Капитализм одной семьи

Избрание Дональда Трампа, возможно, стало тем, что Майкл Мур назвал «самой большой подставой в истории человечества», организованной белым рабочим классом в пику «истеблишменту». Но на самом деле важен не столько масштаб этой подставы, сколько то, кто за ней стоит. Обычно подставы организуют сатирические партии (например, лидер Лучшей партии Исландии победил на выборах на пост мэра Рейкьявика; в Венгрии Партия двухвостой собаки саботировала референдум против беженцев, инициированный Виктором Орбаном), или подрывные партии («Пираты»), или уличные движения, в партии перерастающие («Подемос»). Но за ней могут стоять и популисты.

Кто такие популисты? Это не просто политики, критикующие элиту. Те, кто проводят вымученные параллели между Берни Сандерсом и Дональдом Трампом, не понимают, что популисты не ограничиваются протестами против Уолл-стрит или «глобализма». Популисты суть те, кто утверждает, что они и только они говорят от имени так называемых «реальных людей» или «молчаливого большинства». Это требование моральной монополии на представление интересов имеет два следствия, и оба они пагубны для демократии. Популисты объявляют всех своих политических соперников нелегитимными. Они говорят о политике не с точки зрения разногласий, которые в демократическом государстве составляют ядро политического процесса: настоящий политик должен представлять мнения граждан, а не просто соревноваться в осведомленности и компетентности. Вместо этого они переходят на личности: их противники непременно оказываются нечестными и коррумпированными. В этом отношении Трамп не исключение. Странно лишь то, насколько буквально его сторонники восприняли его нападки на Хиллари Клинтон. И я имею в виду не только полный ненависти лозунг «Посадить ее в тюрьму», но и тот факт, что, согласно опросам, 40% сторонников Трампа во Флориде согласились с утверждением, что Клинтон — ведьма в буквальном смысле слова. Очевидно, что подобная постановка вопроса в рамках официального мониторинга говорит не в пользу кампании 2016 года. И это произошло после того, как радиоведущий Алекс Джонс, сочувствующий консерваторам, опубликовал очередную порцию «информации» на своем сайте Infowars: он сказал, что Клинтон и Обама — исчадия ада и если достаточно близко к ним подойти, то можно почувствовать запах серы.

Второе следствие того, что можно было бы назвать принципиальным антиплюрализмом популистов, менее очевидно. Популисты полагают, что те, кто их не поддерживает — или кто не разделяет их представлений о «реальных людях», — не могут быть отнесены к этим самым реальным людям. На следующее утро после референдума о членстве Великобритании в ЕС Найджел Фарадж утверждал, что это была «победа реальных людей». То есть получается, что 48% граждан, желающих остаться в ЕС, — это не вполне реальные люди: они не могут считаться подлинными британцами (или, скорее, если речь идет о Фарадже, англичанами). Трамп придерживается схожих взглядов. «Самое важное, — заявил он на одном митинге в мае, — это объединение народа, а все остальные люди не имеют значения». Таким образом, Трамп самолично определяет, кого можно отнести к народу, а кого — нет; все остальные — не в счет, даже если это американские граждане (а весь остальной мир — тем паче).

Либералы неверно понимают речь Трампа о единстве и единении, которую он произнес после победы на выборах («Мы объединимся и победим!» — писал он в своем Твиттере 12 ноября), если считают ее примирительной. Для популистов единство возможно только на их условиях; и поскольку никто, кроме них, не может выступать от лица народа, то любое инакомыслие по определению становится подозрительным, да и попросту нелегитимным. Заявление Трампа (опять же в Твиттере), что «мы объединимся, как никогда прежде», — это скорее угроза, нежели обещание. Такова демократия для «реальных людей».

