом что, в общем, военную историю петровской эпохи не обходят вниманием исследователи. Но вот осадная тематика оказалась вне поля интереса историков — как современных, так и предыдущих поколений.

— А вот если обратиться к характеру той войны. Можно вывести пропорцию между полевыми сражениями и осадами? Чего было больше?

— В полемическом запале я могу сказать, что осад было много больше, чем полевых сражений, и осады — это незаслуженно забытый, но основной тип боевых действий петровской эпохи. Но это, понятно, упрощение: если взять статистику, то можно посчитать все осады — я составил для себя некий перечень осадных операций: их около сотни, включая те театры, где русская армия не участвовала, а также подавления мятежей и русско-турецкую войну 1710–1713 годов. Я считаю, что всё это явления одного и того же ряда, поскольку составляли опыт примерно одних и тех же людей. А вот если мы начнем смотреть полевые сражения, то, естественно, крупных — крайне мало. Для нашей истории это Полтава и Лесная.

— Головчино, Калиш, Фрауштат…

— Да… Но это все зависит от уровня приближения: если мы начнем смотреть всевозможные стычки и столкновения, о которых мы мало знаем, то их за все годы Северной войны тоже наверняка наберется около ста. Здесь вопрос качества статистики.

— А если сравнить с шедшей в то же самое время Войной за испанское наследство, доля осад была больше или меньше?

— Опять же, зависит от того, как считать. Но в целом, и там осад было очень и очень много. Есть ведущий специалист по западноевропейской осадной тематике начала XVIII века — американский исследователь Дж. Освальд. Он в своей диссертации насчитал около 115 осад в Войне за испанское наследство, причем он считал главным образом то, что происходило на театре во Фландрии — и в меньшей степени в Испании и Италии. Крупных полевых сражений было гораздо меньше. И хотя вообще столкновений было много, но тех, в которые была бы вовлечена вся армия, крайне мало. А осада — это, как правило, крупная операция, в которой задействована армия, вполне сопоставимая с той, что вышла бы на генеральное сражение. И с этой точки зрения можно констатировать, что осада — тот тип боевой операции, в котором войска принимали участие чаще всего. Скажем, большая полевая армия собиралась Петром для участия в осаде много раз, а для участия в полевом сражении — лишь под Полтавой. Так что осада — это что-то очень характерное и типичное для того времени, но, к сожалению, до сих пор не очень хорошо описанное.

— Тогда стоит дать здесь краткий очерк технологии тогдашней осады крепости, чтобы уйти от расхожего шаблона: поставили пушки, начали обстрел, крепость сломали , враг побежден. Просто чтобы представить объем производимых работ и их трудоемкость.

— В целом, то, что называлось «формальной атакой» или «постепенной осадой», — это, во-первых, обложение крепости, то есть блокирование всех ее коммуникаций с внешним миром. Это открытие траншей, т.е. осадный лагерь ставился где-то вне зоны досягаемости крепостных пушек, и постепенно начинали приближаться к крепости под прикрытием траншей, которые рыли в земле. Рыли их ночью. В определенный момент на определенном рубеже устанавливали осадную артиллерию — пушки и мортиры. С помощью мортир бомбардировали город, пушками пробивали бреши в стенах. Все это приводило к тому, что, проделав проходимую брешь, армия готова была идти на штурм. Как правило, к этому моменту гарнизон сдавался, но в некоторых исключительных случаях все-таки происходил генеральный штурм — когда войска врывались в город с боем.

— Если можно, чуть больше про эти осадные работы.

