Анкета о современном консерватизме: политические исследования Gefter.ru

От редакции: На анкету Gefter.ru о современном консерватизме отвечает доктор философии Ульрих Фрёшле — приват-доцент Дрезденского технического университета, преподаватель современной немецкой литературы и истории культуры; преимущественная сфера научных интересов — культурная история руководства людьми в Германии. В октябре 2016 года Ульрих Фрёшле выступал на факультете гуманитарных наук НИУ ВШЭ с курсом лекций «Культурная история лидерства в Германии».

1. Современный немецкий консерватор — это политический или культурный тип? Какие мотивы скорее приводят к консерватизму, политические и культурные?

«Современный консерватор» как тип не существует — ни в России, ни в Германии. Это, во-первых, проблема терминологии; а во-вторых, тот край политического спектра, который называют обычно «консервативным» или даже «правым», очень неоднороден. При этом, говоря о Германии, надо прежде всего учесть, что здесь эти понятия особенно интенсивно используются в обиходе как орудие политической борьбы, и тогда никакая дифференциация не допускается. Тот, кого в дискурсе, обладающем гегемонией, то есть в крупных СМИ или в университетах, называют «национал-консерватором», «правым» или «новым правым», как правило, уже не имеет шансов сделать в этих сферах карьеру. Нередки случаи, когда начинаются нападки даже на его личную жизнь, включая семью, в том числе с применением насилия. Причем о какой бы то ни было публичной дискуссии даже и речи нет. Это резко отличается, причем в худшую сторону, от того, как относились, например, к коммунистам в прежней Западной Германии. Тогда долго шли споры по поводу так называемого «Указа о радикалах», направленного против левых экстремистов, а бывшие маоисты, ленинцы и приверженцы Пол Пота после 1968 года получали профессорские должности в университетах или могли занять высокие политические посты.

Далее, по поводу понятия «консерватизм» следует сказать, что о нем существует пространное исследование, написанное жившим в Афинах и Гейдельберге греческим философом Панайотисом Кондилисом (1943–1998). Он изучил историю этого понятия и показал, что этот самый консерватизм необходимо рассматривать как феномен исторический. Это была идеология, единственным носителем которой являлся определенный социальный слой, а именно — европейское дворянство. После того, как дворянство свою реальную власть утратило, с консерватизмом у нас в стране, как утверждает автор, было покончено. Поэтому с конца XIX века и далее если кого-то называли или кто-то называл себя «консерватором», то это, по мнению Кондилиса, с точки зрения истории идей следует считать либо недоразумением, либо злонамеренной подменой этикеток. К тому же, несмотря на многочисленные попытки определить это понятие, оно так и осталось чрезвычайно рыхлым и применялось к самым разным феноменам. Так что если мы хотим говорить о консерваторах в сегодняшней Германии, то речь можно вести лишь о таких людях — преимущественно «буржуазной» социальной принадлежности, — чью идеологию с тем, историческим консерватизмом роднит прежде всего принципиальный антиэгалитаризм — то есть убеждение, что важнее всего личные достижения человека, дифференциация, иерархия и структура, — а также идеи постепенного и устойчивого развития.

Тут мы должны сделать еще две оговорки по поводу вашего вопроса. Культура и политика неразделимы, однако в анализе их разделять все же необходимо — это первая оговорка. Вторая заключается в том, что мы должны отличать программный консерватизм, или «правые» политические программы, от всеобщей «консервативной» тенденции в Германии. Я это формулирую сознательно так нечетко — не только в духе терминологических оговорок Кондилиса, но и потому, что классическое мышление в категориях «лагерей» — тут «прогрессивный» лагерь, там «консервативный», тут «левые», там «правые» — в Германии, как выясняется при ближайшем рассмотрении, уже не работает. Дело в том, что по политическим вопросам люди постепенно объединяются в две большие группы, в каждой из которых представлены элементы из разных традиционных лагерей. К одной такой группе можно отнести глобалистские «элиты», производителей их идеологий, а также бенефициаров, тогда как другая, пожалуй, лучше всего может быть определена как «партикуляристы» или «федералисты», у которых, в свою очередь, тоже имеются свои производители идеологий и бенефициары.

