Время Звездониев или вечность Нарнии?

Все больше текстов о реальности русского православия — о разочаровании.

Церковная и околоцерковная интеллигенция тяжело вздыхает: нам показали Нарнию, а она вдруг оказалась парткомом. Мы-то думали, что «отцы Звездонии» у Войновича — злая и глупая пародия, но, наблюдая, что говорится и делается от имени православия сегодня, впору счесть это описание лишь небольшим преувеличением. Да, конечно, есть и другое православие, но оно в общественном пространстве становится как-то все тише и незаметнее, особенно по мере того как уходят из жизни священники, заставшие советский строй и жизнь под идеологическим прессом.

То и дело слышишь теперь даже от вменяемых людей, что все было совсем не так плохо. И в самом деле, священноначалие получало доступ к благам и прочему (даже с Брежневым чокались на кремлевских приемах). Да и бабок не гоняли, и интеллектуальной элите прощали причуды. Ну, а для рядового верующего, который старался при этом жить какой-то нормальной жизнью: учиться, работать не просто дворником — демонстрация своей веры была почти абсолютно исключена. Ребенок, у которого на физкультуре в школе замечали нательный крестик, становился настоящим исповедником, а то и объектом форменной травли. Идя в церковь на Пасху, мы проходили мимо комсомольских патрулей, которые зорко выцепляли молодых ребят, — так можно было навсегда проститься с карьерой. Да, как-то ходили, да, как-то обманывали одряхлевшую советскую власть. Но в армии я крестик все-таки носил зашитым в свитер-«вшивник», и то по второму году, потому что по первому таких свитеров не полагалось. Хорошая прививка от звездонизма.

И если человек уходил в Церковь открыто, например поступал в семинарию, он делался навсегда изгоем — а с ним и его семья. И может быть, это отчасти объясняет стиль поведения нынешнего священноначалия: они «отыгрываются» за беспросветные унижения в детстве и юности, теперь они господа положения.

Но обижается на реальность не только свободолюбивая интеллигенция. Я все чаще встречаю в Сети тексты православных священников, написанные из позиции «обиженного привратника»: дескать, мы все условия создали, а они все равно не ходят, не принимают наших наставлений, не хотят потрудиться. Ну, встречаются злобные бабки — так потерпите, ну, непонятный язык — так выучите и проч. Мы-то хорошие.

Да, хорошие. Но этого уже мало. Лет двадцать Церковь пользовалась в обществе почти всеобщим и безусловным авторитетом. Эти годы прошли. Они в основном были потрачены на восстановление стен да на выстраивание административной вертикали. А теперь подавляющее большинство людей, которым предлагается активная православная жизнь, задают вопрос: «Мне-то это зачем?» Яйца покрасить, младенца покрестить — это понятно. А что-то большее — не нужно. Ну да, скрепы, патриотизм и прочее, но это в телевизоре доходчивей и ярче, а в храм-то зачем ходить, участвовать, жертвовать? Ответы «потому что иначе прямиком в ад» или «потому что так положено» не убеждают.

Отсюда прохладное отношение основной массы наших сограждан к делам церковным. Они не против посидеть за праздничным столом на Пасху и Рождество, прибегнуть к ритуальному обслуживанию по особым случаям или же заявлять о своей православности, но не более того. И система эта очень устойчива: можно предположить, что при любом развитии событий ритуализм окажется самым устойчивым, потому что на него есть стабильный спрос и спрос этот легче всего удовлетворить. Но его не хватает тем, кто действительно старается быть по-настоящему церковным православным человеком, для кого православие — про Христа, а не про империю.

