Семь лет неизвестной войны

Лев Усыскин беседует с Максимом Анисимовым — старшим научным сотрудником центра «Россия в международных отношениях» ИРИ РАН, специалистом по дипломатической истории середины XVIII века.

— В историческом сознании русского человека Семилетняя война 1756–1763 годов, в которой Российская империя участвовала с 1757 года, является в некотором смысле теневым событием. Вплоть до курьезов: наверняка есть люди, которые знают, что в XVIII веке русские войска брали Берлин, но не способны объяснить, в связи с чем это произошло. И даже более осведомленным не слишком понятно, что это для России был за конфликт, насколько осмысленным было участие в нем.

— Разумеется. У истоков подобного положения — несовпадение тогдашней официальной версии причины вступления России в войну и версии истинной, известной лишь узкому кругу лиц в окружении императрицы Елизаветы Петровны.

— И какова же была официальная версия?

— Исполнение союзнических обязательств перед Австрией и Саксонией, которые подверглись прусской агрессии. То есть выглядело все так, словно бы Австрия втянула Россию в войну. Соответственно, критики участия в этой войне — как тогдашние, так и более поздних времен — исходили из того, что это была чужая для России война, в которой русские проливали кровь за чужие интересы, за интересы своих союзников.

— А истинная причина?

— Истинная причина была надолго спрятана в российских архивах, только в 1916 году впервые были полностью опубликованы протоколы Конференции при Высочайшем дворе, созванной весной 1756 года, за несколько месяцев до начала Семилетней войны в Европе. В этих секретных протоколах была заявлена цель скорой войны с Пруссией — «ослабя короля прусского, сделать его для нашей страны нестрашным и незаботным», т.е. сокрушить государство Фридриха II как великую державу, вернуть его в разряд обычных слабых германских княжеств.

— Что такое эта Конференция?

— Конференция при Высочайшем дворе была создана по предложению канцлера Бестужева-Рюмина, она должна была взять в свое ведение все вопросы готовящейся войны с Пруссией, издавая распоряжения Сенату, Военной коллегии и другим государственным учреждениям. В основном она состояла из ведущих дипломатов и военных, а также из главных сановников императрицы: туда входили канцлер, вице-канцлер, обер-прокурор Сената, президент Военной коллегии, фактический глава внутренней администрации Петр Шувалов и ряд других лиц. Первое время в Конференции числился великий князь Петр Федорович, но из-за откровенно пропрусской позиции императрица вывела его из числа членов Конференции. Упразднил Конференцию Петр III после воцарения. Так вот, в этих же протоколах, опять же подчеркну, записанных за несколько месяцев до нападения Фридриха II на Саксонию и Австрию, предлагалась идея каким-либо образом втянуть в войну с Пруссией Австрию — как видим, Россия вовсе не была втянута в Семилетнюю войну Веной, раз она сама хотела ее втянуть в этот конфликт. Почему елизаветинская Россия вообще считала нужным «сократить силы» прусского короля? Дело в том, что антипрусская политика Петербурга определилась еще в 1745 году, и с того времени Россия только ждала повода для приведения в действие своего намерения. России и Пруссии, двум молодым великим державам, было тесно в одном геополитическом регионе. У России уже были свои интересы в Польше, Швеции, Турции и Крыму, когда в дела в этих пограничных государствах стал вмешиваться Фридрих II, вытесняя оттуда российское влияние. В Петербурге не столько опасались нападения Пруссии на свои границы, достаточно удаленные от прусских, сколько боялись потерять свое влияние в своеобразном «предполье», «поясе безопасности» своих границ: в случае какой-либо войны с участием России у Фридриха II появлялась возможность направить против нее скоординированный удар с нескольких сторон.

— То есть причины вполне геополитические. И когда они стали известны на Западе?

— Примерно в 30-е годы прошлого века, когда завершились революционные события в России и иностранные специалисты познакомились с названными выше секретными протоколами российского двора. Они произвели эффект разорвавшейся бомбы: оказалось, при дворе Елизаветы Петровны сами желали воевать с Пруссией — Петербург даже стали обвинять в том, что именно из-за него и началась Семилетняя война, но это, конечно, преувеличение, а факт — что Россия тоже имела свои причины и цели в этой общеевропейской или даже мировой, учитывая боевые действия в Америке и Индии, войне. Понимание истинных причин русско-прусского столкновения в ряде работ западных историков появилось к концу 70-х годов.

