Без кулис

1.

Апология поэзии

Чем, собственно, занимается поэзия? Зачем она вообще нужна интеллектуально зрелому сапиенсу, любителю фактов, цифр, логики, в крайнем случае нарратива (с ним все-таки легче структурировать время). Почему чужой субъективный лепет и хождение с гайками по болотам должны быть кому-то интересны? Намного ли это увлекательней, чем пересказ чужого сна? Предмет рассыпается от соприкосновения с воздухом и солнечным светом, как римские фрески, загубленные метростроем.

Мой ответ на немой вопрос: поэзия не только рифмует звуки, переносит смыслы, размывает формы — она квантует реальность, возвращая свершившийся мир в состояние суперпозиции, в состояние первоначального «до» (Domini). Поэты не угадывают будущее — они позволяют его выбирать.

Поэзия только притворяется литературой — на самом деле, это бесстыдный метафизический секс. Когда Логос и Мелос сливаются в любовном акте, увлекая друг друга на дно, в мутный Палеолит, на дно сокровенного мифа, или взмывают ракетой к седьмым небесам, где херувимы играют на одномерных струнах, славя любовь Богородицы. И, главное, главное, ты не можешь определить, кто в этой паре когда доминирует. Логос? А может быть, Мелос? Каждый миг они жаждут обменяться ролями.

2.

Сегодня я спал на облаке в положении бога, в женоподобной ауре французских духов. Вопрос о власти был предрешен. Так же как и ответ, записанный в чековой книжке кровью солдата. Мне в эту ночь мог бы присниться пошлый нарцисс подворотен, но почему-то приснился король Урана в изгнании М. Горбачев. Мы выпивали, водка была тепловата, как из болота, он говорил о любви и вздыхал, как больное животное, расплываясь в одно большое землистого цвета пятно, похожее на очертания Крыма.

3.

Верь-верь в Аллаха, советуют богословы Востока. Верь-верь в себя, заклинают психологи Запада. Христиане увидели: разница невелика, поскольку царство небесное там же, где легкие, печень и селезенка. Несколько глубже, да, несколько глубже, там, где прибой виртуальных частиц омывает ступни Иисуса, там, где песок превращается в песню песка. Жаль, что всех христиан перебили во время войны, некому стало считать золотое сечение мира.

4.

Остановиться в пустыне, быть один на один, с глазу на глаз, говорить безъязыкую речь, слушать беззвучную музыку. Это не самый веселый финал путешествия, да? А с другой стороны, как еще оборвать тавтологию дней, повторяемость тайных движений души, положений в постели? Я бы играл и играл в эти шахматы, представляя себя то пешкой, то королем, то конем короля под седлом королевы.

5.

(Cerebrum), созревая ближе к седьмому десятку, сам себя искушает, сосет, комментирует. Вот утешение для стариков, чьи мечты превратились в золу, удобрение для овощей, чья любовь стала нищенкой, вечно считающей мелочь. Можно купить себе дырку от бублика или ворованный воздух. Кто оценит эту финальную злость, эту прощальную зрелость? Разве что ангелы, те, что с ножами в руках, им собирать урожай.

6.

Тихий, нежный, солнечный день в сентябре.

Дух океана носится там, за горами, делая вид, что отсутствует. Это Ванкувер, падшие ангелы курят марихуану, зная, что сучья суть суеты сует просто иллюзия. Джеффри, помнится, жил в этом городе, неподалеку отсюда он прикупил свою смерть, маленький, матовый, полупрозрачный пузырь утром взорвал его голову.

А паровые часы в эпицентре Гастауна изобразили траурный марш. Эта вселенная не продается, эта вселенная будет рассыпана на элементы, эта вселенная — только песчинка в круговороте песка. Плюс откровение, минус обратный отсчет. Звездный корабль, окаменев, остается — памятник павшим героям на перекрестке Хастингс и Комби-стрит.

7.

Главное — как-то дожить, дожевать, досмотреть кошмарные сны и отчалить. В окружении внуков и правнуков, в облаке ладана, под колыбельный хор отходной молитвы. Это и есть их план на ближайшие двадцать лет, их стратегия выхода из осажденного замка. Это не пир во время чумы, это сама чума, чье коллективное тело будет потом разлагаться в школах и храмах, в умах, в жерле Царь-пушки, в мертвых вульвах рубиновых звезд.

8.

О будущем лучше молчать, чтобы его не спугнуть. Пусть великий немой, выбирая себе варианты, бегая пальцами по стратегическим картам, верит: в этой игре он один на один с пустотой. Армия света молится там же, где армия тьмы, — в суперпозиции, за горизонтом событий. Да и о прошлом тоже лучше молчать, чтобы скорее забыть.

9.