Однако одним популизмом нельзя объяснить феномен, который сам избранный президент назвал «феноменом Трампа». Были и другие популисты, пришедшие к власти за последние несколько лет, — Реджеп Тайип Эрдоган в Турции или Виктор Орбан в Венгрии, — но не в среде давно сложившихся западных демократий. И если, с одной стороны, выборы в США были во многих отношениях крайне необычными, то с другой — ничего необычного в них не было. Согласно американскому исследователю Ларри Бартельсу, 90% самоопределяющихся республиканцев проголосовали за Трампа, а 89% граждан, которые считают себя демократами, проголосовали за Клинтон. Нет ничего странного в том, что после двух президентских сроков кандидата от демократической партии многие были настроены против действующего правительства (ни для кого не секрет, что Клинтон воспринималась как заместитель действующего президента); или что некоторые колеблющиеся избиратели в последний момент высказались за «перемены» — даже если считали, что кандидат, обещающий эти «перемены», во многих отношениях невероятно проблематичен. Такова азбука американской политологии, и здесь ясно одно: Трамп не оказался бы в Белом доме без своих помощников — или, выражаясь менее нейтрально, приспешников — от Республиканской партии. Он не смог бы добиться успеха в качестве кандидата от какой-либо третьей партии. Такие фигуры, как Ньют Гингрич и Крис Кристи, — персонажи с неоднозначным прошлым, но, тем не менее, видные политики — сыграли решающую роль, убедив республиканцев и «независимых» правых в том, что голосовать за Трампа можно. Согласно результатам опросов, только 37% избирателей считали Трампа способным исполнять обязанности президента, но, как сказал специалист по конституционному праву Джек Балкин, кто-то скажет нам, республиканцам, что «Трамп — сукин сын. Да, но это наш сукин сын». Он может быть и грешник, но вовсе не Антихрист. Так же, как Фараджу были необходимы Джонсон и Гоув, Трамп во многом полагался на людей, которые были готовы рискнуть политической системой в целом. Тот факт, что Митт Ромни — карикатурный миллионер — стал главным противником Трампа внутри Республиканской партии, очевидно, сыграло на руку Трампу.

Тем не менее, некоторые прописные истины об американской политике были поколеблены. Клинтон потратила на выборы в два раза больше, чем Трамп. У Трампа не было никакой реальной организации на местах, и ему не удалось выиграть ни одного раунда дебатов. Более того, у него не было практически никакой поддержки в средствах массовой информации (хотя он получил, казалось бы, неограниченное время на ТВ благодаря удивительной способности привлекать общественное внимание). Будущие трампологи скажут нам, что основную роль сыграли социальные медиа, а также параллельная вселенная правых сайтов и радио. Заметим, что Твиттер и Фейсбук используются популистами особенно эффективно. Твиттер, в частности, может создать эффект, который итальянский политолог Надя Урбинати назвала «прямым представительством». Вопреки их заверениям, популисты вовсе не заинтересованы в переходе от представительской демократии к прямой; они думают, что если они не будут у власти, то мы обязательно выберем не тех представителей. Им не нужен открытый совещательный гражданский процесс; если они созывают референдум, то только для того, чтобы люди подтвердили то, что они сами уже заранее определили как «единственно подлинную» волю народа — народа, который является популистской символической фигурой, такой же, как «реальные люди». Тем не менее, они требуют, чтобы все посреднические звенья были изъяты, будь то сложная партийная система или профессиональные СМИ: посредничество в глазах популистов и их последователей — это всегда девиация.

Трамп как-то назвал себя «Хемингуэем 140 символов» — тем, кто находит «лучшие слова». Он говорит, что любит Твиттер, потому что это то же, что собственная газета, только без лишних расходов. Твиттер, подобно Фейсбуку, распространяет сообщения благодаря эффекту эхо-камеры, но в то же время он делает возможной прямую идентификацию отдельных граждан с «подлинным представителем народа». Трудно себе представить, как это было раньше, по крайней мере, на уровне повседневного опыта: возможно, люди ходили на партийные митинги, чтобы почувствовать прямую связь с лидером, находясь в окружении других людей, испытывающих то же самое. Теперь это чувство прямой связи находится на расстоянии всего одного клика, днем и ночью: «Эй, он, как и я, не спит в три часа ночи и пишет то, о чем я только что подумал!»

Это иллюзия, но крайне действенная. Подкованные в медиа политики могут пользоваться этим на всю катушку. Например, итальянское движение «Пять звезд» против истеблишмента зародилось на страницах блога Беппе Грилло. Своим сторонникам он внушал: «Эй, ребята, вот как это работает: вы говорите мне, что происходит, а я буду транслировать ваши слова другим». До прихода в политику Грилло был известным комиком. Но он вовсе не транслировал слова простых граждан; сказанное il popolo [народом (ит.)] в его интерпретации подвергалось довольно сильным искажениям, притом что у него даже не было никаких официальных властных полномочий. Трамп тоже был телезвездой, «известной своей известностью». Но особенность Трампа в том, что это как бы Грилло и Сильвио Берлускони в одном лице. Всякий раз, когда в ходе предвыборной кампании его обвиняли в том, что он просто артист, он мог сослаться на свои достижения в бизнесе; а всякий раз, когда вспоминали, что многие его предприятия обанкротились, он мог ответить, что в первую очередь всегда был медиазвездой.