Под «глобалистом» я понимаю тип человека, который в моральном плане ссылается на универсальность прав человека, говорит о человечестве как о коллективном субъекте и делает его отправной точкой своей мысли и своих действий. По этой причине на национальное государство и на связанные с последним ограничения в области торговли и миграции он смотрит принципиально критически или категорически их отвергает. Складывается впечатление, что глобалистам на сегодняшний день принадлежат уже не только крупные концерны, ведущие транснациональный бизнес, но и федеральное правительство, да и по большому счету все партии, представленные в нынешнем бундестаге. Даже в рядах так называемой «Левой партии» мы видим не только Сару Вагенкнехт. Конечно, ее критика глобализации — своего рода вывеска этой партии. Однако по сути мы находим там почти неотрефлексированную глобалистскую смесь из неверно понятого антифашизма, антинемецкого ресентимента, правозащитнического фундаментализма и диффузного мышления в категориях «единого мира». Иными словами, и «Левая партия», и всегда готовые к проявлению насилия группировки «антифашистов», считающие себя «левыми» и провозглашающие лозунг No borders, no nations, фактически поддерживают политику уничтожения государственных границ и безудержной экономической глобализации, которая служит прежде всего интересам концернов, спекулятивного финансового капитала и их политического гегемона. В этом смысле — если говорить о достигаемом эффекте, а зачастую и о намерениях, — «левые» партии в нынешней Германии уже почти ничем не отличаются от якобы «консервативных» ХДС и ХСС.

Так что если вы спрашиваете о политическом типе «консерватора» в Германии и о его мотивах, то я могу ответить на это лишь описанием очень обобщенного идеального типа в веберовском смысле. Прежде всего, это приверженец традиционного правового государства, то есть в своих политических взглядах он ориентируется на государства как политические субъекты, функционирующие в соответствии с правом и имеющие функционирующий правовой пограничный режим. Такое государство внутри себя гарантирует во всех сферах равенство перед законом и равное отношение; оно рассматривает себя в качестве организации, созданной народом как носителем суверенитета для того, чтобы защищать его интересы и представлять их вовне. Этот политический тип «консерватора» в Германии включает в себя на сегодняшний день широкий спектр: и классического либерала, который некогда считал своей партией СвДП, и традиционного христианина, сторонника федеративной Европы, и националиста (которого, однако, не следует путать с шовинистом), и классического левого марксистской выучки. В нынешней ситуации, когда правовой характер государства и его институтов стремительно разрушается, эти политические миры — в том числе уже и в Германии — превратились в какой-то конгломерат, из которого вырастают новые политические движения.

Сегодня этот новый «консервативный» конгломерат нашел себе политическую нишу, с одной стороны, в пока еще очень молодой партии «Альтернатива для Германии» (AfD), с другой стороны — в проходящих по понедельникам в Дрездене демонстрациях движения «Патриотические европейцы против исламизации Запада» (PEGIDA), на которых высказывается критика в адрес правительства и масс-медиа; ПЕГИДА имеет отделения по всей Германии. Оба эти движения отражают демократию широких масс; в них стекаются граждане, разочаровавшиеся в старых политических партиях: анализ изменений в предпочтениях электората показывает, что к AfD переходят избиратели от СДПГ и от ХДС, от «Левой партии» и в отдельных случаях даже от «Зеленых»; заметно это и по демонстрациям. Впрочем, нельзя не отметить такую особенность этого движения, что популярностью оно пользуется в основном на бывшей территории ГДР.

Кроме того, в последние годы сложилась вполне успешная публицистика этого рода. Сюда можно отнести и либертарианский журнал Eigentümlich frei, и праволиберальную еженедельную газету Junge Freiheit, и отражающий идеологию «третьего пути» журнал Compact, редактируемый бывшим левым «антинемцем» Юргеном Эльзессером, и издания, занимающие подчеркнуто метаполитическую позицию, — например, право-интеллектуальный журнал Sezession, выпускаемый издательством Antaios Гётца Кубичека, и идеологически более открытый Tumult во главе с Франком Бёкельманном: этот журнал имеет программный подзаголовок «Ежеквартальный журнал нарушения консенсуса» и первоначально издавался левыми постструктуралистами. Все эти печатные медиа могут похвастаться растущими тиражами, а ведь помимо них существует еще и широкий спектр блогов и веб-сайтов различной направленности, из которых часть очень влиятельна.

