Главная метафора российского общества

Про пытки и нарушения прав человека в российских тюрьмах и следственных изоляторах уже можно выпускать ежедневную газету — так часто в последнее время поступают об этом новости. Накануне даже уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова выступила со статьей в «Известиях»: нужно, говорит, реформировать систему СИЗО. Проведение параллелей между тюрьмой и обществом — давно уже общее место; пытаемся сместить фокус и доказываем, почему не тюрьма, а следственный изолятор в последние годы стал метафорой общественной, политической и культурной жизни в России.

И конкурсы интересные

Хотите узнать, какое СИЗО в России самое лучшее? Пожалуйста: в январе прошлого года Федеральная служба исполнения наказаний подвела итоги конкурса «Лучший следственный изолятор УИС». Почетное первое место отхватил изолятор номер один в Красноярске. Сообщается, что лучшее СИЗО России обеспечено водоснабжением, а в камерах, выстроенных в расчете более четырех квадратных метров на одного человека, наличествует бытовая техника: чайники, телевизоры, холодильники. Сообщается также, что у лиц, содержащихся в СИЗО, есть возможность пользоваться библиотечным фондом заведения, равно как и получать региональную и федеральную прессу. Условия поистине райские, не зря изолятор номер один выиграл во внутреннем конкурсе ФСИН. Однако руководству учреждения следует начать беспокоиться: как минимум два российских СИЗО, вот-вот откроющихся в разных регионах, имеют претензию перехватить пальму первенства. Вот, например, СИЗО-7 в городе Камышлов Свердловской области. За крупнейшим строительным объектом региона (к вопросу о девелоперских проектах в современной России) уже закрепилось название «Евро-СИЗО». С любовью к свободе интерпретации можно предположить, что это потому, что в новом СИЗО будут практиковаться европейские ценности, вообще процветающие на территориях российских тюрем, однако на деле все прозаичней: изолятор строят по европейским стандартам содержания заключенных.

Еще один СИЗО по этим же стандартам все никак не сдадут в городе Колпино. В который раз уже перенесенная дата открытия оттягивает светлый момент: запуск в эксплуатацию самого большого в мире — в мире! — следственного изолятора. Пока дурачки за океаном упражняются в грандиозных центрах современного искусства или хотя бы ТРЦ, под Петербургом готовится принимать первых гостей следственный изолятор «Кресты-2», рассчитанный на четыре тысячи человек плюс отдельное здание для почти полутора сотен одиночных арестантов. Последняя дата, на которую было запланировано открытие, — 31 октября, День работников СИЗО и тюрем. А что, есть и такой светлый праздничек у нас; в этом году как раз исполнилось десять лет со дня его учреждения.

Во ФСИН вообще умеют разнообразить засасываемую бытом жизнь. Кроме конкурса на лучший обезьянник там проводится много других интересных конкурсов: в сентябре проходило соревнование «Мисс уголовно-исполнительной системы Кузбасса» — участницы бегали кросс, выполняли физические упражнения, готовили, пели, пили, записывали видео и делали цирковые номера, сдавали экзамен по знанию нормативных документов ведомства, ходили по подиуму. В августе УФСИН России по Томской области провело второй этап всероссийского конкурса семейных пар работников ФСИН России «Звездные судьбы»: мужья и жены силовиков упражнялись в творческих состязаниях и получали грамоты. В конце сентября состоялся конкурс «Дары осени», направленный «на реализацию творческих идей, формирование нравственно-эстетического отношения к искусству», а двумя месяцами раньше в рамках конкурса «Во славу наших прадедов» дети работников УФСИН по Воронежской области рисовали карандашами и акварелью батальные сцены: вот отряд советских людей громит фашистов; вот наши зеленые самолеты против их серых; вот мы палим по свастонам из «Катюши»; а вот цветочки. Особенный интерес вызывает межвузовский конкурс научных работ учащихся при ФСИН — «Ремесло окаянное».