— Разумеется, все это требовало огромной работы большого количества людей. Даже доставка артиллерийского парка — осадных орудий с большим количеством припасов — требовала очень серьезной логистики, чтобы прибытие всех частей армии было более или менее синхронизировано. Дальше начинались подготовительные работы, сам осадный лагерь следовало обнести укреплениями на случай, если он будет атакован гарнизоном либо подмогой. Это так называемые циркумвалационные и контрвалационные линии. Далее армия занималась заготовкой припасов на месте. Все эти земляные работы (как тогда называлось, «ведение шанцев») — строительство траншей, редутов и прочего — требовали большого количества фашин и туров. Это вещи, которые плетутся на месте из хвороста. Соответственно, если бы мы оказались на месте осады в те времена, то увидели бы большие площади вырубленных лесов — из-за потребности не только в дровах, но и в огромном количестве веток. Фашины — это просто связки веток, которые укладывали на земле и с одной стороны засыпали песком, а туры — большие цилиндрические корзины без дна и крышки, их ставили на позиции, засыпали грунтом и выстраивали из них целые брустверы. Сохранились приказы, из которых мы знаем, как это было организовано и сколь большие количества таких предметов заготавливались. Потом начиналось рытье траншей, оно обставлялось соответствующими ритуалами. Была подробно расписана процедура организации работ, сколько каких работников на какой участок полагалось, с какими инструментами, сколько они работали, сколько отдыхали, как офицеры должны были за ними следить, чтобы они в темноте ночной не напивались, не отлынивали от работы, что должно было служить ориентиром, когда они копали эти траншеи. Таких деталей, мало кому интересных раньше, много, и именно они позволяют понять, что делали солдаты Петра под Нарвой и Выборгом или солдаты Карла под Полтавой. Все это оказалось доступно в источниках, но раньше, похоже, об этом никто не задумывался.

— Если теперь взглянуть на это с семиотической точки зрения. Ведь в ходе осад имела место коммуникация — между осажденными и осаждающими, осажденными и возможной подмогой и так далее. Наверняка была какая-то общепринятая система знаков, сообщений…

— Разумеется. Это же эпоха барокко, все преисполнено символами. Все не только было красиво, но и имело свое значение. Что-то из этих символов мы сегодня можем истолковать, а что-то и не можем. Многие этапы той же осады были оформлены разными церемониями. В частности, начало бомбардирования города — по современным меркам довольно жестокий акт по отношению к городскому населению, но тогда считавшийся в Европе нормой. Так вот, бомбардировка начиналась с молебна в осадном лагере, с игры военной музыки, после чего приступали к забрасыванию города бомбами. Открытие траншей должно было оформляться выставлением знамен на бруствере траншеи. Пересылки сообщений между противниками осуществлялись музыкантами: это были либо трубачи, либо барабанщики, с которыми передавали письма. Чтобы быть замеченным, этот барабанщик играл некий музыкальный сигнал — шамад. Очевидно, он был одинаков во всех армиях. Отправление этого барабанщика в неприятельский лагерь автоматически означало прекращение боевых действий, должны были прекратиться осадные работы — равно как и стрельба по осаждающим. Господа офицеры могли выйти из траншей и пообщаться с противниками, которые выходили на крепостные стены, не боясь выстрелов. Происходил обмен любезностями, или же, поскольку в обеих армиях было много наемников, люди могли друг друга узнать по какой-то совместной службе во Франции или еще где-то десять лет тому назад…

Есть моменты, которые объяснить довольно сложно, но тем не менее можно. Например, осажденный, блокированный город, имеющий сложности с продовольствием и припасами, во время одного из таких перемирий отправляет от имени коменданта командующему осаждающей армии воз с разными угощениями: пиво или жареная дичь… Звучит довольно странно, но в этом был свой смысл: таким жестом комендант давал понять противнику, что город не испытывает серьезных проблем с продовольствием и поэтому не сдастся. Дальше целый ряд символических жестов связан с церемонией сдачи крепости. Если крепость сдавалась на почетных условиях, это обставлялось соответствующим образом. Противники должны были выказать друг другу максимальные почести. Сдающийся гарнизон выходил, делая вид, что все еще боеготов: люди шли с зажженными фитилями, развевающимися знаменами, пулями во рту и бьющими барабанами. Это означало, что войско все еще готово сражаться и просто делает любезность осаждающим — так уж и быть, покидает крепость. Чуть позднее, в XVIII веке в Западной Европе уходящий гарнизон не просто бил в барабаны, а играл марш неприятельской армии — это считалось вежливым. То, что я пока не смог разгадать полностью, связано с так называемыми «молчащими колоколами». Есть свидетельство, что в той же Нарве горожане, при начале русской осады, либо сняли свои колокола, либо обшили их, чтобы они не звучали. Есть также свидетельство, что, когда в 1703 Карл XII взял польский Торн, он наложил на город огромную контрибуцию, и сверх этой контрибуции с торнского монастыря была взята немалая сумма в наказание за то, что монахи посмели звонить в колокола во время осады. Я не нашел объяснений в текстах, но, очевидно, такая традиция была, осаждающие и осажденные о ней знали и поступали соответственно. Возможно, это казалось современникам столь очевидным, что они не удосужились где-либо написать об этом; или просто такой источник пока не нашелся.