Если мы зададимся вопросом о культурном типе «консерватора», то столкнемся с таким парадоксом: кажущийся консервативным стиль жизни и габитус, характерный для образованной буржуазии, встречается нередко среди сторонников глобализации, причем не только богатых. Среди них принято считать себя прежде всего гражданами мира, но вместе с тем и европейцами, представителями старинных добродетелей, эти люди обладают «образованностью», идентифицируют себя с бывшими народными партиями, такими как СДПГ и ХДС, или симпатизируют — особенно люди науки с факультетов гуманитарных и социальных наук — так называемым зеленым — группировке, которая когда-то возникла как пацифистская партия защитников окружающей среды и представители которой не только втянули немцев в войну НАТО против Сербии, но и в области экологической политики уже практически утратили всякую самостоятельность. Про всю эту клиентуру раньше насмешливо говорили, что она «мыслит как левые, а живет как правые». Габитус этих людей, однако, лишь кажется «консервативным»: они консервируют, или адаптируют, «буржуазные» модели поведения преимущественно в своей частной жизни, а публично, на уровне идеологии, зачастую их отрицают или даже борются с ними. Прекрасный пример — одна провалившаяся на выборах в ландтаг федеральной земли Гессен в 2008 году социал-демократка, возглавлявшая партийный список: в политических речах она выступала за концепцию «единой школы», которую у нас в стране поддерживают левые, а своего собственного сына в это же самое время отправила в частную гимназию.

Поэтому, если мы зададим закономерный вопрос о том, какова та культурно обусловленная идеология, которая программно позиционирует себя как «консервативную» или тем более «правую», то мы должны будем обратить свой взор прежде всего на окружение вышеназванного журнала Sezession и связанного с ним Института государственной политики, а также на окружение газеты Junge Freiheit. Между этими двумя кругами имели место, очевидно, типичные для данной среды конфликты, но в том, что касается идеологии, там царит практически полное единство: мы наблюдаем там принципиально позитивное понимание германской истории, то есть отказ сводить ее всю лишь к предыстории гитлеровского нацизма. Сторонники этого взгляда решительно выступают, в частности, продолжателями аристократически окрашенного сопротивления в духе Штефана Георге и отвергают реально существовавший национал-социализм как модернистский, по сути своей левый проект: в политической и расовой практике Третьего рейха (Gleichschaltung) они усматривают специфическую форму эгалитаризма, а взаимосвязанную с нею веру в неограниченную возможность «создания» человека и его мира не приемлют.

Отдельную группировку в этом поле образуют «либертарианцы», ориентирующиеся на учения теоретиков Австрийской школы в экономике, таких как Фридрих фон Хайек и Людвиг фон Мизес. Они сами назвали бы себя не консерваторами, а либералами или даже либералистами. Их программа отражает предпочтение индивидуализма, принципиально критической позиции по отношению к государству, ставку на личную инициативу и самоорганизацию человека, а прежде всего — на «свободный рынок», которого, на их взгляд, сегодня не существует. Однако помимо экономики в базовых убеждениях, в критическом анализе современной системы у них есть много общего с вышеназванными кругами, так что представители обоих направлений публикуются в печатных органах друг друга.

2. По каким именно политическим декларациям можно определить консерватора? Каков тот минимум политических и социальных убеждений, который делает немецкого интеллектуала или вообще немецкого гражданина консерватором?

Продолжая сказанное выше, буду здесь краток. Чисто прагматически минимальный критерий консерватора на сегодняшний день применительно к Германии можно определить так: человек противопоставляет себя практикуемому в настоящее время стилю правления и деятельности правительства со всеми ее последствиями — то есть противостоит якобы не имеющей альтернатив германской политике в отношении Евросоюза, которая наносит урон германскому среднему бизнесу и наемным работникам; противостоит открытию границ для ускоренной массовой иммиграции преимущественно молодых, неквалифицированных мужчин, а также семей нелегальных иммигрантов из стран Магриба, Восточного Средиземноморья, Африки, Афганистана и так далее, так как это наносит ущерб германской системе социального обеспечения, а значит — трудящимся гражданам Германии; противостоит осуществляемой таким образом биополитике, которая наносит ущерб коренным немцам и в крупных западногерманских городах уже в обозримом будущем грозит превратить их в меньшинство. С этим связано неприятие все более жесткого влияния политических институтов посредством масс-медиа на общество и на общественно-политическую лексику; эти процессы такой человек интерпретирует как более или менее добровольное встраивание средствами массовой информации самих себя в государственную систему и исключение подлинной оппозиции. В частности, он упрекает СМИ в том, что они поступились той функцией, которую, например, подчеркивал Карл Маркс в споре о свободе прессы, а именно — служить форумом для свободных граждан и трибуной для критики властей. Таким образом, в прагматическом понимании консерваторами являются все те, кому кажется, что трансформация Германии, осуществляемая преимущественно по приказанию «сверху», идет слишком быстро, является нелегитимной и направленной против немецких интересов, а потому должна была бы прежде всего стать предметом публичных дебатов с участием представителей противоположных позиций. Этот тип консерватора по минимальному критерию можно было бы назвать «западногерманским консерватором», которого застала врасплох и которому нанесла урон идущая бешеным темпом реконструкция республики, осуществляемая правительством в сотрудничестве с институциями ЕС, не получившими достаточной демократической легитимации.

