1917 год: «Революция пошла не по намечаемому сценарию…»

От редакции: Как революционеры-народники встретили революцию 1917 года? Оставались ли они революционерами, что значила для них революционная идентичность и почему они с трудом находили свое место в новой советской России? Была ли утопичной программа партии народных социалистов и почему не реализовалась народническая концепция социализма в России? На эти вопросы стараются отвечать авторы книги «Дружба, семья, революция: Николай Чарушин и поколение народников 1870-х годов» Татьяна Сабурова и Бен Эклоф. Главный герой книги — член кружка «чайковцев», народник-пропагандист, сосланный по «процессу 193-х» в Сибирь, стал там фотографом, а вернувшись в родную Вятку, поступил на службу в земство, работал страховым агентом, а затем основал оппозиционную газету, которую Столыпин назвал самой революционной провинциальной газетой в России.

Выражаем признательность издательству «Новое литературное обозрение» за предоставленную возможность публикации фрагмента книги.

Правда, мне приходилось в моих беседах с рабочими указывать на социальную революцию как на выход из теперешнего положения, но это всегда бывало только одно простое указание вне времени и пространства и не имеющее никакого отношения к нашим непосредственным задачам [1].
Николай Чарушин, 1876 г.

Читала за это время «Записки о революции» Суханова, читала с волнением и большой пользой, с сознаньем, весьма нелестным для себя, как мало понимала я ход революции, как была близорука, невдумчива, как была политически неподготовлена [2].
Вера Фигнер, 15 июля 1923 г.

Переписка Чарушина периода революции 1917 года не сохранилась, поэтому мы можем судить о его настроениях и взглядах только по статьям, публиковавшимся в «Вятской речи». По ним видно, что Чарушин восторженно встретил Февральскую революцию [3]. 23 марта в передовой статье в соответствии со своими давно сложившимися убеждениями он отмечал, что ни один комитет не в состоянии сам по себе совершить революцию, она может быть только народной, и радовался, что повязка наконец спала с глаз крестьянства. В то же самое время, однако, он советовал сохранять терпение, спокойствие и порядок в деревне, а также призывал интеллигенцию (в духе своего поколения) «идти в народ» (статья так и называлась — «В народ») [4].

Чарушин не был праздным наблюдателем событий. В своей автобиографии 1926 года, написанной возможно уже с учетом цензуры, он писал: «Когда разразилась Февральская революция, то в Вятке, как и всюду, возникли самочинные революционные организации, в которых мне пришлось принимать самое живое участие, особенно же в Исполнительном комитете» [5]. Чарушин, казалось, был повсюду. Накануне революции он участвовал в нескольких комитетах и обществах, правительственных и общественных организациях, включая общества помощи раненым, семьям членов ополчения, студентам, общество потребителей, попечительный совет библиотеки и др. После Февральской революции он стал членом губернского Исполнительного комитета (Комитета общественной безопасности) [6], членом продовольственной комиссии (крайне важной для нового политического режима) [7] и активно участвовал в делах земства, но теперь уже не как наемный служащий, а как выбранный гласный обновленного земского собрания. Также он был выбран членом городской Думы (членом которой был и его брат Иван) [8].

 

18 марта 1917 года, следуя курсу руководства возрожденной партии народных социалистов (Чарушин стал одним из создателей отделения этой партии в Вятке), он выступил с инициативой восстановления Крестьянского союза в Вятке и возглавил его Организационный комитет. Когда в июне Крестьянский союз соединился с Советом крестьянских депутатов, Чарушин был выбран в его Исполнительный комитет. Кроме того, он содействовал организации Красного Креста для оказания помощи освобожденным политическим заключенным [9]. Даже если временами он мог быть «свадебным генералом» в каких-то организациях, тем не менее, их список производит впечатление, и мнение «старого борца за свободу», а не только его имя, было действительно значимым.

Однако действительно ли старый революционер полностью разделял тот всеобщий восторг и возбуждение, охватившие страну, переживавшую «весну свободы» после отречения Николая? Историк М.М. Богословский писал в своем дневнике: «Наше общество, охваченное порывом, слишком увлечено революцией и верит, что с марта месяца 1917 г. наступит в России земной рай. Отрезвляющие и предостерегающие речи бесполезны» [10]. Согласно О.Н. Знаменскому, в то время как недовольство сложившимся положением при старом режиме резко выросло в конце 1916 года, последовавшие события и крушение самодержавия были встречены интеллигенцией со смешанным чувством. Это было и беспокойство о дальнейшей судьбе страны, страх перед неизвестностью, так же как и осознание опасности возможной анархии в стране, того, что миллионы вооруженных солдат, вернувшихся с фронта, могут привнести в политику [11].