Время прошло и превратилось в пространство, вывернувшись наизнанку лесом наружу. Слышишь лай легавых собак и крики охотников? Это время прошло и превратилось в двумерный свет декабря, детские санки, вмерзшие в зеленоватый лед, в безмолвие снега между словами и цифрами. От Рождества до креста сколько раз ты глотнешь обжигающий воздух зимы? Сколько рыб подо льдом, сколько игр в одной голове.

10.

Поезд дальше не идет, просьба освободиться от груза переживаний, забыть про ответственность. Перед рожденными и нерожденными. Вольно или невольно забить на святых стариков, опечатать землей все входы и выходы. Больше не будет свиданий в пути, поцелуев, засосов на шее, ничего личного, никаких частностей, никакого секса под колокольный звон. Один бессмертный океан обобщений.

11.

Пожалуй, оставлю театр жукам и мокрицам, ветру и холоду, плесени, чье благородство делает мир изумрудным. Скорее избавлю себя от коллекции страхов, страстей, от перегара желаний, оставлю игрушки богам и шагну из песочницы в ночь. Просто послушаю праведный гул океана.

12.

Видеть то, чего нет, внутренним оком, освободить ему путь. Оседлать боевого дракона, вообразив армады вражеских армий, сжечь их дотла, превратить машины и танки в железные урны, набитые пеплом, и любоваться собой, как закатом. Играть свою роль, облепив пустоту обрывками старых газет, упрямо и честно видеть то, чего нет. Это врожденное свойство, вшитое в местный геном портнихами-парками.

13.

Фальшивое достоинство толпы на почве депрессивного психоза, когда вина накрыла с головой, и не дает опомниться, и тащит все глубже в сон, где демоны-сомы питаться будут падалью сомнений, обгладывая совесть до костей. Ответ не очевиден для слепых. А царь Эдип расстрелян на Урале.

14.

Явился снег, и я его увидел, он выпал на зеленую траву и не растаял, стало холодать, перед рассветом поднялась метель. Бессонница, девятое, октябрь. Сегодня день рождения Бориса, убитого за то, что был любим. За то, что не умеет ненавидеть.

15.

Им на обед подают муравьев, позолоченных пудрой, порцию иерусалимских слизней, морскую звезду в маринаде, черная кровь Диониса бьет по шарам. Острое чувство победы смешано с чувство обиды. Что-то потеряно точно, но непонятно что. Эти нули ощутили себя королями: древних заводов и практик, экзопланет, асимметричных ответов на роковые вопросы. Будет ли жизнь после жизни? Будет ли смерть после смерти? Будет ли газ после нас?

16.

Как сочинить русского Голема. Инструкция по применению мозга в военное время. Сначала найти помело, прочь из памяти все, что осталось от прошлого, сжечь этот мусор в огне. Найти человека пустого, без чести и совести. В полую форму залить утопический сплав: византийское золото, гвозди Голгофы, ножи пугачевского бунта, лубянский свинец, бронзу поверженных идолов. Ждать и терпеть. Посадив туда мелкого беса, дать ему волю во всем, что касается лжи. Дальше пойдет, как по маслу.

17.

Египет

Сегодня ветрено, пастух своих овец все гонит к берегу, чернильница залива, как никогда, полна лиловым цветом, и странно видеть, что гора Тиран небрежно стерта кем-то с горизонта. Песок и ветер. Дэвид Копперфильд им позавидует. Синайская пустыня опустошает вечный горизонт своим дыханием. Под Рождество всегда пейзаж уподобляется Адаму: он спит и видит фокусы во сне.

18.

Говорят, что Россия — метафора времени в сердце пространства. Она — как река между двух берегов — Европы и Азии, святости и святотатства, еще паранойи и логики. Дважды в нее не войдешь. А хочется дважды и трижды, поскольку влечет, освежает, по-женски баюкает, лжет. Эта река — лимитроф, отсутствие формы — ее постоянная форма. Орда атакует зимой, когда замерзает река, и время становится сразу предательски мертвым.

19.

Опять обещают отечеству лучшее небо, бесстыдное братство, свободу пастись на полях и слушать поэтов и ангелов переговоры. Опять обещают ворованный воздух вернуть, из пепла и грязи поднять боевые знамена и бить в барабаны, пока не очнется война. Опять обещают открыть оголенные храмы, где все электричество горя пойдет на грозу. Знакомая песня, до боли смешной человек.

20.

Граничит ли Россия только с Богом или зажата между жерновов? И оба, как обида, тяжелы, как детство одинокое, жестоки. Война и вера, камень и кремень, царь на горе, а под горой номады. Для родины мы спелое зерно, его перемолоть и обработать — и можно людоеда прокормить.

21.