— Были ли какие-то люди, которым позволялось беспрепятственно выйти из осажденного города или, напротив, в него пройти? То есть существовал ли для кого-либо статус «вне игры»?

— И да, и нет. Случаев, когда осаждающие любезно выпускают кого-то из города во время осады, мне неизвестно. И это, в общем, логично, потому что, наоборот, комендант заинтересован в том, чтобы выпустить лишние рты, а осаждающие заинтересованы, чтобы там было больше ртов и как можно быстрее закончился провиант. В связи с этим известны требования должностных инструкций к комендантам: если понятно, что город скоро попадет в осаду, необходимо поскорее избавиться от лишних ртов. В частности, есть инструкция смоленскому воеводе (Смоленск, правда, избежал шведской осады) о том, чтобы выслать из города вглубь страны одиноких стрелецких жен, еще кого-то. Однако особым статусом, несомненно, пользовались иностранные купцы. Не то что у них была возможность пересекать линию фронта, но к ним было особое отношение. В первую Нарвскую осаду в 1700 году английским купцам отправляли письма в осажденную Нарву русские генералы с просьбами продать им вина или еще чего-то — в обход нарвского коменданта. Ну и когда четыре года спустя Нарву брали, этим же самым английским купцам были выданы охранные грамоты, позволившие им сохранить свое имущество во время взятия города и его последующего разграбления.

— Таким образом, мы плавно переходим к судьбе крепости после взятия. Существовали ли обычаи, регламентировавшие обращение с населением?

— Были какие-то представления о том, что допустимо, что нет. Город, который был взят штурмом, — а такое в русско-шведском конфликте произошло, по сути, только один раз, именно в Нарве в 1704 году — был обречен на избиение горожан, разграбление домов и так далее. Это все произошло под Нарвой. Если город сдавался на более ранней стадии — до того, как штурмующие войска вошли в город, — то этого момента, насилия в боевом исступлении, не было. Как правило, города занимали тихо, появлялся гарнизон от победителей, который мог вести себя более или менее прилично по отношению к местному населению, но в целом соблюдался порядок. А так, конечно, — «горе побежденным».

— А при занятии штурмом эта резня же не бесконечно длилась, был какой-то срок, нет?

— Да, конечно. Бытует стереотип: «ребята, в городе вино и бабы — даю на разграбление три дня!» На самом деле это не более чем штамп, да и у Толстого в «Петре Первом» обещают дать «гулять» сутки. В Нарве все это безобразие в день штурма и закончилось. Через какое-то время в крепость въехали царь Петр и фельдмаршал Огильви и распорядились, чтобы грабежи и убийства были прекращены. Точнее, убийства — их потребовали прекратить категорически. Но право на грабеж было священным правом военных той эпохи, и в течение суток город был отдан на разграбление. Но уже на следующий день, 10 августа, грабеж был остановлен, войска вывели из города, им запретили входить в город. А дальше началось интересное — стали делить добычу. Существовали правила раздела добычи. Что-то безоговорочно отходило в государеву казну, что-то делили в соответствующей пропорции солдаты, офицеры, раненые, что-то должно было достаться артиллеристам, которые лично в штурме не участвовали, но пробили бреши своими пушками.

— Все награбленное сдавалось? Или часть — себе, а часть — в общак?

— Если б мы знали достоверно, это было бы интересно… Я смотрел документы, касающиеся Нарвы, там есть приказ все награбленное сдать в одно место по описи. Судя по тому, что такие приказы повторялись несколько раз, можно предположить, что солдаты не спешили их выполнять. Потом сданное либо возвращалось принесшему, либо делилось между участниками штурма.

— В процессе грабежа делалось различие между частным имуществом и государственным?