На этом фоне в соцсетях набирает обороты стихийный флешмоб по модели «Я не боюсь сказать» — идет по нарастающей вал свидетельств, пока почти исключительно женских, о психологическом насилии и манипулировании (а порой и с элементами физического), с которыми люди столкнулись в церкви. Да, все на крике, да, с перехлестом — но только потому, что это болело десять или двадцать лет, и прежде это было невозможно обсудить. Каждое подобное описание может быть вымышленным или сильно преувеличенным, но множество комментариев показывает: проблема явно есть, но мы никогда ее прежде не обсуждали. Не это ли молчание развязало руки Звездониям?

Такое обсуждение неприятно, но на самом деле очень полезно: нам наконец-то стали интересны подробности реальной церковной жизни, а не только та гламурная картинка, которую мы рисовали себе и друг другу как минимум последнюю четверть века. И чем дальше, тем менее убедительны гламур и официоз, тем большее число людей испытывают от них раздражение. Оно вызывает ответную и очень похожую реакцию в клерикальных кругах, которые все громче говорят о врагах Церкви и своих оскорбленных чувствах, призывая государство к репрессивным мерам. Таковых на самом деле меньшинство, но общественная дискуссия вокруг Церкви, похоже, достигла того градуса, когда со всех сторон слышен только крик, а умеренные голоса незаметны.

Что же делать бедным поклонникам Нарнии, оказавшимся в парткоме? Думаю, прежде всего осознать меру собственной ответственности. Что привело нас в партком? Привычка значительной части епископата к кремлевским приемам и привилегиям? Отчасти да. Привычка части клириков выдавать корпоративные интересы за волю Божью? И это отчасти. Но в значительной мере — наше бездействие.

Мечтая о религиозной свободе в далекие годы советской власти, церковная и околоцерковная интеллигенция совершенно не готовилась к жизни в этой свободе (разумею тех, кто не был тогда ребенком). Да, никто тогда не знал, что она наступит сокрушительно быстро, но ведь то же самое можно сказать и о многих других аспектах общественной жизни. Когда на нас свалилась свобода, оказалось, что, к примеру, у экономистов есть вполне ясные идеи о том, как устраивать жизнь в нашей стране. А мы продолжали на кухнях обсуждать проблематику Фаворского света, старательно обходя все, что творилось на стогнах града.

Впрочем, конечно, были исключения. В ранние 90-е развернулись разные мирянские движения, прежде всего православные братства. Но они до наших дней в массе своей не дожили. Точно так же возникли разные христианские партии, но они все вместе взятые не могли на любых выборах преодолеть статистической погрешности. Причина, полагаю, одна и та же: никто не мог внятно объяснить, чем, собственно, могут заниматься эти братства и эти партии, кроме реконструкции града Китежа (ну, или Нарнии, кому что больше нравится) в одной отдельно взятой общине или, паче того, на одной кухне.

Укрывшись в наших мысленных Китежах и Нарниях, мы сами отдали неуютную реальность работникам парткомов. Они оказались практичными и циничными и в общем и целом добились, чего хотели. Православная символика все чаще становится частью имперского декора, православное христианство как-то незаметно уступает место новой гражданской религии, которую я условно называю «победославным русмирианством». Можно было бы приводить бесчисленные примеры, но они, полагаю, и так всем прекрасно известны.

Что остается делать теперь? Клеймить Звездониев позором, выходить на одиночные пикеты протеста, продолжать говорить о Фаворском свете в тех уютных уголках мироздания, где Звездониев (пока) не видно? Можно, но этого недостаточно. Или проводить разного рода эксперименты: богослужение на русском языке, с открытыми Царскими вратами и т.д.? Как показал опыт последних десятилетий, это детали скорее внешние, пусть даже и важные, сами по себе они ничего не гарантируют. Все это прекрасно может сочетаться с духом собственной исключительности, безусловной преданности руководителю и отношением ко всем, кто несогласен с ним даже в частностях, как к врагам.