Не скучают и заключенные в СИЗО граждане. Количество потенциально веселых занятий ограничено только фантазией арестантов. Так, например, в феврале 2015 года сокамерники 35-летнего Алексея Шангина по «Матросской тишине» предложили ему поучаствовать в русской народной забаве: главный игрок ложится на бетонный пол, а остальные участники по очереди прыгают на него с нар. Прыжки быстро наскучили заключенным, и они придумали лить Шангину кипяток в рот. Кипяток не кончался около суток, но потом, как это обычно происходит, все веселье оборвали врачи, забравшие Шангина 13 февраля в больницу № 36, где он скончался через четыре дня, не выходя из комы. Вслед за этим через пару месяцев были арестованы пять сотрудников СИЗО, в котором произошло убийство. Их обвиняли в организации преступной схемы по вымогательству денег у богатых заключенных. Рэкетиры от ФСИН в изоляторе тоже проводили время с пользой: играли в шахматы и учили китайский язык. Поскольку вымогательство осуществлялось с непосредственным подключением заключенных, то в убийстве Алексея Шангина появлялись интересные мотивы. Впрочем, обозлиться на сокамерника можно и без всяких просьб надзирателей: в январе 2016 года во владивостокском СИЗО-1 убийцу четырех человек посадили в камеру с заключенным пожизненно, ожидающим этапирования. Последний сформировал к новичку неприязненное отношение и заколол его заточкой. Подумаешь, всякое бывает, да только оказалось, что виноваты управляющие изолятором: по равнодушию не соблюли нормы надзора и помещения лиц в одну камеру. Было заведено дело о халатности.

Бывает так, что заключенные и администрация СИЗО проводят досуг вместе. Так, например, российская правозащитница Зоя Светова в конце октября сообщила, что украинец Станислав Клых, приговоренный Верховным судом Чечни к двадцати годам лишения свободы, сошел с ума в грозненском СИЗО от пыток. Светова рассказала, что сотрудники изолятора кололи Клыху неизвестные вещества, подвешивали за руки, а также подводили электрический ток к половым органам. Наверняка правозащитники ошиблись, приняв за пытки специфический чеченский обряд проверки мужчины на прочность и инициации в воины. Ну, суд разберется. В Новосибирске в начале ноября 19-летний заключенный СИЗО-1 Алексей Елистратов также пожаловался на пытки. Обвинив в нарушении формы одежды, его поместили в ШИЗО; Елистратов воткнул себе в грудь швейную иглу в качестве протеста и пожаловался начальнику СИЗО; вечером этого же дня в карцер пришли трое сотрудников изолятора, они заставили заключенного раздеться и перетащили в другую камеру, где бросили на пол и стали угрожать изнасилованием за жалобы на условиях содержания. Елистратов криками привлек внимание других заключенных, которые подняли шум, чем, видимо, вынудили сотрудников СИЗО удалиться, оставив голого Елистратова в ШИЗО без умывальника, туалета и спального места на пять суток. В очередной раз доказав, что нет в мире ничего прекраснее однополой любви, внутренняя инспекция ГУФСИН нарушений в действиях сотрудников не выявила; в журнале СИЗО было указано: «5 февраля в 14:45 во время проведения полного обыска осужденный сел на корточки и специально ударился о бетонный пол лицом». Это уже далеко не первый случай насилия над заключенными со стороны сотрудников этого СИЗО. В саратовском же изоляторе номер один увеселения совсем изощренные: врачу-мануальщику Мадину Гасанову один сотрудник СИЗО крошил в глаза хлорные таблетки, а другой заливал воду, объясняя: «Мы так воспитываем». Те же сотрудники обварили ему правую ногу кипятком, а левую выше колена прижгли утюгом. Ну, ничего; вон, в Эрмитаже живодер Фабр, — ему что, можно?