Чарушин, выступая 20 сентября 1917 года перед собравшимися 192 делегатами Третьего губернского Крестьянского съезда, описывал свои чувства в начале 1917 года: «Естественно, что радовался и я. Но радость была кратковременна. Почти с первых же дней революции тревожное чувство овладело мной» [12]. Возможно, что разочарование в последующем ходе событий в течение лета повлияло на его воспоминание о начале революции, так как опасения и беспокойство, имевшиеся у Чарушина, никак не отразились в его редакторской колонке в «Вятской речи». Или, несмотря на всю энергичность и активность, сдержанный и даже замкнутый Чарушин чувствовал, но не показывал сомнения относительно происходящего в стране?

У одного из старых товарищей Чарушина Февральская революция также вызвала смешанные чувства: оптимизм, конечно, но и тревогу, даже печаль по поводу того длинного пути, который пришлось пройти до этого момента. В. Фигнер писала в середине марта 1917 года: «…трудно даже вместить совершившееся и то, что еще может быть и великого, и грозного в будущем. Первые дни мне было даже грустно: как-то мысль все возвращалась к погибшим и загубленным в течение последних 37 лет непрерывных стремлений к свободе. Не говорю уже о временах давно прошедших. …Испытания верно еще будут, и молодое поколение должно напрячь все силы, чтобы преодолеть много не только в окружающей среде, но и в самих себе» [13]. Годы спустя ее воспоминания отразили пережитые сложные чувства: «Сколько лет мы ждали этой революции, но, как ни странно, я не чувствовала безмятежного ликования; волновало нечто смешанное: радость, печаль (за прошлое) и тревога. Все совершилось слишком легко, слишком быстро» [14].

Описывая Демократическое совещание в сентябре 1917 года, В. Фигнер жаловалась на происходящее и ругала большевиков: «Все утомлены фразой, бездействием и вязнем безнадежно в трясине наших расхождений. Только большевики и плавают, как мука в море, не сознавая, что своей необузданностью и неосуществимыми приманками темных масс постыдно предают родину немцам, а свободу — реакции» [15]. Она опасалась, что под давлением происходящих событий, учитывая взятый курс, люди откажутся следовать высоким целям социальных преобразований, жертвовать собой ради общего блага, что материальные и духовные ресурсы в стране просто не соответствуют поставленным задачам: «Ни у кого нет и следа подъема благородных чувств, стремления к жертвам. У одних, потому что этих чувств и стремлений у них вообще нет, а у других, потому что они измучены духовно и телесно, задавлены величиной задач и ничтожеством средств человеческих и вещественных для выполнения их» [16].

Определенно и тон «Вятской речи» изменялся в течение 1917 года, отражая наблюдения и размышления Чарушина. Когда празднование 1 мая в Уржуме обернулось темной стороной и толпа напала на одного из земских деятелей — А.С. Депрейса, а также председателя уездной управы Баранова, требуя их ареста, Чарушин в статье под названием «Уржумское бесчинство» резко выступил против «демагогов», сбивающих народ с толку [17].

Верховный Совет Вятской губернии, 1917 г.
(фото из Государственного Архива Кировской области)

В это время «Вятская речь» публикует материалы о растущих беспорядках в губернии, описывая нападения на отрубные земли, захват земель на хуторах, сопротивление попыткам властей реквизировать лес для нужд армии, попытки помешать работе оценщиков земли, учетчиков зерна, местной продовольственной комиссии, поджоги волостных управлений, захваты церковных земель и случаи вырубки ценного леса. Слова «темнота», «мрак», «невежество» все чаще появляются на страницах газеты. В это же время историк Богословский в своем дневнике делает запись об идеализме земской интеллигенции, которая старалась делать все для народа: «И вот теперь этот самый народ, ради которого она отрекалась от собственных благ, ругает ее “буржуями” и преисполнен к ней самых враждебных чувств. Крестьяне и слышать не хотят о земстве и требуют уничтожения земств уездных и губернских. Где границы между идеализмом и близорукой глупостью?» [18]

Но в произошедшем в Уржуме Чарушин обвинял не столько народ, сколько большевистских агитаторов в связи с их нападками на земство и Временное правительство. Как и Вера Фигнер, Чарушин ясно показывал, что считает действия большевиков переходящими все границы. Еще раньше, 27 апреля 1917 года, он предупреждал об опасности призывов Ленина установить диктатуру пролетариата. С точки зрения Чарушина, Ленин сеял семена анархии и гражданской войны [19]. На заседании городской Думы Чарушин также резко критиковал кадетов, которые считали ненужным посылать представителей Думы на Демократическое совещание в Петрограде, доказывая, что, если «здоровое крыло» демократии не будет присутствовать на совещании, все будут решать большевики [20].