Не менее важно, что, как и Берлускони, он смог завоевать симпатии своим открытым презрением к государству, выраженным в непрестанных попытках уклоняться от налогов. Берлускони вызывал сочувствие итальянцев, как бы подмигивая им: «Я мухлюю, но знаю, что и вы мухлюете»; Трамп делал нечто подобное. Его очевидное отсутствие самоконтроля, вероятно, было истолковано как знак подлинности, при этом с ним было немыслимо интересно: вы никогда не знали, что произойдет дальше. Однако все же непонятно, было ли это нарушение запретов спонтанным или нет, но, как в реалити-шоу, главное, что это было драматично и выглядело как подлинное проявление характера. Признания Трампа о том, что как бизнесмен он давал деньги кандидатам, а затем просил их поддержки, не далеко ушли от рассказов Варуфакиса о том, что в действительности происходит на встречах лидеров Евросоюза. И неважно, действительно ли все так и есть на самом деле. Важно то, что самопровозглашенный аутсайдер подтверждает наши опасения о том, что система не работает. То есть, даже если нам не нравятся какие-то идеи, мы склонны доверять им, если нам о них поведали «по секрету».

Либералы в отчаянии заламывали руки: как бы донести до граждан «очевидные факты» и бесспорные доказательства внутренних противоречий Трампа? Любопытно, что в своем отчаянии они воспроизвели некоторые клише массовой психологии XIX века. Оспаривая практически каждое утверждение, сделанное популистами, — особенно их упрощенческие политические решения, — они с легкостью покупались на истории, которые популисты рассказывали о своих успехах. Когда Аррон Бэнкс заявил, что «факты не работают… Вы должны установить эмоциональную связь с народом», они молчаливо согласились. Но это не так! «Масса» — не кисейная барышня, готовая идти за любым харизматичным демагогом. Для начала, само различие между разумом и эмоциями вводит нас в заблуждение. Люди сердятся, потому что у них есть разумные основания, как правило, связанные с тем, что в их жизни что-то идет не так. Трамп заслужил некоторое доверие как аутсайдер и еще большее доверие как воплощение непрофессионализма в политике. Некоторые доверились ему, потому что он говорил все, как есть; но были и те, кто сперва доверились ему, а затем поверили в то, что его истории правдивы. Конечно, эти истории могут быть ложью, но ложью последовательной, так же как по-своему последовательной была история Фараджа о свободе англичан и диктатуре ЕС. После того как вы поверили в эту историю, тот «факт», что британские семьи за пределами ЕС будут получать в год на 4000 £ меньше, обрело совершенно иной смысл: неужели вам жалко потратить 4000 £ на свободу и демократию? Ханна Арендт, не без некоторого пессимизма в отношении своих современников, писала, что «факты столь мало убеждают массы, что даже вымышленные факты не производят на них никакого впечатления. На них воздействуют только последовательность и логичность выдуманных систем, которые обещают их в себя включить».

Однако немногим удавалось привлечь на свою сторону аудиторию исключительно путем заявлений о неуплате налогов, не говоря уже о сексуальной агрессии. Успех Трампа во многом зависел от самоидентификации многих его последователей с фигурой белого американца. Тех, кто во время его победной речи скандировали “U-S-A, U-S-A”, и раньше можно было услышать на митингах в поддержку Сары Пэйлин в тех регионах, которые она называла «проамериканские области нашей нации». Это означало буквально следующее: «У нас отняли нашу великую страну; теперь она заново наша» (кстати, слова, которые чаще всего использует в своей риторике Трамп, «вернуть» и «вновь»). И это не первый случай в истории США, когда за победой афроамериканцев следовала расистская контрреволюция («белый бумеранг», как назвал этот феномен Ван Джонс, бывший советник Обамы).

Тем не менее, нельзя сказать, что Трамп открыл нам глаза на тот факт, что американское общество по сути фанатично. Политическое представительство — это динамичный двусторонний процесс, а не воспроизведение некой социальной и культурной реальности, которая всегда уже наличествует.

Вопреки тому, что было сказано в большинстве комментариев по итогам выборов, нет ничего удивительного в том, что за Обаму выступали те же белые избиратели, которые в этом году пошли за Трампом. За Обаму — чья расовая принадлежность позволила ему разыграть карту политики мультикультурной идентичности, делая упор на переменах, компетентности (в отличие от старого, неуклюжего и не осведомленного во многих вопросах Маккейна во время финансового кризиса 2008 года) и неравенстве (против карикатурного богача Ромни в 2012 году).

