Каким будет европравославие?

Российское православие бывает, конечно, разным. Но основной тренд осени 2016 года понятен: старец Илий, которого все считают затворником и духовником патриарха, освящает памятник царю Ивану Грозному. Многочисленные медийные фигуры с глубоким сочувствием отзываются о погибшем «неоднозначном герое Мотороле», борце за народную справедливость и против зажравшихся элит. Здесь нет никакой стройной и системной идеологии, здесь царизм соседствует с социализмом, ясен лишь вектор отрицания: враждебно все, что приходит с Запада, что связывается с представлениями о личной свободе, что хоть сколь-нибудь элитарно и при этом неподконтрольно.

А в обществе нарастает интерес к церковной жизни, причем не к гламурной и не к официальной ее стороне. В медиа выходят самые разные рассказы о реальности монастырской и приходской жизни, с неприглядными подробностями — я не знаю, насколько честны и справедливы эти хлесткие рассказы, но они в любом случае свидетельствуют, что людям вне Церкви важно понять происходящее внутри нее, и сугубо протокольные ответы о том, как все хорошо, уже никого не устраивают. Общество дозревает до гласного обсуждения внутрицерковных проблем, как дозрело оно, например, до разговора о (не)допустимости романов учителей со школьницами или о последствиях сексуального насилия («я не боюсь сказать»). Это, как правило, стыдно, неприятно, обидно — но это свидетельство роста. Мы наконец-то начинаем говорить о сути, а не о гламурных этикетках.

Так что же (постигает кого-то горькое разочарование), за этой этикеткой таится мрачный мир Грозного и Сталина, слегка разбавленный Моторолами? Советская пропаганда об извечно мракобесной религии оказалась справедливой — или, точнее, «религиозное возрождение» взяло за образцы ту самую пропаганду и пожелало тщательно ей соответствовать?

Думаю, все намного проще. Церковь, в очередной раз скажу, — часть общества. В наших условиях, пожалуй, пора добавлять «…и часть государства», хотя формально это не так. Но в любом случае это значит, что Церковь не будет принципиально иной, чем общество в целом. В ней есть и будут святые, которые высоко поднимаются над этим уровнем (иначе какая же это Церковь!), но их всегда будет ничтожно мало со статистической, электоральной точки зрения.

Подобную ультраконсервативную и одновременно слегка популистскую позицию занимали иерархи и священники во многих странах, где, скажем так, в моду входил госконсерватизм: в Португалии Салазара, в Италии Муссолини или в Греции «черных полковников», чтобы дать пример и из православной страны. И, разумеется, во всех этих случаях были и другие верующие, в том числе и священники, — просто их не было заметно до перемены политического режима.

Сегодня в государстве и отчасти в обществе ясно виден запрос на «сильную руку» и на «простого человека», которого эта рука защищает от прогнивших элит и внешних угроз. Так что пригодятся в качестве риторических фигур и Иван Грозный, и даже Моторола — но было бы наивно спрашивать, какая из этого винегрета вытекает непротиворечивая картина мира, какую веру на самом деле исповедуют проповедники того и другого. Это не догматы, это пиар — сиюминутный и мозаичный. О нем не стоит долго и подробно говорить, это из тех новостных клипов, которыми переполнено нынче публичной пространство. И переполнено именно для того, чтобы мы постоянно их обсуждали, утрачивая всякую связность и системность мышления. Когда-нибудь это закончится.

И что же, в условиях новой власти, нового общественного устройства у нас возникнет некое новое понимание православия — своего рода «европравославие», совместимое с либеральными ценностями и демократическими процедурами? Да, неизбежно возникнет. Примером тому — страны Евросоюза и НАТО: Греция, Болгария, Румыния, а также Македония и Черногория, которые идут в ту же сторону. И даже, пожалуй, Сербия. А ведь еще четверть века назад сербское православие было воинственно антизападным, и воинственность была не теоретической — православные знамена развевались на поле боя.

Каким будет это «европравославие», можно понять, опираясь на опыт не только наших балканских единоверцев (Балканы все же слишком своеобразны), но и русскоязычных православных общин на Западе, где они практически не зависят от местной власти и в незначительной степени подвергаются давлению местного общества. Правда, нужно учесть, что они состоят в основном из эмигрантов, которые приносят собственное понимание церковной жизни, а также подвергаются давлению, зачастую сильному, со стороны центральных структур РПЦ (см., к примеру, рассказ о Сурожской епархии).