Нужно больше тюрем

СИЗО в России имеет не то чтобы очень длинную историю: в октябре 1963 года было принято решение о создании в СССР следственных изоляторов, в том числе на базе высвобождаемых храмов и церквей; изолятор стал новым видом учреждения уголовно-исполнительной системы. Сейчас его функции остаются такими же: в СИЗО помещают людей, находящихся под следствием и ожидающих суда, находящихся под подозрением и ожидающих следствия, подсудимых и осужденных, ожидающих перевода в колонии и тюрьмы. 17 ноября уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова написала в «Известия» текст, в котором призвала реформировать систему российских СИЗО. Вслед за ней, буквально через два дня, на Общероссийском гражданском форуме в Москве группой участников было предложено вернуть к применению институт поручительства, чтобы меньше людей по нетяжким преступлениям заключали под стражу в СИЗО. Что такое случилось?

Ничего особенного внезапно на ровном месте не случилось. Чтобы понять, с чего вдруг в общественном дискурсе (уже, к слову, в который раз за последние лет пять) появилась тема следственных изоляторов, нужно понимать, что такое вообще СИЗО в современной России. Первый и главный штрих к истории дает сама Москалькова в «Известиях»: «По состоянию на 8 апреля этого года в изоляторах Москвы содержалось 11 909 человек, что на 47% превышает лимит». Парадоксально, но наибольшие проблемы с переполненностью изоляторов и условиями содержания там людей имеют место в основном в больших городах. В июне этого года замдиректора ФСИН РФ рассказал, что самые переполненные СИЗО находятся в Москве, Петербурге, Сочи и — Крыму. Причины перелимита такие: институт судьи в России разрушен, а потому просьбы следователей о заключении людей под стражу исполняются в 90% случаев, а просьбы о продлении нахождения под стражей — в 98%. Не существует никакого законного основания, по которому начальник СИЗО может отказаться принимать задержанного. Суды не интересуются, есть ли места в изоляторе, куда они штабелями шлют заключенных. Следователи переживают, что укравший двести рублей человек скроется от следствия в Аргентину, а системный администратор, установивший пиратское ПО, на подводной лодке уплывет в Китай. Поэтому все эти люди помещаются в СИЗО. А там — торжество коллективизма: в «Матросской тишине», например, по состоянию на прошлый год зэки спят в три смены, перелимит 87%, начальник колонии пишет письма судьям и высвобождает арестованных.

Генпрокурор Чайка весной 2013 года обращался к Совету Федерации и в числе прочего доложил, что вот, в местах лишения свободы за 2012 год померло почти четыре тысячи человек. Поскольку мы живем в эпоху поразительной стабильности, тот же самый Чайка обращался к тому же самому Совфеду весной 2016 года, и те же самые почти четыре тысячи погибших в местах заключения за прошлый год были им названы. Имеются в виду вообще все тюрьмы, колонии и СИЗО. Отдельной статистики по изоляторам нет, но ее можно грубо посчитать: численность всех заключенных в стране составляет примерно 650 тысяч, в изоляторах ежегодно сидит около 120 тысяч. Почему в СИЗО умирают? Потому что попробуй не умереть в месте, где тебе к члену подсоединяют электрические провода, а в глаза крошат хлорку. Кроме запредельного превышения полномочий сотрудников в СИЗО, заключенным здесь зачастую просто не оказывают необходимую медицинскую помощь. Известны сотни случаев, когда суд не удовлетворял ходатайство о переводе тяжело больного человека на домашний арест; известны сотни случаев, когда врачи подолгу или вообще не приходят к задержанному, нуждающемуся в скорой помощи; чего там говорить о людях, которые зависят от постоянного приема препаратов, поддерживающих их жизнедеятельность, — диабетиков, онкобольных, заключенных с ВИЧ; помогает, как может, и Министерство здравоохранения: в 2015 году ведомство сорвало закупку антивирусных препаратов для учреждений исполнения наказаний.