— При этом с союзницей и спонсором Пруссии — Англией Россия не воевала?

— Великобритания и в Семилетнюю войну была верна себе, и как такового военного союза Лондона и Берлина не было: Англия умело использовала Пруссию для отвлечения основных французских сил в Европе в то время, когда сама она отбирала у французов колонии от Индии до Канады, поддерживая Пруссию деньгами. Как только в Лондоне поняли, что своих целей Британия добилась, на 1762 год Лондон отказал Фридриху II в продлении военных субсидий. С Россией англичане не только не воевали, но даже не прерывали дипломатических отношений — единственный случай в этой войне между державами, сражающимися в противоположных блоках. Англичанам и русским была выгодна взаимная торговля, и делить им тоже было нечего. Кстати говоря, Россия даже не объявляла войну Пруссии, заявив лишь о выступлении в поддержку своих союзников. Потом, после 1758 года, когда идеолог действий за чужой счет канцлер Бестужев-Рюмин был смещен, а в Петербурге решили воспользоваться растущей силой армии для вхождения в число равноправных участников войны, факт отсутствия объявления войны с Фридрихом II стал мешать русскому двору. В связи с этим, свидетельством полноправного участия в войне для русских стали манифесты Фридриха II, в которых он называл своими противниками и Марию Терезию, и Елизавету Петровну. Впрочем, никто из воюющих сторон и не собирался отказывать в праве России предстать на мирном конгрессе по итогам войны в качестве равноправного участника.

— Теперь о выходе из войны — более чем странном. Почему он был таков?

— Здесь мы можем только отметить, что известная проблема роли личности в истории применительно к 1762 году оказалась во главе угла: Фридрих II в январе 1762 года уже писал своему министру, что они оба будут ждать до середины февраля, и если ничего не произойдет, то его министр должен начать переговоры о том, какие именно прусские земли останутся за его наследником-племянником после заключения мира — сам он, вероятно, хотел или отречься, или покончить с собой. Но в то же время, когда прусский король об этом думал, в Петербурге умерла Елизавета Петровна. Ее смерть спасла не только Фридриха II, но и прусское великодержавие в целом. Наследник Елизаветы, Петр III, вернул все занятые русскими войсками прусские территории и отказался от борьбы с Пруссией, предпочтя заключить с ней союз. Петр III не знал и не хотел знать российских интересов, да и сам русский трон он считал довеском к своему главному трону — голштинского герцога, навсегда оставшись «государем с истинно немецким сердцем», как назвал его Фридрих II.

— А почему же тогда Екатерина продолжила линию своего свергнутого мужа? Критиковала его за непрофессионализм во внешней политике, а сама… тоже была государыней с немецким сердцем?

— Действительно, при восшествии на престол Екатерина II опубликовала манифест, в котором одной из причин свержения Петра III называлось поругание им российской славы, купленной ценой многой крови, и заключение мира с главным злодеем. Однако в более подробном манифесте эти слова уже исчезают. Она сохраняет заключенный мир с Фридрихом II и приказывает русской армии, сразу после свержения Петра III снова самовольно занявшей прусские города, выйти из прусских земель. Новая императрица отказывается ратифицировать союз с Фридрихом II, заключенный Петром III незадолго до свержения. И тут же, еще в последний год Семилетней войны Екатерина II начинает свои переговоры с прусским королем о союзе. Интересная преемственность, о которой историки практически не говорят. На мой взгляд, причиной сохранения Екатериной в этом направлении внешней политики Петра III является позиция ее главных советников по внешнеполитическим делам — прежде всего Никиты Панина, а также Германа Карла Кейзерлинга. Оба они были противниками союза с католическими державами — Францией и Австрией, считая, что союзы с такими мощными державами приводят к зависимости России от них. Ни Панин, ни Кейзерлинг, находившиеся в 1750-е годы на дипломатических постах далеко от России, не знали истинных, секретных причин участия России в Семилетней войне, считая, что Петербург воюет за чужие интересы. Так же считала и сама Екатерина, изолированная от внешнеполитических решений и при Елизавете, и при Петре III. Не забудем и о том, что отец Екатерины был генералом на прусской службе, и ее семья традиционно сохраняла прусские симпатии.