Трампу удалось убедить многих белых — которые до сих пор составляют подавляющее большинство граждан США — в том, что они являются угнетенным меньшинством. И эта идея шагнула далеко за пределы рабочего класса, который, по выражению Мура, использовал избирательный бюллетень как «инструмент управления гневом» (но в любом случае к откровению о «расизме рабочего класса» следует относиться с особой осторожностью: большинство бедняков, чей доход составляет менее 50 000 $ в год, пошли за Клинтон, как и профсоюзы домохозяек). Трамп сделал «консервативных правых» ядром своей кампании: проповедники превосходства белых воспользовались нарастанием того, что, по их мнению, было объективной тенденцией — опасность «белого геноцида» и глобального господства евреев, таких как Джордж Сорос и Джанет Йеллен. Теперь Трамп сделал Стива Бэннона, редактора Breitbart News, своим главным советником в Белом доме. И снова республиканцы могут продолжать заниматься подстрекательством и притворством. Райнс Прибус, председатель Национального комитета Республиканской партии, которого Трамп наметил на роль главы администрации, сказал, что Бэннон не может быть расистом, потому что он окончил Лондонскую школу экономики и политических наук и Гарвардскую школу бизнеса. Иными словами, согласно Прибусу, умные люди в действительности знают, что расистская лженаука и теория заговора — это все полный вздор; но поскольку они умны, они также знают, как заработать на них деньги.

***

Главное, что необходимо понять, — популист может управлять государством исключительно как популист. Наивно полагать, что протестное движение утратит силу, как только оно окажется у власти. При этом совершенно необязательно, что популисты с их неприемлемыми политическими идеями неизбежно потерпят неудачу. Возможно, стену и не построят — но это преподнесут иначе, чем невыполнение предвыборного обещания. Трампу просто нужно будет убедить достаточное количество людей в том, что это враги народа — глобалисты, демократы, королевы красоты, да кто угодно — мешают практической реализации самозащиты белых. Запас врагов неисчерпаем.

Но есть одно важное различие между Трампом и популистами, такими как Эрдоган и Орбан. Два этих лидера жестко контролировали свои партии. Трамп же просто не может навязывать свою волю Республиканской партии, которую уже давно раздирают распри между «чайной партией» (т.е. неоконсерваторами) и технократами (вроде Ромни). Тем не менее, нет никаких оснований полагать, что республиканцы помешают Трампу руководить страной в авторитарном ключе. В конце концов, почему они должны быть против президента-популиста, если они не возражали против кандидата-популиста? Партийный истеблишмент и консервативные интеллектуалы ставят ему в упрек, главным образом, отсутствие должной компетенции, а не разжигание ненависти к мусульманам и мексиканским иммигрантам. Только тогда, когда он, казалось, начал представлять угрозу для их жен и дочерей, — которых он рассматривал как собственность белых мужчин, — некоторые, казалось, созрели для отзыва его кандидатуры. Но они достаточно быстро вернулись в строй, хотя в октябре мерещилось, что кампания Трампа идет ко дну и дезертирство в подобных условиях — довольно логичный шаг. Прибус показал всем пример, когда заявил, что надо просто «плыть по течению».

Несмотря на то что Трамп, конечно, не имеет подлинного народного мандата — как это было в случае с Рейганом, — оппортунизм республиканцев вполне может вынудить их подчиниться. Многие будут рады уменьшению налогов для богачей и дерегуляции банков, а затем дадут Трампу карт-бланш на что угодно (единственно сложным может оказаться вопрос о свободе торговли). Трамп в любом случае может сказать, что во время избирательной кампании он нарушил множество правил, которые, как полагали сильные мира сего, не могут быть нарушены; и ничто так не способствует успеху, как успех. И если отдельные республиканцы способны артачиться, то Трамп всегда может пригрозить мобилизацией «альтернативных правых» — и, что более важно, «реальных людей», которые за него проголосовали.

В любом случае, республиканцы никогда не были самыми ярыми защитниками правил, будь то конституционных или неписаных, в плане того, насколько далеко можно зайти в американской политике. Ньют Гингрич тоже испытывал границы, когда в 1995 году приостановил работу федерального правительства во время своего эпического противостояния с Биллом Клинтоном. Этот трюк использовался неоднократно: в последний раз, когда Тед Круз и его коллеги не сошлись во взглядах с Обамой по поводу бюджета и, не колеблясь, пошли на риск дефолта. Американская Конституция создает условия для подобных партийных конфликтов, однако она также предполагает желательность сотрудничества внутри и между ветвями власти. Добавьте к этому недавнюю историю «Буш vs. Гор» (2000), произошедшую в преддверии войны в Ираке, а также интриги вокруг ФБР, и вам станет понятно, почему большинство граждан продолжают чтить Конституцию, но в то же время считают, что политическая система «надломлена». Согласно некоторым исследованиям, 40% американцев потеряли доверие к своим демократическим институтам.