В конце прошлого года резонанс получили истории «Новой газеты» об изоляторе № 4 в Москве. Вымогательства, доведения до самоубийства, пытки заключенных самими заключенными, которые — ну, так вышло — фактически захватили руководство изолятором. Сращивание криминалитета и силовиков, особенно в местах лишения свободы, — для России стабильно обычная история, но в СИЗО-4 это просто приобрело особенно грандиозный размах.

Так что же ФСИН и смежные ведомства планируют со всем этим делать? Как предлагается решать проблему того, что в России существуют места концентрированного нарушения фундаментальных прав человека, включая право на здоровье и жизнь, куда люди попадают за мешок картошки, где содержатся против закона годами без визита следователей, где их пытают и сотрудники изоляторов, и сокамерники, куда подолгу невозможно попасть адвокатам и правозащитникам, где, наконец, просто по полу, на котором приходится спать из-за перелимита, бегают крысы?

Ни за что не угадаете.

Правильно: построить еще больше СИЗО.

«Число следственных изоляторов, соответствующих международным стандартам, планируют увеличить в России к 2016 году с 1,3 до 6,3 процента», — сообщало РИА «Новости» в мае 2014-го. «В девяти регионах России к 2017 году появятся девять новых следственных изоляторов (СИЗО) на 8 тысяч мест», — сообщала Лента.ру в ноябре 2015-го. Поможет ли постройка новых изоляторов переломить ситуацию? Конечно, нет.

Примерно с 2005-го до 2011 года число людей, содержащихся в российских СИЗО, неуклонно падало, а затем, два года увеличиваясь совсем понемногу, в 2013-м резко пошло вверх. С 2012-го по 2015 год ежегодное количество содержащихся в СИЗО лиц выросло со 112 тысяч до 117,5. Три года — это ничего для громадной машины российского кривосудия; она только начала раскачиваться, и нет никаких оснований полагать, что в ближайшие годы в российских изоляторах станет меньше укравших курицу и репостнувших картинку с Милоновым. Все уже успели сравнить дело Руслана Соколовского, помещенного в СИЗО за покемонов, и министра Улюкаева, отпущенного под домашний арест. Слава Богу, нам снова будет где сидеть.

Параллельные прямые

Распространенной уже мыслью стало, что тюрьма представляет собой модель общества — не только, кстати, российского. Это тезис полемический или некорректный. Наиболее полной метафорой процессов, происходящих в общественной и политической (а также и культурной) жизни России сегодня, является именно следственный изолятор в его специфической российской версии. Ниже я часто буду обращаться к понятиям тюремной культуры или вообще тюрьмы; при разговоре о СИЗО это может казаться отходом в сторону, однако таковым не является: в последние годы — при сохранении собственной специфики — следственные изоляторы все больше становятся похожими на тюрьмы. Доля рецидива по всей стране на 2015 год составляет 85%. Люди кругами возвращаются не только в тюрьмы, но и из тюрем — в СИЗО. Даже невиновные заключенные месяцами и годами дожидаются следователя или адвоката, сверх всякой меры им продлевают время содержания в изоляторе; это не может не сказаться на перцепции часто случайным человеком с воли тюремной культуры, которая все в больших масштабах существует и на территории временных изоляторов.

Тюрьма и тюремная культура безостановочно воспроизводит себя в обществе. СИЗО — как любое место лишения свободы в широком смысле — социальный институт. Образуется тривиальная цепочка процессов: любой социальный институт по своей природе закрепляет и воспроизводит собственные признаки и тот тип отношений, который в нем сложился; ежегодно из российских тюрем освобождается примерно 250 тысяч человек (эта цифра росла с 2005-го по 2013 год, а затем снова пошла на спад); большая часть этих людей является носителями специфической тюремной культуры, что выражается в их образе жизни, взгляде на окружающую реальность и способах взаимодействия с членами общества; так называемый «культурный пояс», защищающий ядро гражданской российской культуры, слишком слаб, чтобы активно противостоять тюремному способу организации жизни, крепко завязанному если не на прямое физическое насилие, то на агрессию точно; таким образом, тюремное устройство общества выносится «на гражданку» и там закрепляется и распространяется, а вместе с ним — и толерантность к тюремным способам управления и подавления.