Если говорить о германском интеллектуализме с консервативной программой, то его можно наблюдать в окружении вышеназванных печатных органов. Здесь имеют место терминологические пересечения с понятием «новые правые», которое сначала использовалось политическими противниками как жупел, и Junge Freiheit его не признавала, круг же авторов Sezession, наоборот, в провокационных целях стал использовать. Доминирует ориентация на национально-государственное мышление, критически относящееся к ЕС, на европейское сотрудничество в духе деголлевской «Европы отечеств», то есть союза государств. Тем самым эти люди продолжают давнюю, коренящуюся в древней идее Священной Римской империи, традицию политического и культурного федерализма и, соответственно, в основном отвергают централизаторские, нацеленные на создание союзного государства тенденции в европейской политике. Во внешнеполитических вопросах есть как поборники «каролингской» идеи, строящейся на германо-французском сотрудничестве, так и «трансатлантисты», которые единственной реалистичной в наше время позицией считают сотрудничество с США в существующих рамках НАТО. Но нельзя ни в коем случае забывать и «таурогенскую» фракцию, которая выступает за германо-российскую, или «евразийскую», ориентацию и за роль Германии в качестве моста между Западом и Востоком. В социально-политическом плане можно констатировать, что этот программный вариант германского консерватизма или «немецкой правой» в той или иной мере основывается на восходящем к Гердеру понятии о народе как ядре государственности. Его представители отвергают Gender mainstreaming как половую политику, то есть считают, что базисом общества и государства должна быть традиционная модель семьи. В отношении к религии наблюдается разнообразие. Так, существует сильная христианская фракция, у которой есть свои трудности с германскими официальными церквями, но есть и люди, равнодушные к религии, и критически относящиеся к христианству. В целом можно сказать, что программный консерватизм воспроизводит многие постановки вопросов и модели мышления, заявленные в первой половине ХХ века так называемой «консервативной революцией»; противники этого течения любят называть его пред- или околонацистским, однако с позиций серьезной исторической науки ни в коем случае нельзя отождествлять его с национал-социализмом. В области экономической политики никакой доминирующей линии выделить невозможно: здесь господствует туманный ордолиберализм, то есть ориентация на рыночную экономику в границах, устанавливаемых государством; в либертарианской же части спектра, кристаллизирующейся вокруг журнала Eigentümlich frei, ей противостоят приверженцы Австрийской школы.

3. Является ли консерватизм позицией политической элиты, или в Германии возможен низовой консерватизм, социальный или локальный, направленный на защиту интересов местных общин? Возможен ли консерватизм как социальное движение, оппозиционное всему политическому мейнстриму и политической элите?

На фоне всего вышесказанного можно видеть, что консерватизм в Германии сегодня однозначно находится в оппозиции к функциональным элитам, доминирующим в политике, СМИ, науке и культуре. Если мы посмотрим на проходящие почти каждый понедельник в Дрездене тысячные демонстрации, участники которых институционально оформились под названием ПЕГИДА, то нельзя не заметить, что эти легальные и пока ненасильственные демонстрации вызывают сопротивление со стороны всего аппарата власти в Германии. Президент, канцлер, все правительства федеральных земель, все релевантные партии кроме AfD, все церкви, руководства университетов, административные ведомства и профсоюзы, а также крупные средства массовой информации пока — почти единым фронтом выступают против этих демонстраций. Кроме того, следует констатировать, что в ходе контрдемонстраций, в которых принимали участия в том числе и представители истеблишмента, сторонники «антифа» прибегали к насилию и под защитой анонимности неоднократно поджигали автомобили участников демонстрации, а уже после окончания мероприятия избивали демонстрантов так, что они попадали в больницу, но публично никто от этого не дистанцировался и никакого публичного обсуждения этого не проводилось. С подобными же враждебными действиями, институциональными препонами и актами насилия сталкивается и новая партия AfD, чьи функционеры и сочувствующие то и дело подвергаются нападениям и получают ранения.

