Победа Трампа и новый консервативный тренд в мировой политике

Победа Трампа на президентских выборах в США, последовавшая вслед за Брекзитом в Великобритании, окончательно закрепила новый консервативный (или антилиберальный, особенно учитывая американский контекст слова «либерал», означающего человека леволиберальных взглядов) тренд в мировой политике. При этом пока политические контуры этого тренда совершенно неочевидны.

Брекзит означал только принципиальное решение избирателей о необходимости выхода Соединенного Королевства из ЕС, никаких других вопросов (и даже практических аспектов самого выхода) он не предопределил. Более того, как пойдет Брекзит, до сих пор непонятно (в том числе, с учетом недавнего решения Высокого суда Лондона о том, что правительство Великобритании не вправе запускать процедуру Брекзита без участия парламента). Избрание Трампа также означает принципиальную поддержку большинством пришедших на выборы граждан США некой альтернативной консервативной политики, равно чуждой взглядам Демократической партии и мейнстриму партии Республиканской. Что означает избрание Трампа в плане практической политики, даже с учетом победы Республиканской партии на выборах в Конгресс, не очень понятно (в том числе, с учетом конфликта Трампа с истеблишментом собственной партии). Все это делает чрезвычайно актуальным рассмотрение последних событий в рамках глобального консервативного тренда, охватившего мир с конца 1990-х годов.

После относительно либеральных 1990-х годов первым фактором, который вызвал рост массовых консервативных настроений на Западе, стал феномен, который западные политологи (прежде всего, английский исследователь Барри Бузан) назвали «секьюритизация». Это сложное явление, связанное с тем, что проблемы внешней и внутренней политики начинают рассматриваться преимущественно с позиций обеспечения безопасности как ключевого для избирателей приоритета. «Секьюритизация» на Западе связана с распространением, в том числе вызванным объективными факторами, запроса на безопасность в обществе. Например, страхов перед исламскими террористами. В связи с этим избиратели стали склонны голосовать за консервативные силы (характерный пример — бывший американский президент Дж. Буш и новоизбранный президент Трамп). Итальянский исследователь Джорджо Агамбен показал в своей знаменитой книге «Homo sacer», что во многих западных демократиях этот страх все в большей мере становится одним из ключевых факторов, определяющих их дрейф в сторону от либеральной политико-административной модели 1990-х годов.

Страхи в Западной Европе перед мигрантами из мусульманских стран как потенциальными носителями террористической угрозы, являющиеся одним из факторов, питающих консервативную волну в странах ЕС, следует отнести к тому же кругу феноменов.

Уход Буша-младшего с политической арены и победа Обамы (в принципе, они знаменовали определенный откат консервативной волны в конце нулевых — начале десятых годов) отнюдь не прекратил рост влияния консервативных и ультраконсервативных партий, выступающих за более жесткие меры в сфере безопасности. Теперь к числу стимулов такой политики прибавилось противостояние с Россией, в частности по украинскому вопросу. Особенно оно сказывается на усилении консервативных тенденций в Восточной Европе. Там, впрочем, уже давно наблюдалось серьезное влияние на политическую систему тенденции воспринимать соседнюю Россию, включая ее «газовое влияние», как основную угрозу национальной безопасности.

Еще более важным фактором, вызвавшим усиление влияния правых и ультраправых партий в Европе, стал экономический кризис. Он порождает сильное внутреннее напряжение в структурах европейских «государств всеобщего благосостояния». При этом многие избиратели недовольны тем, что большие государственные средства приходится тратить (зачастую без каких-либо положительных результатов) на интеграцию все увеличивающегося потока мигрантов. Неравномерность влияния кризиса в ЕС и необходимость помощи более бедным странам (например, Греции) со стороны более богатых (скажем, Германии) уже привело к росту влияния консервативных и ультраконсервативных сил, зафиксированному в ходе выборов в Европарламент в 2014 году. Их скандальной особенностью стал успех «нетрадиционных» консервативных партий, нарушающих сложившийся ранее по окончании Холодной войны консенсус политических сил. «Нетрадиционные» консерваторы заняли первое место на выборах во Франции, Великобритании, Дании. Хорошие результаты они также получили в Австрии, Германии, Италии, Швеции, Финляндии, Греции, Венгрии и Бельгии.