— При грабеже не делалось различий. За исключением английских купцов, успевших повесить на свои дома охранные листы, так называемые салвогвардии. Ну, а дальше то, что принадлежало королевской казне, отходило в царскую казну. Те же пушки и прочее. Была еще такая любопытная традиция: вся медь из осажденного города отдавалась артиллеристам осаждающей армии. В Северную войну эта традиция проявлялась редко, а вот в Западной Европе у нее были очень глубокие корни. И бывало так, что даже командующий осаждающей армией не мог ничего сделать с начальником собственной артиллерии, который требовал от горожан огромный выкуп за все колокола и всю медную посуду взятого города. Это было священное право артиллеристов.

— Судьба мирных жителей: их в рабство брали, потом возвращали назад или как?

— Эта тема не сказать что подробно описана как в источниках, так и в литературе. Поскольку социальная структура русского общества предполагала большое число зависимых людей — т.н. дворовых людей или служителей, — победители на вполне законных для себя основаниях уводили «полон»: женщин, детей, кто кому был нужен. Многих уводили в плен, и они становились дворовыми людьми в имениях офицеров и генералов; в услужение к себе приобретали людей не только дворяне, но также купцы, посадские, священнослужители и даже зажиточные крестьяне. По данным Кошелевой, в Петербурге в первые годы его существования, точнее в 1718 году, дворовые люди составляли 46% городского населения, а из них около 6% составляли именно пленные иностранцы.

— Это были именно частные пленные? Не взятые армией в плен воины противника, а пленные частных людей?

— Да, но об этом мало информации. Не вполне понятно, как велся их учет. По правилам, пленники из взятой крепости считались государевыми, но есть свидетельства, что их все равно брали в частный плен. К этой категории относится и будущая Екатерина I.

— После заключения мира их возвращали?

— По условиям Ништадского мира, все невоенные пленники подлежали возвращению на родину — если они к тому моменту не крестились в православие. Правда, стоит иметь в виду, что для той же Екатерины родиной была Эстляндия, ставшая теперь частью Российской империи.

— Существовали ли обычаи, обряды, странные ритуалы, связанные с крепостями? То, что вообще трудно объяснить…

— Ну, мы про это знаем довольно мало. Это совсем тонкие материи, которые в документах эпохи отображаются крайне редко. Здесь особняком стоит такой крайне любопытный источник, как хроника белорусского города Могилева, опубликованная еще в XIX веке. Там есть интересные зарисовки жизни города, через который во всех направлениях всю войну проходили разнообразные войска. Саксонские, литовские, шведские, русские. В частности, там есть запись о том, что в 1708 году, незадолго до Головчинского сражения, русские устраивали какую-то ворожбу, смотрели, куда идет дым, и на этом основании предвидели поражение — как оно потом и случилось. Как это объяснить, я не знаю.

— А какие-нибудь истории в духе летописного похода Андрея Боголюбского на Новгород: когда вытащили икону на стену, ее подстрелили, и она за это отомстила…

— Да, есть один эпизод, довольно малоизвестный. Январь 1701 года, русская армия после Нарвского разгрома, дезорганизованная, отступила на Новгород и Псков. Шведы переходят русскую границу. Генерал Крониорт с достаточно внушительным корпусом — около 6000 человек — двигается на Ладогу и Новгород. На пути у них стоит даже не пограничная застава — пустая дворянская усадьба, в которой заперлись стрельцы. И вот эти стрельцы, которых было немного, в течение 11 дней отбивались от шведов. А это зима, январь, они сидят в деревянном остроге — шведы по снегу пытаются подтолкнуть сани с горючим составом, чтобы зажечь острог, стрельцы сани отталкивают назад на шведов… В общем, все тянулось долго, шведы топтались на месте, запрашивали у короля подкрепление и артиллерию. Стрельцам во время этого сидения было два явления: первое — явление Честного креста. Это реальная реликвия, Сарский осадный крест, которую стрельцы обрели в этой усадьбе и потом вынесли с собой. Второе — явление святых мучеников казаку. По одной версии эти мученики разбудили казака и сказали: «Не спите, шведы собираются поджечь усадьбу!» По другой версии эти мученики посоветовали взять крест и, не боясь никого, выходить из осады. В результате стрельцы так и сделали — под покровом ночи скрытно ушли в Ладогу. Оставленных русских раненых шведы потом сожгли вместе с усадьбой, но дальше на восток так и не продвинулись.