Проникновение тюремной культуры в социум — давняя тема дискуссий в специальных сообществах; с успехом используя пословицу «от тюрьмы да от сумы не зарекайся», ряд колышущихся людей уже легитимизировали блатную субкультуру: часто встречается мнение, что об этой стороне жизни или «полезно знать», или она должна существовать рядом с гражданской культурой, как альтернативная модель поведения. Люди, так думающие, забывают, что тюремная субкультура с самого начала формировалась как антипод культуры магистральной. Тоталитарный тип сознания вкупе с почти религиозной простотой видения мира обуславливает стремление носителей «блатняка» вытоптать ценности цивилизованного общества за их — кажущейся от чрезмерной сложности — ненужностью. В середине этого года было обращено внимание на проблему подростков, зараженных тюремной субкультурой: около двадцати регионов РФ, в которых действует движение АУЕ («арестантско-уркаганское единство» или «арестантский уклад един»), было названо в СПЧ. Указывалось, что заключенные выходят на своих вольных соратников, которые становятся трансляторами «воли зоны» в разных гражданских организациях, в том числе в детских домах, где особо делинквентных детей заставляют собирать с других деньги на общак. В Забайкальском крае проблема носит особенно острый характер, весной этого года местные жители села Новопавловка избили подростков, занимавшихся рэкетом, поскольку заявления в полицию не приносили никакого результата. В прокуратуре Забайкальского края, между тем, считают, что влияние воровского движения на молодежь региона преувеличено и «не так глубоко».

Тюрьма в ее российском варианте — это поразительный социальный институт, который правильней было бы назвать антисоциальным; этот способ организации жизни людей не может быть вписан в цивилизационные стандарты, здесь существование человека сведено к его примитивнейшим биологическим функциям, заключенный российской тюрьмы и СИЗО существует в качестве фауны. Это, опять же, успешно проецируется на наше общество за рамками пенитенциарной системы: много вы знаете людей, чья ежедневная жизнь часто выходит за рамки цикла «работа — супермаркет — телевизор — сон»? Вы-то уж наверняка много, а много ли таких людей знают ваши родители? Некорректно делать масштабные обобщения без точных социологических данных, но любой случайный россиянин на основе бытового здравого смысла скорее согласится с тем, что подавляющее большинство людей в стране сегодня заняты выживанием. Выживание не оставляет человеку — существу биосоциальному — энергии на реализацию второй части определения, социальной. У человека хватает сил на то, чтобы заработать на еду (и то не всегда) и съесть ее, но не хватает на то, чтобы между работой и приемом пищи осуществлять деятельность по потреблению или производству культуры и установлению необязательных социальных отношений. Выживание в условиях лишения свободы приобретает еще более буквальный смысл: здесь человек, так же как и в обычной российской местности существующий только за счет себя, еще и подвергается концентрированному насилию. Для тюрем, колоний и следственных изоляторов аналогии из животного мира напрашиваются гораздо активнее, чем к «свободному» обществу.

СИЗО — идеальное место для осуществления власти. Право государства на насилие наиболее полно реализуется в местах лишения свободы, к которым и относятся изоляторы. Глубокой кажется не моя мысль о том, что именно зоны репрессий, зоны концентрированного насилия высвечивают действительное отношение государства к гражданам. Настоящие желания государственной машины проще всего реализовать на территории мест лишения свободы. Эту мысль можно продолжить: СИЗО еще и являются полем эксперимента, на котором обкатываются новые технологии обращения с массами и отдельными людьми. Это становится возможным по чисто техническим причинам: значительно легче оказывать давление, устраивать провокации и манипулировать на ограниченной площади, на которой к тому же сконцентрированы люди в плотности, нехарактерной не то что для обычного мира, а просто для европейских, например, тюрем.

