Беседа о Данте

Выступление на презентации книги о. Георгия Чистякова «Беседы о Данте» (М.: Центр книги ВГБИЛ имени М.В. Рудомино, 2016. 224 с.), ВГБИЛ, 17 октября 2016 года.

Прежде всего мы должны поблагодарить тех, кому принадлежит идея собрать, составить, прокомментировать эту книгу, — Н.Ф. Измайлову и Т.А. Прохорову. А также иеромонаха Иоанна Гуайту, написавшего к ней предисловие и участвовавшего в ее составлении. Сам отец Георгий этой книги не написал. Он оставил нам цикл радиобесед о Данте, оставил разнообразные размышления о Данте в статьях и книгах, но «Беседы о Данте» как книга, как целое реализовалась трудом и любовью ее составителей.

Прежде всего, эта книга — огромная радость вновь услышать речь отца Георгия, которую мы так любили: горячую, живую, ученую и человечную. Никто не говорил так, как он, в нашей Церкви — и никто не говорил так, как он, среди наших гуманитарных ученых. Не говорил и не говорит: и то, что этого голоса больше не слышно, не перестает переживаться как великая утрата.

И теперь сама тема книги — Данте. Для меня эта тема особенно важна: я многие годы занимаюсь Данте, и в частности русской судьбой Данте. И с большой уверенностью могу сказать: беседы отца Георгия, собранные в книгу, выход которой мы празднуем, — это первая настоящая пропедевтика Данте для нашего читателя. Данте в России переводили, о нем немало писали, его вдохновение вдохновляло лучших русских поэтов, от Пушкина до Бродского. И вместе с тем нужно признать, что для «широкого» просвещенного читателя Данте остается далеким и как будто слишком иностранным [1]. «Божественная комедия» — и в самом деле трудное чтение («Беседы» о. Георгия посвящены в основном «Комедии», но он свободно и широко приводит и цитаты из трактатов, и из «Новой жизни»). Хотя и в Италии мне приходилось слышать о том, что Данте труден современнику, но в России эта трудность многократно возрастает. Для нашего соотечественника на пути к Данте «объективно» гораздо больше препятствий, чем на пути к Шекспиру или Гёте.

Среди этих препятствий — слишком малое знакомство с христианской мыслью, со Св. Писанием, с богословием, с классической и христианской этикой, с литургией, наконец (Вторая и Третья кантики сплошь литургичны) — и, с другой стороны, такое же туманное представление о классической культуре, об античной поэзии и философии. А без двух этих отсылок мы не прочтем ни первую строку «Комедии»:

Nel mezzo del cammin di nostra vita
В середине пути нашей жизни
(Inf. I,1)

ни последнюю (как бы часто ее ни цитировали):

L’amor che move il sole e l’altre stelle
Та любовь, которая движет солнце и другие звезды.
(Par. XXXIII, 145)

Не зная и даже не подозревая, чьи голоса включает в свою речь Данте (в первой строке это библейские псалмы и молитва царя Езекии; в последней строке это Аристотель и Боэций), мы не сможем, как ожидал от своего читателя Данте, следовать за его «поющим кораблем», который плывет по тем водам, которые, как сам он говорит, никто до него (а мы можем добавить: и после него) не бороздил.

В 2011 году в петербургском издательстве Русской христианской гуманитарной академии вышел большой дантовский том из серии Pro et contra — отличная антология того, что в России подумано и написано о Данте. И, осмелюсь сказать, никто из авторов этой антологии не сделал того, что сделали эти беседы о. Георгия: не провел нашего читателя к той точке, откуда открывается весь мир Данте, к той точке, которая движет его поэтическим свидетельством, «действием, а не рассуждением», словами самого Данте. Для этого оказались необходимы те дары отца Георгия, которые редко встречаются и порознь, а в нем соединились: страстная и просвещенная вера — и глубочайшая филологическая культура (об этом пишет в своем предисловии иеромонах Иоанн Гуайта) [2]. И что еще важнее (во всяком случае, по законам дантовского мироздания), это особая «движущая» любовь к поэту и богослову Данте, которая стала судьбой о. Георгия со школьных лет. Своего рода итогом этого дантовского пути стала книга о. Георгия о Евангелии от Иоанна [3], прочитанном во многом через Данте [4].

Отец Георгий говорит, что Данте становится для своего читателя тем, кем для самого Данте стал Вергилий, — проводником в самую глубину вещей. Беседы отца Георгия — рассказ о его личном следовании Данте. Для этого требуется своего рода конгениальность. Данте выбирает своих читателей. Избирательное сродство, связывающее Чистякова и автора «Комедии», легко заметить, но труднее определить. По-моему, это прежде всего открытость, вселенскость взгляда на вещи — и страстное желание осуществить «правду Божию» здесь и сейчас.

Читатель «Бесед», который пойдет по следам отца Георгия, идущего по следам Данте, увидит удивительные вещи. И, как Вергилий своему подопечному, отец Георгий не раз поможет нам в трудном (повторю) и восхитительном странствии по вселенной «Комедии».

И еще одна, важнейшая для меня вещь. Отец Георгий читает Данте не «с чистого листа», а исходя из глубоко пережитого опыта мира после Данте — и особенно опыта ХХ века. Только с этой точки можно заметить, что мир христианской веры Данте — это мир великой Победы. Христос Победитель — центр веры Данте. Так это и в раннехристианских памятниках (в изображениях катакомб, которых Данте видеть не мог), и в равенских мозаиках (созерцая которые, Данте завершал свою «благословенную землей и небом» поэму). Так это навсегда остается в нашей литургии.