Если говорить о социальных слоях, то описанный выше «прагматически» определяемый консерватизм можно назвать движением «снизу». Однако оно не носит «пролетарского» характера, а имеет мощный базис в среде населения, платящего налоги, и среднего бизнеса, который в результате проводимой в настоящее время правительством политики и производимой им идеологии вынужден опасаться за плоды своего труда и будущее своих детей. За свою легитимную критику и свой протест этот слой подвергается поношениям со стороны господствующих элит, называющих этих людей «толпой», «шайкой» и т.п. и относящихся к ним как к внутреннему врагу. При этом нынешнее германское правительство не останавливается даже перед драконовскими ограничениями свободы высказывания мнений на публичных интернет-площадках, таких как Фейсбук, подводя под это сомнительную правовую базу. Одновременно оно сотрудничает с дамой, чья деятельность в качестве осведомительницы Штази, направленная в том числе и против иностранцев в ГДР, документально зафиксирована.

4. Есть ли в Германии «молодые консерваторы», новое поколение консерваторов? Чем они отличаются от традиционалистов, евроскептиков или правых радикалов?

В самом деле, можно сказать, что в Германии — и в Австрии, кстати, тоже — имеется новое поколение программных консерваторов. Оно примыкает к французскому génération identitaire и потому называет себя «идентитариями». Это в основном молодые люди, часто студенты, которые в последнее время привлекают к себе всеобщее внимание зрелищными и при этом совершенно ненасильственными акциями, такими как оккупация Бранденбургских ворот в Берлине. Группа, объединившаяся вокруг журнала Sezession, регулярно проводит конференции, на которые тоже собирается публика преимущественно молодая, с высокими интеллектуальными стандартами. Это младшее поколение ориентировано на иконографию современной поп-культуры — например, на комикс и фильм «300 спартанцев», популяризировавшие борьбу спартанцев во главе с царем Леонидом против персов, — эклектично соединяя ее с традициями немецкого молодежного движения. Национал-социализм для этой молодежи не играет уже никакой роли ни как образец, ни как препятствие, ни как проблема в политических баталиях сегодняшнего дня.

На интеллектуальном уровне пока еще не просматривается настоящее новое «поколение», потому что те, кто представляет собой сегодня основные интеллектуальные силы программного консерватизма — Карлхайнц Вайсман и Гётц Кубичек, — в конечном счете следуют в идейном фарватере тех консерваторов, расцвет которых пришелся на эпоху прежней ФРГ — Армина Молера, Каспара фон Шренк-Нотцинга, Ханса-Дитриха Зандера, Ханса-Иоахима Арндта, Бернарда Вильмса, Гюнтера Машке, Герда-Клауса Кальтенбруннера и других. Не следует недооценивать и сохраняющееся до сих пор влияние их французского предтечи Алена де Бенуа, друга Молера: созданная им во Франции «Новая правая» стала одним из важных образцов, на которые ориентировался и германский интеллектуальный консерватизм.

5. Что такое современный российский консерватизм в сравнении с германским? Можно ли назвать консерваторами КПРФ или тех, кто отстаивает региональные интересы?

Я лично пока еще плохо ориентируюсь в российском политическом ландшафте, хотя по образованию я германист и историк Восточной Европы. В 90-е годы у меня были хорошие связи с Россией, а сейчас я уже два года снова занимаюсь этой страной. Как немец, я получаю известия о России из обычных репортажей в СМИ, из рассказов моих русских друзей, а также из того, что я сам узнаю, преимущественно из интернета, с русских сайтов. Все это на сегодняшний день создало у меня впечатление, что у консерватизма и в России тоже много очень разных лиц. Но в принципе исходная ситуация там совершенно иная, нежели в Германии, потому что русское правительство начиная с 2000-х годов преследует — по крайней мере, во внешнеполитической сфере — русские интересы, и такая политика, судя по всему, приветствуется широкими слоями народа и производит впечатление весьма успешной. Я, располагая лишь скромной информацией, усматриваю проблемы главным образом во внутриполитической сфере, причем касаются они не только политики в области экономического, социального и структурного развития. Например, я с известной тревогой наблюдаю за нынешним ренессансом культа Сталина: как историк и культуролог я прекрасно понимаю, чем он объясняется, но вижу в нем немалые проблемы для самой России. Как я узнал из множества бесед, Россия в этом вопросе — нация, расколотая по меньшей мере так же глубоко, как Германия. На этом общем для наших стран фоне я склонен интерпретировать этот сталинистский консерватизм как составную часть «старого» советского консерватизма, на мой взгляд, непригодного для решения сегодняшних проблем и обеспечения внутреннего единения русских. Гигантские жертвы, которые понесли русские и россияне при Сталине, да даже уже и при Ленине, не могут не лечь пятном на любое сегодняшнее идеологическое течение, которое пожелало бы открыто ориентироваться на большевиков как на образец.