«Не вся же Россия заражена большевизмом…»

В 1925 году в автобиографии Чарушин описывал события октября 1917-го в Вятке и свою роль в них очень лаконично:

«В октябре 1917 г. впервые собирается обновленное земское собрание. В это время столица переживала смутное время, а вскоре началась и открытая борьба за власть Советов. Деловая связь губернии с центром прервалась, вследствие чего губернское собрание вынуждено было взять на себя верховные функции и временно, до установления твердой власти в столице, объявить Вятскую губернию самостоятельной республикой, выбрав исполнительный орган, Совет верховного управления губернией из 18-ти человек, в числе которых был и я» [21].

19 декабря Чарушин был выбран кандидатом в новый Верховный совет, состоящий всего из трех человек. В автобиографии он описывал свои чувства:

«В декабре губернское собрание собирается снова. Упразднив первый большой Совет верховного управления, оно выбрало новый, всего в составе 3-х человек от земства: Трейтера, Басова и меня… Я сознавал безнадежное положение нового Совета и долго отказывался от чести избрания, но в конце концов уступил просьбам собрания. Мои предвидения вскоре оправдались, и новому Совету фактически не пришлось даже и приступить к исполнению своих обязанностей» [22].

Действительно, Чарушин был арестован на следующий день, 20 декабря, вместе с 25 другими, связанными с Верховным советом. Еще 2 декабря газета «Вятская речь», которой он посвятил почти 12 лет жизни, была закрыта. Началась череда преследований Чарушина, и его участие в так недолго просуществовавшем и оказавшемся бессильным Верховном совете дорого ему обошлось. В течение следующих полутора лет Чарушин четыре раза арестовывался, представал перед революционным трибуналом, содержался как заложник под угрозой расстрела.

«Меня гнетет мысль о черной неблагодарности “освобожденного народа”»

В сентябре 1917 года Фигнер ясно выразила в письме, написанном под впечатлением от Демократического совещания, свое разочарование ходом революции:

«У меня лично, конечно, оттого что в прошлом был громадный, тяжелый опыт, разбивший иллюзии относительно духовного облика средних людей, с самого начала не было радостного возбуждения великого чаяния, что свобода будет водворена без тяжких потрясений и Россия не [будет] раздавлена несчастной войной. Но были же люди, которые сияли восторженным удовлетворением, которые верили, что старое сброшено и новое не будет замарано. Где теперь эти радостные, светлые лица! Все хмуро, озлобленно, все бранятся. Конечно, отчаяться до конца невозможно: пока человек живет, он надеется, но теперешняя жизнь вскрывает отвратительные язвы, от которых болит сердце и не хочет дать, не дает возможности дышать легко и свободно» [23].

Для Чарушина революционные события также принесли горький опыт, так как он был арестован революционерами, многие из которых сами прошли через тюрьму и ссылку при царской власти и казались товарищами в общей борьбе с самодержавием. В письме, обращенном к новой власти, 14 ноября он писал:

«…в то время, когда советская власть, демонстрируя свое почтение к павшим борцам за освобождение, оказывает им всевозможные чествования, а моим товарищам по революционной борьбе — Перовской, Желябову и некоторым другим собирается ставить памятники, в то время, повторяю, оставшимся в живых их товарищам, “безукоризненное политическое прошлое” которых следовало признать самой советской властью, — в советской социалистической республике не находится никакого другого места, кроме тюрьмы!» [24]

Не менее горьким для Чарушина было равнодушие и, более того, скрытое одобрение «освобожденным народом» его ареста и тюремного заключения. В письме в ЧК Чарушин не скрывал своего разочарования:

«Меня не страшит тюрьма, которой мною отданы лучшие годы своей жизни, не страшит и насильственная смерть, если бы таковая кому-нибудь потребовалась, но меня гнетет мысль о черной неблагодарности “освобожденного народа”, в который я верил (выделено нами. — Т.С., Б.Э.), которому без колебания и сожаления отдал свою свободу и свою жизнь и который расплачивается теперь со своими преданными друзьями лишь тюремным застенком, благодаря этим за свое освобождение» [25].