Но разве в нашем обществе есть сейчас спрос только на обряды и ритуалы? А христианская политика обязательно сводится к праздничному стоянию первых лиц государства в церкви? В обществе медленно, но неуклонно вырастают горизонтальные связи (достаточно посмотреть на то, как буквально ниоткуда возникла благотворительность). И люди, которые готовы часами стоять в очереди на художественную выставку, явно интересуются не только потреблением или политикой.

А значит, есть спрос и на высокие смыслы, и на модели иного, лучшего общественного бытия. Христианство, если всерьез, — именно об этом. Но нам нужно тогда обратить свой взгляд не в прошлое, а в будущее. Каким может быть православное христианство в XXI веке в отсутствие империи? Как можем мы осмыслить опыт стран Запада (от Греции до Португалии), прошедших через авторитарно-консервативные режимы, тесно сотрудничавшие с национальными церквями? Как выходили они из этого состояния в свое демократическое настоящее, какие процессы протекали внутри этих обществ, что из этого можно будет применить у нас и чем отличается наш опыт?

Но, впрочем, обратимся и к прошлому. Опыт последних лет показал, что нашему обществу необходима некая связная версия собственной истории. Коммунисты рассказывали о классовой борьбе, в 90-е официальной версии не было, а неофициальная сводилась к «в этой стране никогда ничего», теперь, напротив, нам объясняют, что в нашей стране всегда и всё, и при этом православно. А возможна ли неказенная и в то же время актуальная версия истории русского православия?

К примеру, мы вместе с Г.П. Федотовым можем сокрушаться о том, что победа иосифлян над нестяжателями приблизила конец древнерусской святости и что Петр разрушил лишь ее пустую оболочку, или констатировать, что сбылись пророчества м. Марии Скобцовой о людях советского склада ума, говорящих от имени Церкви. Но что дальше? Возможно ли возвращение к традиции нестяжателей — да и не состоялось ли оно в годы гонений в жизни тех самых новомучеников и исповедников, которых мы так часто и так некстати поминаем? И, владея современными методами психологии, неужели мы не можем предложить никаких рекомендаций по преодолению некритического советского мышления, а заодно и душевных травм, и разного рода «экклезиогенных неврозов», полученных в период воцерковления? Вот лишь немногие из насущных и очень актуальных задач.

Более того, я скажу, что сейчас именно такая работа будет идти на пользу и самым завзятым клерикалам. Окончательная победа агрессивного клерикализма, боюсь, обернулась бы репутационной катастрофой. У Церкви должно быть и другое лицо, и понятно, что в условиях нынешней вертикали официальные структуры такого себе позволить не могут — оно может появиться только в частном порядке.

Времена для вдумчивого частного разговора, для анализа и поиска путей выхода из сложившейся ситуации как нельзя более благоприятные. Никто сейчас не мешает общению и даже самоорганизации, пока участники этого общения не претендуют на политическую власть, а она тут как раз и не нужна. И в то же время нет острой кризисной ситуации, нет необоримых вызовов, на которые нужно так или иначе реагировать. Ведь когда долгожданные перемены придут (и не обязательно окажутся позитивными), времени на раздумье, скорее всего, не хватит. Оно есть сейчас.

В Церкви я тридцать лет с небольшим, и все эти годы я слышу в ответ на любые рассуждения о церковных переменах одно: «сейчас не время». Не знаю, сколько отпущено мне лет жизни, но подозреваю, что то самое беспечальное и благоприятное время не наступит вообще никогда. И потому формулирую вопрос иначе: а для чего сейчас время? Уверен: для анализа и осмысления, для построения внятных и конкретных проектов будущего. Пусть сейчас настал час Звездониев, но будущее принадлежит не им, и еще менее им принадлежит Вечность.

«Дальше и выше» — таким призывом заканчивалась серия книг о Нарнии, и это очень верные и добрые слова. Осуждать парткомовщину, отмежевываться от пафосного мракобесия и казенного патриотизма — все это имеет смысл делать только в том случае, если мы действительно собираемся идти дальше и выше и приглашать в это путешествие других.