Горит окно — из детства в тайный сад, игра теней, конечно, неслучайна, а смысл ее легко расшифровать. Но если только буквы заучить, не шарить по родительским карманам и старшим по возможности не врать. Тогда в руках останется перо, появятся опасные вопросы, и Мефистофель мимо просвистит.

22.

План дворцового переворота, составлен ведьмами по просьбе одного патриота. Первое: сгустить оккультный сумрак в уме царицы, так, чтобы все инородные лица в нем расплывались, как акварели в воде. Второе: дворян подготовить к беде, объясняя, что смута весьма вероятна, по всей земле появляются пятна, и набухает, похожее на пузыри. Третье: военные гимны гнать от зари до зари, чтобы кровь у мужей закипала в жилах, их жены клялись на пустых могилах, а силы небесные не пропадали зря. Четвертое: изоляция кесаря. Пусть балует себе на охоте, в семейной бухте, на сексуальном флоте, лишь бы в людях не понимал ни черта. Потом война, катастрофа, роковая черта. А вот бумага, пожалуйте отреченье, не то забьем в трахею сухое печенье и не дадим напиться святой воды. Метла, совок, заметаем следы.

23.

В императорском Риме нас, христиан, бросали на растерзание львам. В Третьем Риме мы, христиане, сами кого хочешь порвем на портянки. Будем плакать потом, умиляться, уткнемся дяде в коленные чаши. Очень быстро, как бы в режиме подмотки, появятся титры зимы.

24.

Где коллективный разум народа? Ушел в монастырь? эмигрировал? сам себя отравил цикутой цинизма? На троне один оперирует мозг. Огромная зомби-страна ему отдалась, я бы сказал, с облегчением. Глупая баба. Помните звездный десант? Были кошмарные сны и фантомные боли — они и полезли, как жук из подполья на фронт.

25.

Некрофилы опять выбирают смерть, но теперь не под соусом антиутопии, а под постным маслицем православия — совсем без приправы не лезет оно, встает поперек орлиного горла. Отреченье от мира, от тела, от личной свободы — все подается как подвиг великий духовный во имя отца, сотворившего план материальный случайно, типа не доглядел, оно и пролезло, разбухло ему поперек. На словах это рабский выбор для всех без изъятия, ну, а на деле — только для черни, для тех, кто еще не догнал, что они лишь массовка, слитно и мутно гудящий гур-гур. Здесь, понимаешь, такие действуют люди: цари, президенты, орлы олигархи слэш патриархи, а ваше дело холопское — молись да хозяину верно служи. Будь приятным пейзажем, нераздражающим фоном. И получается — русский народ-натюрморт.

26.

Какая нежная в России осень, как будто никуда не переходим, как будто ничего не происходит, не умирают братья в Украине, не выкипает разум возмущенный, не усыхает нефтяная рента и крыша не съезжает у клиента. Москва чиста, и Кремль упакован незваному татарину в подарок, историю допишем без помарок, и Хэллоуин уже через неделю, когда славяне вынесут святых.

27.

Почему стареет тело? Для чего растет душа? Это все не наше дело — это дело малыша, что лежит в своей короне у Мадонны на руках. Для чего стареет тело, превращаясь в легкий прах? Чтобы вечная игрушка веселила малыша. Чтобы песенки на ушко пела всякая душа.

28.

Кристина похожа на бабушку в юности — тот же нежный коровий взгляд и воронье крыло волос. Массимо — вылитый дед, римский нос, близорукость, любовь к математике. Нет, не природа, а Бог не любит пустот, Он и есть пустота, которую нужно заполнить. Сначала — как елку: стеклянными бусами, звездами, шарами планет, а после — как чемодан с выцветшей ватой. Мы путешествуем вместе.

29.

Как нежен ультрафиолет любви отцовской. Над куполом соборным старой ивы лежат пути воздушных кораблей. Сто лет прошло, а мир неузнаваем. Остались чайки, голуби, вороны, остались перьевые облака, блаженные философы, поэты, и тысячи вещей упали с неба. Ты наизнанку вывернул себя, как это все в столетье поместилось?

30.

Что Россия усердный репетитор, преподает уроки другим народам — это, конечно, диагноз. Но для себя-то самой она что? Непонятно. Если Америка — земля обетованная всех изгоев, отверженных и беглецов, то Россия — это вечно потерянный рай. Из него железной метлой изгоняют грешников и безгрешных, всех подряд гонят в шею: пошли, пошли, все равно вы здесь не жильцы! Есть целые периоды в нашей истории, когда гонят в смерть миллионы растерянных, ни в чем неповинных людей, а есть, когда сами бегут, без оглядки, как Лот.

31.

Глубинная вспашка мозга постыдной ложью — это и есть основа нашей культуры, ее исторический путь, искушение, страсть. Достать до мозолистой тьмы, до рептильной слизи, чтобы потом всем народом, крестясь, собирать урожай египетских казней.