Под влиянием консервативного запроса избирателей многие европейские правые силы, даже традиционные, все жестче выступают за формирование общенациональной идентичности на основе собственной культуры (особенно показательны здесь Франция времен Саркози и Венгрия при премьерстве Орбана). Традиционные правые силы, в частности во Франции и Великобритании, констатируют упадок идеи мультикультурализма. Это вызывает определенные трения правых правительств с брюссельской евробюрократией, защищающей модель, которая скорее близка к либерализму и социал-демократии. Голосование за Брекзит в Великобритании также было связано, в том числе, с предпочтением избирателями национального правительства (которое они могут контролировать) Брюсселю (который они контролировать не могут).

Достаточно много консервативных режимов в настоящее время возникло в Восточной Европе, что, в общем, представляет собой определенный вызов Брюсселю. Показательна здесь, в частности, Польша.

Частью консервативного тренда стало достаточно популярное движение в сторону защиты традиционных моральных ценностей. Скажем, во Франции прошли массовые демонстрации правых и католиков против легализации однополых браков правительством социалистов. Неприятие определенным числом избирателей леволиберальных ценностей проявилось и в чрезвычайно низком рейтинге президента-социалиста Олланда.

В США наблюдаемое усиление консервативной волны вызвано целым рядом факторов. Упомянутый фактор «секьюритизации» и рост террористической угрозы благодаря деятельности ДАИШ в настоящее время способствует росту влияния консерваторов. Еще более важными стали экономические неуспехи правительства Обамы, сочетавшиеся с достаточно левыми реформами, в частности Obama Care, и вызвавшие повышенные государственные расходы. Они привели не просто к росту влияния республиканцев, а к усилению наиболее радикальных их кругов, в частности, представленных «партией чаепития». Уже «партия чаепития» (ее основной акцент был сделан на критике повышенных государственных расходов, больших налогов и бюджетного дефицита) расшатала старый республиканский истеблишмент и сделала возможной последующую победу Трампа на праймериз.

Трамп при этом пошел дальше в антилиберальном направлении, поставив вопрос о миграции, чего «партия чаепития» не делала. В этом плане тенденции, олицетворяемые Трампом, похожи на некоторые европейские тенденции эволюции правых. В частности, партия «Альтернатива для Германии» возникла сначала как главным образом антиевропейская и прибегала при этом к чисто экономической аргументации, в том числе связанной с большими налогами в Германии и затратами ФРГ на поддержку южноевропейских стран. В этом плане она в чем-то была похожа на «партию чаепития» в США. Отрицание больших полномочий федерального правительства похоже на отрицание «большой Европы», так же схожа и экономическая аргументация, связанная с повышенными затратами бюджета на поддержание федеральных программ (в США) и функционирование ЕС (в Германии). Однако затем в риторике «Альтернативы для Германии» все большую роль стали иметь антииммигрантские мотивы, в том числе в связи с «кризисом беженцев».

Другой фактор дрейфа вправо в США, имевший значение уже при Дж. Буше-младшем, — это усиление влияния религиозных (особенно протестантских) групп на политику республиканцев. Здесь, правда, Трамп, мягко говоря, не отличающийся публичной религиозностью, совершенно не показателен. Однако много представителей такого течения можно найти среди республиканцев в новом Конгрессе.

Консервативную или антилиберальную волну нельзя относить исключительно к Западу. Начнем с того, что, очевидно, Россия в настоящее время буквально с головой «накрыта» этой волной.

Американский политолог Фарид Закария в свое время создал классификацию, позволяющую отнести Россию к «нелиберальным демократиям». Речь идет о том, что граждане в них склонны на выборах отдавать свои голоса за антилиберальные силы, и это полностью определяет функционирование политической системы. Интересный пример «нелиберальной демократии» — Сингапур, где подавляющее большинство избирателей традиционно поддерживают политически очень жесткую власть, обеспечивающую высокий уровень жизни. Очевидно, что «нелиберальные демократии» Закарии связаны с отсутствием у населения соответствующих государств цивилизационно характерных для стран Запада ценностных ориентаций и политических традиций.

Именно эти характерные для стран Запада цивилизационные факторы — например, влияние католического или протестантского христианства — выделял в качестве одного из важных факторов установления либеральной демократии другой знаменитый американской политолог Сэмюэль Хантингтон. Он также писал о периодичности «волн демократизации» и их спада, что для стран, цивилизационно находящихся за пределами западного мира, можно сопоставить с чередующимися либерально-западническими и консервативно-антизападническими «волнами».