Российская экономика построена на рентной модели. Так же и в СИЗО, и в тюрьмах заключенные и даже работники тюрем прикладывают все силы, чтобы выживать за счет других людей, как правило, самых территориально ближних. Это работает как на примере договорной модели, когда для комфортного существования нужно налаживать неинституционализированные неформальные связи, так и совсем буквально — когда один человек использует ресурсы другого или самого другого как ресурс; происходить это может втайне, а может и открыто, с применением насилия. Этот тип отношений в полноте своей реализован среди обычных российских граждан: не говоря о том, что любому менту надо подмахнуть, на каждом шагу вообще приходится неформально договариваться по самым ничтожным мелочам, а если визави попался недоговороспособный — ему можно и нос сломать, если наличествуют для этого физические ресурсы.

Политолог Всеволод Чернозуб в мае этого года по поводу подчинения музея ГЦСИ организации РОСИЗО сформулировал в Фейсбуке: «Все современное искусство рано или поздно попадает в СИЗО. Лоскутов, Воротников с Николаевым, Толоконникова с Алехиной, Павленский. СИЗО в России заменяет Музей. Это главная художественная институция». В том же месяце Петра Павленского избили в московском изоляторе. Чернозуб предложил красивую метафору: действительно, изолятор заменяет для наиболее громких современных художников выставочную площадку — именно там к ним привлечено максимальное внимание сразу после художественных акций. Там же проходит процедура оценки: кому два года, кому пять, кого штрафанем по-божески.

В следственных изоляторах России заключенные не имеют права распоряжаться самым ближайшим — собственным телом. Так, например, украинскую летчицу Надежду Савченко в СИЗО собирались насильно выводить из голодовки.

И как ни странно, самое важное — даже не все вышеперечисленное.

Почему именно следственный изолятор, а не тюрьма, представляется мне наиболее полной метафорой жизни в России? В первую очередь потому, что человек, попадая туда, оказывается такой доской на пирамиде — неизвестно, куда покачнется. Это ощущение невероятной хрупкости реальности сопровождает уже сколько лет не только российских заключенных, но и никак не переступивших закон граждан. Следственный изолятор является точкой самой концентрированной кристаллизации методов и средств управления Российского государства подчиненным ему народом. В российском СИЗО люди могут содержаться месяцами и годами, пока идет следствие: как уже было сказано, просьбы следователей о продлении нахождения под стражей удовлетворяются судьями в 98% случаев. Существует законное ограничение допустимого срока содержания в СИЗО: срок содержания под стражей свыше 12 месяцев может быть продлен лишь в исключительных случаях, а продление срока содержания под стражей свыше 18 месяцев вообще не допускается. Однако эти препоны легко обходятся путем заведения новых дел на базе эпизодов уже заведенных, а также путем лишения подследственного возможности ознакомиться с материалами дела: срок их подачи по завершении следствия законом не обговорен. Таким образом, фактически вводится практика неуточненного срока заключения. Человека садят на лавочку и ничего ему не говорят. Что будет завтра? Молчат. Знают ли обычные граждане России, что их ожидает завтра? Будем давить гусей? А может быть, пойдем крестовым походом на Беларусь? Тягучая неизвестность. Случай с СИЗО «Матросская тишина», где четверо сотрудников сами в конце концов оказались в изоляторе, очень характерен. Довольно очевидным представляется то, что в политической верхушке и среди силовиков сильно настроение, подсказывающее им возможность в любой момент самим стать объектом репрессий. Политика российской власти в отношении граждан России — это политика временщиков, которые глупо пытаются отсрочить силовыми методами конец своей собственной власти. Людям, которые чувствуют себя спокойно и уверенно, совершенно незачем избивать заключенного Ильдара Дадина, незачем брать в заложники Олега Навального.

Средний человек в России живет в поганых условиях и никак не может повлиять на свою судьбу, ожидая реакции сверху; по радио, между тем, крутят «Шансон». Мы живем, ожидая, что неизвестно когда неизвестно кто придет и — если для этого сложатся благоприятные условия — скажет нам, когда все это кончится.