Что должен был думать Чарушин, после событий 1917 года разочарованный в революционном движении и народе, которым он посвятил всю свою жизнь? Может быть, его бы немного утешил вывод, сделанный одним из современных историков: «В том, что революция пошла не по намечаемому сценарию, — не вина, а беда энесов» [26]. После октября 1917 года отказавшийся признать власть большевиков, но освобожденный с учетом его революционного прошлого Чарушин не покинул страну (как, например, Е. Брешко-Брешковская и Н. Чайковский). Е. Гогель писала в 1925 году: «Я не могу себе вообразить полный разрыв с родной страной» [27]. Возможно, те же чувства разделял и Чарушин, не желая и/или не имея возможности уехать. Ему оставалось только приспособиться к новой реальности, найти свой путь, чтобы прожить остаток жизни в соответствии с давно сформировавшимися идеалами и ценностями, но, вероятнее всего, уже без надежды на их осуществление в рамках нового, советского общества.

Примечания

↑1. Цит. по: Левин Ш.М. К характеристике идеологии чайковцев // Чарушин Н.А. О далеком прошлом. 1973. С. 327.

↑2. РГАЛИ. Ф. 1185. Оп. 1. Д. 231. Л. 141.

↑3. См.: Вятская речь. 1917. 1 марта. С. 1; 14 марта. С. 3; 15 марта. С. 2.

↑4. Республика или монархия? // Вятская речь. 1917. 23 марта. № 66. С. 2.

↑5. Деятели СССР и революционного движения в России. Энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1989. С. 295.

↑6. Вятская речь. № 51. 1917. 5 марта. С. 1–2; № 52. 1917. 7 марта. С. 3.

↑7. Вятская речь. № 81. 1917. 16 апреля. С. 3.

↑8. Чудова Г.Ф. Николай Аполлонович Чарушин (1851–1937) // Герценка: Вятские записки: Альманах. Киров, 2013. Вып. 24. С. 88.

↑9. См.: Чарушин Н.А. Политический Красный Крест // Вятская речь. № 66. 1917. 23 марта. С. 3; Он же. К организации политического Красного Креста в Вятке // Там же. № 67. 1917. 24 марта. С. 3.

↑10. Богословский М.М. Дневники (1913–1919): Из собрания ГИМ. М.: Время, 2011. С. 343.

↑11. Знаменский О.Н. Интеллигенция накануне Великого Октября. Л.: Наука, 1988. С. 32–42, 51–58.

↑12. Вятская речь. 1917. 22 сентября. № 203. С. 3.

↑13. Фигнер В.Н. — Куприяновой Н.П., 14 марта 1917 г. (РГАЛИ. Ф. 1185. Оп. 1. Д. 231. Л. 89).

↑14. Деятели СССР и революционного движения в России. С. 243–255.

↑15. Фигнер В.Н. — Куприяновой Н.П., 21 сентября 1917 г. (РГАЛИ. Ф. 1185. Оп. 1. Д. 231. Л. 115).

↑16. Фигнер В.Н. — Куприяновой Н.П., 21 сентября 1917 г. (Там же. Л. 115 об.).

↑17. Н.Ч. Уржумские бесчинства // Вятская речь. 1917. 19 мая. № 105. С. 3. Также см.: Там же. 1917. 3 мая. № 94. С. 3; 1917. 5 мая. № 95. С. 3.

↑18. Богословский М.М. Дневники (1913–1919). С. 359.

↑19. Вятская речь. 1917. 25 апреля. № 87. С. 2. В своей статье от 19 мая в «Вятской речи», посвященной «уржумским бесчинствам», Чарушин указывал на деятельность большевиков в одной из волостей, подстрекавших толпу к нападению на сотрудников продовольственной комиссии и руководителей земства (Вятская речь. 1917. 19 мая. № 105. С. 3).

↑20. Вятская речь. 1917. 12 сентября. № 95. С. 3.

↑21. Деятели СССР и революционного движения в России. С. 295.

↑22. Деятели СССР и революционного движения в России. С. 273.

↑23. РГАЛИ. Ф. 1185. Оп. 1. Д. 231. Л. 115–116 об.

↑24. ГАСПИКО. Ф. Су 6799. Оп. 4. Д. 4577. Л. 22–23 об.

↑25. Там же.

↑26. Модели общественного переустройства России. ХХ век / Отв. ред. В.В. Шелохаев. М., 2004.. С. 458–459.

↑27. Гогель Е. — Кони А.В., страстная суббота, 1925 г. // Герценка: Вятские записки: Альманах. Киров, 2007. Вып. 12. С. 20.

Источник: Сабурова Т., Эклоф Б. Дружба, семья, революция: Николай Чарушин и поколение народников 1870-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2016.