Но эта победительная вера, замечает о. Георгий, переживает кризис в ходе христианских веков. Бог Победитель, Всемогущий Бог начинает восприниматься как абсолютная власть, как неумолимый судья — и это провоцирует разнообразные бунты и отчаяния, о которых свидетельствует искусство позднейших веков. Впрочем, уже Данте заметил, что современные ему князи Церкви мало знакомы с «лицом Милости»: они знают только «лицо Справедливости» (разговор с Манфредом, отлученным от Церкви и принятым в Чистилище за последний момент предсмертного обращения, Purg. III, 121–126). И только жесточайший ХХ век, по мысли о. Георгия, в своих святых и богословах находит неожиданный выход из этого кризиса: «Стало ясно, что Бог являет нам Себя, не сокрушая скалы, не демонстрируя Свою власть над миром, но совсем наоборот — в полной беспомощности, в беспомощности Распятого, в беспомощности новорожденного Ребенка, в беспомощности Умирающего» (с. 180). Эта «немощь Божия» — не опровержение ликующей и движимой любовью космографии Данте. Память о ней только не позволяет забыть, как дорого стоит эта Победа.

Примечания

↑1. Здесь не место обсуждать классический перевод «Божественной комедии», выполненный М.Л. Лозинским. Он по-своему великолепен. Но этот словесный мир не прижился в русской поэзии. См. об этом у В.В. Бибихина: «Особенность “Божественной комедии” М. Лозинского в том, что, передавая в подробностях строй оригинала, она мало дает для его утверждения в нашей культуре. Выбор слов, конструкции, звучание оставляют странным весь этот сконструированный им мир. Такова, пожалуй, черта переводческой школы тридцатых — пятидесятых годов. Она была порождением своего холодного времени» (Бибихин В.В. Подстановочный перевод // Бибихин В.В. Слово и событие. М.: УРСС, 2001, С. 197). Г. Чистяков передает критику перевода Лозинского замечательным италистом акад. В.Ф. Шишмаревым, связанную именно с последовательно высоким стилем перевода: «Если стихия возвышенной поэзии обрела в переводе полный голос, то стихия народности, высокая простота подлинника осталась приглушенной» (с. 43). Мне же кажется, что и вопрос о стилистике здесь второстепенен. Главное несовпадение этого перевода с оригиналом — общая неинтонированность его речевого потока, повышенная «внутрилитературность» и декламационность. Нетрудно вообразить, как отозвался бы об этом гладком речевом потоке О. Мандельштам, так дороживший катастрофическим, взрывным ходом дантовского повествования.

↑2. Так, для меня особенно интересными показались его комментарии к классическому миру у Данте. Насколько я знаю, об античных — греческих и римских — истоках идеи чистилища как некоей зоны ожидания (c. 196–201) никто до него не писал. Начинает книгу беседа о Стации и его «тайном христианстве». Образ поэта, который смыкает античность и христианство времен гонений, настолько дорог о. Георгию, что он представляет его проводником Данте, сменяющим Вергилия! Это не так. Стаций — спутник Вергилия и Данте, присоединяющийся к ним в Двадцать первой песни «Чистилища» и действительно сообщающий Данте важнейшие вещи о строении и смысле Чистилища, тем не менее, проводником не становится! Вергилия в этой роли сменит только Беатриче в Земном Раю.

↑3. Чистяков Г. Свет во тьме светит: Размышления о Евангелии от Иоанна. М.: Духовная библиотека, 2001 (и последующие издания). — Прим. ред.

↑4. Отечественные исследователи Данте вообще сильно преувеличивают его «еретичность», оказываясь больше папистами, чем Папа Римский (вообще говоря, чем все папы ХХ века). Единственное сочинение Данте, которое было включено в список запрещенных книг, — трактат «Монархия». Он изъят из этого списка папой Львом XIII. Папа Бенедикт XV в своем апостольском послании 1921 года In praeclara summorum к 600-летию со дня смерти Данте говорит, что «он воистину заслуживает именования “божественный” и в стихах, равных которым не было ни до, ни после него, излагает самые высокие истины Веры». Больше того, Данте рекомендуется как учитель веры, «истинное сокровище католического учения». Цит. по: Galetto G. Il Vangelo secondo Dante.Verona: Fede e Cultura, 2013. P. 8–9. Все последующие папы ХХ и XXI веков продолжают обращаться к Данте в своих посланиях, проповедях, беседах. Прекрасный анализ богословского и поэтического достоинства «Комедии» — энциклика папы Павла VI Altissimi cantus 1965 года, написанная к 700-летию со дня рождения Данте. «Природа и сверхприродное, истина и заблуждение, грех и благодать, действия людей и последствия их действий увидены, обдуманы и оценены coram Deo [непосредственно перед Богом. — Ред.], в перспективе вечности. В этом восхождении, в своем стремлении коснуться самого сокровенного и самого высокого она [“Комедия”] становится эпосом внутренней жизни, эпосом небесной благодати, эпосом мистического опыта и святости в самых разных ее формах, становится богословием духовности и сердца» (Altissimi cantus. Lettera apostolica “motu proprio” di papa Paоlo VI per il VII centinario della nascita di Dante Aligheri. Ravenna, 2005. P. 10). На Втором Ватиканском соборе всем отцам и наблюдателям были вручены экземпляры «Божественной комедии». Нужно ли говорить, что папы при этом были прекрасно осведомлены обо всех «вольностях» Данте (которые так любят акцентировать наши исследователи), в том числе и о его яростных инвективах Римскому Престолу?