Но вот еще одна особенность политиков-популистов: они не уважают процедуры. Они заботятся — или делают вид, что заботятся, — лишь о том, чтобы выполнить «волю реальных людей». Трамп неслучайно отказался говорить, признáет ли он результаты выборов, если победит Клинтон (70% республиканцев утверждали, что она выиграла бы только в том случае, если бы результаты были сфальсифицированы). Конечно, все политики считают, что они правы, а их противники — нет; однако, в отличие от всех остальных политиков, популисты верят, что в поражении на избирательных участках не может быть их вины, что оно спровоцировано закулисными интригами элит. Согласно этой логике, если бы молчаливое большинство могло высказать свою волю, то на выборах каждый раз побеждали бы популисты; а проигрывают они лишь тогда, когда элиты каким-то образом заставляют большинство замолчать. Однако в США действительно существует система давления на избирателей. Причем именно республиканцы несут за это ответственность; например, они лишают избирательных прав меньшинства путем повышения избирательного ценза.

Недавний яркий, но далеко не единственный пример прекрасно иллюстрирует неуважение популистов к процедурам. 2 октября Виктор Орбан провел референдум о том, может ли Брюссель направлять беженцев в Венгрию без предварительной договоренности с венгерским парламентом. Конституционные юристы предупреждали, что такое решение вопроса противоречит венгерскому законодательству; и тот факт, что референдум получил благословение избирательной комиссии, лишний раз продемонстрировал, насколько режим Орбана ослабил систему сдержек и противовесов. Как бы то ни было, итоги референдума в любом случае были недействительны: 98% поддержали правительство, однако при отсутствии кворума (в 50%). Несмотря на то что Орбан полностью отвечал за весь процесс (около 40 млн долларов было потрачено на кампании против мусульман с целью запугать граждан и заставить их прийти на избирательные участки) и не мог утверждать, что провал референдума был подстроен враждебными элитами, впоследствии он заявил, что это был первый случай, когда «народ» имел реальную возможность высказать свое суждение о проблеме мигрантов. Фактически он объявил, что реальные люди — это те 3,3 млн граждан, которые голосовали против законных требований лиц, ищущих убежища, присовокупив к ним и «молчаливое большинство», т.е. тех, кто остался дома, и возобновил свой крестовый поход против Брюсселя, где якобы засели «либеральные нигилисты», которые хотят насадить мультикультурализм в странах Европы.

Орбан был первым популистом, пришедшим к власти в Евросоюзе. Как и Трамп, он нуждался в сильных сторонниках; Ангела Меркель и другие христианские демократы долгие годы поддерживали его. При этом Орбан был единственным главой правительства ЕС, поддержавшим Трампа. В ходе своего недавнего визита в Лондон он злорадствовал, утверждая, что избрание Трампа означает возвращение к «реальной демократии», в отличие от «либеральной недемократии», которая доминировала в западных странах последние двадцать лет (и неважно, что большинство граждан проголосовали за Клинтон, а не за Трампа: реальная демократия — это то, что популист называет таковой). Орбан сказал, что мы «переживаем момент великой интеллектуальной трансформации» и наконец-то можем «вернуться к реальности» и вести «свободный прямой диалог» без «политической корректности».

Популисты — это не просто мистификаторы в политике. То, что они говорят и делают, может быть проявлением реального недовольства и иметь весьма реальные последствия. Но важно понять, что это не просто обычные политики с подстрекательской риторикой. Они формируют альтернативную политическую реальность, в которой основную роль играет их монополия на представление интересов «реальных людей»: в случае Трампа, альтернативную реальность под руководством альтернативных правых. Чем это грозит США? В лучшем случае, они потеряют несколько лет, так же как Италия при Берлускони. Хотя для США это, вероятнее всего, обернется разгулом лоббизма и тотальным клановым капитализмом (а в случае с Трампом это может стать капитализмом одной семьи), постоянными попытками подорвать систему сдержек и противовесов (в том числе нападками на судей как на врагов народа, если они пойдут против воли реальных граждан, и на средства массовой информации); а правительство станет своего рода реалити-шоу с большим количеством хлеба и зрелищ. Но что же в худшем случае? Смена политического режима в Соединенных Штатах Америки.

Источник: London Review of Books