32.

Я мастер на оба глаза, на оба уха, на все — сколько их там, трудовых извилин? И никому я, обломок веры, неинтересен. А все потому, что в моей вселенной танцует Шива, а все потому, что он милосердно сметает мусор. От прежней жизни осталась только пустая сцена и голоса, из которых шьется дурная слава.

33.

Управление будущим с помощью протокола — тоже в каком-то смысле арфа Эола: в опричное ухо, покрытое шерстью, врывается ветер, играет рагу на струнах любви к суверену и вылетает особым указом в открытый космос.

34.

Аве, август, теплая пудра песка и столь же бесцветная древесина античного леса, амфитеатр, колонны павшего храма, их поглотил океан, чтобы выблевать после на пляж Близнецов, мелководье, залитое золотом близкой звезды. Ястребы, окликая друг друга, боготворят свое хищное небо.

Богохульствуют утки и галки.

Белый шар в голове не дает осознать твою смерть как трагический вывих судьбы, поэтам случается жить в виде музыки, неологизмов, проклятий. Матери семьдесят пять, и она продолжает играть твои роли: героя-любовника, гуру, поэта, восставшего против библейского Бога. Такая же длинная, хрупкая и молодая, как ты в эпилоге безумного дня, сошедшего на безнадежное «нет».

Все, конечно, пройдет, и все мы утешимся в той тишине, где однажды освоился ты, отвечая на письма, звонки и молитвы решительным fuck. Завидуешь ястребам, да? Не нужна им ловушка для сна, чтобы вспомнить утраты, обнять мимолетную тень, они сами и есть сновиденье.

35.

В Лесу Дождей я обнимал гудящие тела тысячелетних кедров. Эти мачты мира, медленно плывущего по кругу, гладкие и твердые, как кость, давно копили музыку и время, и вот теперь, когда я их обнял, они меня смущенно одарили. Живые мачты, вечного отца святые ноги.

36.

Мелкий ум, неинтересный, все играет в мелкий бисер, ослепленный мелким бесом, все выгадывает что-то во вселенной насекомых, а потом устаревает и надеется на чудо: что разбудят духовые, что объявят воскресенье и на свадьбу позовут.

37.

Поняла, что зима, попросила остричь себе волосы, черные, до поясницы, с седыми корнями. Старость — это такой монастырь, где бессильное тело скорбно смотрит на обезлюдевший ум, удивляясь: куда они все подевались? Там, в январе, старики, как сомнамбулы, бродят по снегу, роют сугробы, ищут свою колыбель и находят обледенелые камни.

38.

Экономисты нам предрекают эру гниения, медленный и болезненный путь к обнулению. Словно Россия, устав от истории, вырыла яму когтями и залегла в нее ждать возрождения мертвых. Это безволие старости и слабоумие веры.

39.

Царь контролирует все, кроме собственной глупости, тратит бесценное время, преследуя призраки, целится в цели, которые в сумраке ясно отсутствуют, мочится страхами, кормится слухами, сеет иллюзии. Зрелая глупость уходит со сцены торжественной поступью. Это последнее, что остается в отстойниках памяти.

40.

В небе схватка, пух и перья, дух Америки двоится, неизвестно, что за птица пес двуглавый androgen. Мудрецы-идеалисты, генералы-пацифисты, бизнесмены-коммунисты над Манхеттеном хотений, над Гудзоном мудозвоном и над Брайтоном летят. Чтобы боги не скучали, будут игры продолжаться, легионы снаряжаться, командиры заблуждаться, остальное как придется, как с эпохой повезет.

41.

Коллективный труп империи разлагается под звездами. Не останется материи, будут мысли догнивать. Поистратятся молекулы, не отпустят на каникулы, будем прописи корявые в туалетах ковырять.

42.

Эдип — изгнанник, пария, мертвец, идущий по накатанной дороге, чтобы узнать ответы, наконец. И это все, чего хотели боги? Отправить одиночку в личный ад и аплодировать его душевным корчам? Испорчен я, а космос не испорчен? А дети, а война, а снегопад? Идет и плачет бывший властелин, его душа — как мягкий пластилин.

43.

Инакомыслящий тростник, присыпанный слоями снега, о чем-то сонно шелестит после набега. Его история проста, от колыбели до креста, начать бы с чистого листа, скрипит телега. Инакомыслящий тростник, засыпанный, как нафталином, о чем-то тихо шелестит в пространстве мнимом.

44.

Метро лабиринта под кожей столицы слепых, вдова Минотавра, ее менструальные циклы, в туннеле мелькают Эсхилы, Тезеи, Периклы, но каждая станция — это святая святых.