В период Холодной войны и особенно после ее окончания западное, прежде всего американское влияние было одним из важных факторов, способствовавших росту числа либеральных демократий за пределами западного мира. В настоящее время все более очевидным (даже для таких авторов, как бывший певец «конца истории» Фрэнсис Фукуяма) становится относительный упадок американской мощи и рост влияния незападных государств, зачастую нелиберальных. Кроме того, внешняя политика и России, и Китая по отношению к Западу становится в последние годы все более жесткой, оба государства постепенно усиливают противодействие американскому влиянию (правда, Китай делает это преимущественно с опорой на экономическую и «мягкую силу», тогда как Россия участвует в непрямом военном противостоянии Западу на Украине и частично в Сирии).

Естественно, эти геополитические факторы также способствуют и исчезновению внешнеполитических стимулов для роста числа либеральных демократий в мире. В этом контексте действует развернувшаяся сейчас «большая игра» за Африку, где китайское влияние начинает постепенно вытеснять влияние американское. Равным образом, вытеснению либеральных ценностей способствует российское влияние на постсоветском пространстве, а также такие проекции «мягкой силы» России в мире, как телекомпания RT.

Антилиберальная волна в незападном мире усиливается и за счет развернувшегося в настоящее время кризиса глобализации. Под ударом оказались основы, такие как «Вашингтонский консенсус», — тип экономической политики, основанный на неолиберальных экономических постулатах. На него, в частности, опирались рекомендованные МВФ в 1990-е годы экономические реформы во многих незападных странах, в том числе в России. Теоретические основания этого подхода и последствия его применения были подвергнуты жесткой критике такими известными экономистами — лауреатами Нобелевской премии, как Дуглас Норт и Джозеф Стиглиц.

Даже в традиционно нелиберальных странах, вроде России и Китая, в настоящее время очевиден поворот к еще большему антилиберализму. В частности, в Китае это проявляется в жестком стиле руководства со стороны Си Цзиньпиня, в России — в ослаблении даже «системных» (т.е. пропутинских) либеральных сил после украинского кризиса.

Очевидный пример деятеля антилиберальной волны в незападном мире — лидер победившей на выборах традиционалистско-националистической индуистской Бхаратия джаната парти (БДП) Нарендра Моди, ставший премьер-министром Индии с мая 2014 года. БДП стала первой за 30 лет партией, которая имеет возможность формировать правительство самостоятельно. Интересной особенностью БДП является сочетание жесткого внешнеполитического курса, национализма, индуистских традиционных ценностей и ориентации на быстрое экономическое развитие на рыночных основаниях. БДП опирается, с одной стороны, на семейство индуистских традиционалистско-националистических организаций «Сангх паривар», а с другой стороны, — на крупный бизнес.

Еще один лидер упомянутого типа — турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган, фактически «переформатировавший» политическую систему Турции под себя и уничтоживший традиционную власть прозападных военных.

В целом, по всему миру сейчас заметен рост влияния консервативных и ультраконсервативных сил, выступающих за более жесткие меры в сфере безопасности; за укрепление влияния религиозного фактора (в США) и традиционной морали (в ряде стран ЕС); ограничении глобализации; борьбе с бесконтрольной миграцией и более жестком формировании общенациональной идентичности на Западе. За пределами западного мира также наблюдается резкий рост влияния традиционных религиозных ценностей и усиление опоры на национальный бизнес.

Таким образом, в настоящее время наблюдается рост глобального влияния консерваторов или условно «антилибералов», пусть и весьма разных по своему генезису и особенностям. Разумеется, это не означает, что эти весьма различные силы будут автоматически способны договариваться между собой. В этом плане торжество ряда представителей российской политической элиты по поводу победы Трампа представляется мне несколько преждевременным. Не означает это и того, что со временем волна консерватизма не сменится какой-то другой волной (мы уже выше отмечали, что волна консерватизма начала нулевых в США, да и не только, была «перебита» новой либеральной волной, знаменем которой был Обама). Но вполне можно предположить, что в ближайшие годы ход событий в мире в той или иной форме будет определяться именно консервативными ценностями, а часть завоеваний предыдущей либеральной волны, особенно заметной в мире в 1990-е и в конце нулевых — начале 2010-х годов, будет пересмотрена или ограничена.