Если же мы посмотрим на «национал-большевистские» тенденции у некоторых русских интеллектуалов, то им в Германии на сегодняшний день уже не находится точного соответствия: хотя у нас, кажется, еще есть небольшое количество почитателей Эрнста Никиша, они, если я не ошибаюсь, не играют никакой роли, в том числе и в интеллектуальном отношении. Русское православие, его влиятельность, его воздействие на интеллектуалов — это еще одно поле, которое представляет большой интерес с точки зрения анализа современного российского консерватизма, — но и тут мне кажется, что данный феномен не находит себе никаких влиятельных подобий или пересечений в Германии. Но это надо было бы обстоятельно обсудить когда-нибудь на другой площадке. Определенная общая традиция и, соответственно, точка соприкосновения есть в том, что касается геополитической ориентации на «Евразию». В Германии до сих пор в этом контексте обращали внимание прежде всего на А.Г. Дугина, к которому даже критически относящиеся к России аналитики присматривались — в основном потому, что какое-то время ему приписывалось определенное влияние на В.В. Путина. Хотя в Германии есть интеллектуалы, обладающие глубоким знанием России, широкая общественность в наши дни знает о нынешней России очень мало, и среди германских программных консерваторов практически никому ничего не известно о современных российских консервативных течениях помимо Дугина и Лимонова. Тут нам, немцам, я думаю, предстоит еще многое наверстать, особенно если мы хотим сравнивать консервативные течения в двух странах, учиться друг у друга и, возможно, вырабатывать некие общие взгляды.

6. Консерватизму всегда угрожает радикализация, особенно в текущей атмосфере политической поляризации во всей Европе. Что консерватизм противопоставляет радикализму?

Прежде всего: радикализацию необходимо по-разному оценивать по двум разным параметрам. С одной стороны, в принципе ничего нельзя было бы возразить против интеллектуальной радикализации — в том смысле, что кризисное развитие ситуации заставляет человека углублять собственные постановки вопросов и движения мысли, чтобы добраться до основ, до фундамента, или до корней (ведь слово «радикализация» происходит от латинского radix, что значит «корень»). Так кризис веры и нигилизм привели к интеллектуальному радикализму, например, Ницше или к моралистическому радикализму, например, Достоевского; это вещи, которые невозможно осуждать, — они неизбежны и необходимы.

Политический же радикализм, который в немецком обиходе часто отождествляют с «экстремизмом», — это совершенно антиконсервативный принцип, если мы признаем ту идеально-типическую дефиницию сегодняшнего консерватизма, которая была дана в ответе на первый вопрос. Поэтому радикализм сегодня проявляет скорее германское правительство и его интеллектуальные союзники. Недавно писатель Йорг Берниг произнес речь в городе Каменц, на родине просветителя Лессинга, где высказал такую мысль: правительство Меркель своей политикой открытия границ de facto проводит фатальную биополитику, радикализирующую положение; под воздействием типично немецкой неудовлетворенности властителей своим народом, оно пытается быстро и радикально переделать население Германии. В противоположность этому вышеописанный консерватизм можно было бы интерпретировать как попытку снизить этот ускоряющийся темп, в идеале — до умеренного. При таком видении немецкого консерватизма он — как определяемый прагматически, так и программный — на сегодняшний день является даже скорее антирадикальным, нежели радикальным. Но если экономическая и политическая ситуация в Германии обострится, то наверняка обострятся и позиции общественных сил. Вот в таком случае надо признать вероятной и радикализацию консерваторов.