И все же любой человек, который сколь-нибудь всерьез знакомился с жизнью православного русского зарубежья, думаю, согласится вот с каким наблюдением: приходская и епархиальная жизнь там куда больше зависит от прихожан, чем в России. Приходские собрания, например, там вовсе не машины для формального одобрения заранее заготовленных решений, как в 99,99% случаев в России, а органы самоуправления, где идут реальные дискуссии и принимаются неочевидные решения. Основная причина, полагаю, проста и, как ни странно, вполне материалистична: само выживание прихода зависит от пожертвований его членов. Люди платят за свою церковь, и они хотят сами решать, на что идут их деньги.

В России, где нет ни фиксированного членства в приходах, ни внятных обязательств прихожан, храм или монастырь зависят, прежде всего, от немногих богатых спонсоров и от многочисленных «захожан», которые покупают свечки, освящают яйца на Пасху и заказывают требы, более ничем не интересуясь и ни на что не претендуя. Ну, и от благосклонности начальства, церковного и светского, да еще от бизнеса, где удается его наладить.

Такой подход сам по себе вырабатывает магическое сознание: вот есть некие особые люди, жрецы, которые совершают некие особые ритуалы, а мы прибегаем к ним, чтобы обеспечить себе покровительство высших сил, регулярно платим (простите, совершаем добровольные пожертвования) за их ритуальные действия и ни в чем другом их не беспокоим своими вопросами. Надо ли объяснять, что и в Евангелии, и у отцов Церкви описан совсем не такой подход? Но он экономически оправдан: есть спрос, есть предложение, и не видно ничего, что могло бы эту связь разрушить.

Пока не видно. С общественными переменами неизбежно изменится положение и роль Церкви — вернее, наиболее активной ее части. Кому-то по-прежнему будут нужны ритуалы в обмен на деньги, кто-то по-прежнему будет им такую возможность предоставлять, кто-то будет реализовывать в церковной среде личные карьерные амбиции, стремление к власти или некую идеологическую программу. Просто все это будет постепенно сдвигаться на периферию.

Что же будет выдвигаться в центр? Как и в православных общинах Запада — приходская жизнь народа Божьего, собранного во храме вокруг своего предстоятеля. За последнюю четверть века православные «либералы» и «консерваторы» в России спорили на разные темы: как часто можно и нужно причащаться, обязательна ли при этом исповедь, можно ли молиться на русском языке и заново переводить на него Библию и т.д. Но все эти частные темы были, по сути, производными от главного спора: что вообще есть Церковь, как она устроена, зачем она нужна? Сейчас возобладала модель, в которой все полномочия присвоены профессионалами-клириками, которые принимают все решения и совершают все действия, а миряне или прихожане остаются в положении пассивных клиентов. И чем выше забор между ними, тем проще сохранять управляемость и стабильность. Так это устроено далеко не везде и не всегда, но именно эта модель доминирует. И значит, все частные вопросы решаются именно в ее рамках. Отсюда и неизменный священный язык, и мнимая незыблемость ритуала (пусть даже на деле утреня служится вечером), и закрытые царские врата, и редкое причащение.

Может ли все измениться? Да, разумеется, как это уже происходит на Западе и отчасти в больших городах России — но не раньше, чем от прихожан начнет действительно что-то зависеть в жизни прихода, и деньги тут — самый простой, но не единственный канал. И когда изменится эта структурная черта, все прочие вопросы будут разрешены в свое время естественным путем.

Некогда апостол Павел писал: «И Бог поставил в Церкви разных людей: во-первых апостолов, во-вторых пророков, в-третьих учителей, затем чудотворцев, затем тех, кому даровано исцелять, кто помогает нуждающимся, кто управляет делами, кто говорит на иных языках» (1 Коринфянам, 12:28, перевод мой). Обратим внимание, что администраторы поставлены на предпоследнее место, тогда как в современной церковной реальности они, похоже, на первом, втором и третьем одновременно. Но современная реальность предполагает распределение полномочий на основании компетенций — а если этого нет, начинается грубый непрофессионализм и просчеты в самых разных областях деятельности. Что, собственно, и наблюдаем от банка «Пересвет» и до церковного пиара.

Новозаветное видение Церкви как Тела Христова, состоящего из многих и разных частей, а равно и принцип соборности, о котором русские православные говорили гораздо больше, чем следовали ему на практике, могут стать основой того, что в этой статье условно и несколько провокативно названо «европравославием». На самом деле, это будет просто возвращение к той идее Церкви, которую мы встречаем у апостолов и святых отцов, очищение без формальной Реформации.

Но для этого Церковь снова должна стать маленькой, слабой и свободной, как воплотившийся Христос, и обрадоваться этому. Пока в тренде поиск имперских миражей на службе кесарю, всерьез ничего не изменится.