— И как долго продолжалась это пруссофильская политика Екатерины II?

— До конца 70-х XVIII века, когда был отстранен от внешнеполитических дел Никита Панин и произошло возвращение к союзу с Австрией. В результате, в ходе войны с Турцией 1787–1791 годов Россия и Австрия снова сражались вместе.

— А что повлияло на такую перемену курса?

— Вероятно, Екатерина II поняла, что русско-прусский союз выгоден прежде всего Пруссии, например в деле разделов Польши, и не может быть полезен России в войнах на ее границах, как в Русско-турецкой войне 1768–1774 годов, а именно на этом направлении Австрия была союзником России с 1726 года.

— Вопрос о судьбе Кенигсберга и всей Восточной Пруссии. Она была занята русской армией в 1758 году и вернула ее Фридриху уже Екатерина. Даже не фридрихолюбивый Петр III, а именно Екатерина. Соответственно, циркулируют разные домыслы о том, что эта территория вошла в состав Российской империи, а потом вышла из него… Что было на самом деле, какие имелись намерения относительно этой территории?

— Восточная Пруссия, тогда именуемая Королевская Пруссия, или Королевство Пруссия (в отличие от основной части владений Фридриха II — Бранденбурга), была названа одной из целей войны во все тех же протоколах Конференции. Российские сановники желали бы закрепить за Россией эту территорию по итогам войны, чтобы потом обменять ее Польше на Курляндию и на неназванные территории польской Украины и Белоруссии. От этих планов Россия не отказалась до конца правления Елизаветы. В 1757 году удалось получить устное обещание австрийской государыни Марии Терезии содействовать этим планам. В 1760 году Мария Терезия согласилась подписать и секретную статью конвенции о том, что после войны она и Елизавета Петровна помогут друг другу получить от Фридриха II соответственно Восточную Пруссию и Силезию. После чего австрийцы обещали помочь в проведении переговоров с Польшей об обмене этих территорий.

— То есть присоединение Кенигберга к РИ навсегда не рассматривалось всерьез? Интересно, а почему?

— Присоединение рассматривалось, но, насколько можно судить по документам, не рассматривалось удержание Восточной Пруссии под российской властью. Не забудем, что тогда Россия в Прибалтике не граничила с Восточной Пруссией: между ними как раз была формально принадлежащая польской короне Курляндия — вот она по этим же планам и рассматривалась как российская цель обмена с Польшей.

— А как же упомянутая во всех книгах присяга населения Восточной Пруссии русской императрице? О том, что Иммануил Кант, якобы, тоже присягал?

— Население Восточной Пруссии приводилось к присяге на верность императрице, не избежал этого и Кант. Но сам факт ничего не гарантировал на будущее: после смерти Елизаветы население срочно приводили к присяге на верность Петру III, а он вернул территорию Фридриху II, освободив население от обещания верности. Аналогично и в 1743 году, после заключения мира со Швецией, Елизавета Петровна освободила финнов от присяги на верность, к которой финнов приводили русские войска, занявшие тогда Финляндию, и отдала Финляндию обратно шведам. В любом случае, Восточная Пруссия должна была быть российской территорией хоть на какое-то время, чтобы совершить территориальный обмен с Польшей. Не берусь судить, как шли и как завершились бы переговоры с Польшей в случае такого успешного завершения войны с Фридрихом II, но, как показали последующие годы, мнение Польши не интересовало Россию и Пруссию даже тогда, когда они делили собственно польские земли.

— Теперь обратимся к вопросу о значении Семилетней войны для России. Наверное, стоит отдельно сказать про значение политическое и культурное.

— Надо сказать, что официальная риторика того времени, с 1760 года, сравнивала Елизавету Петровну, сокрушившую могущество и амбиции Фридриха II, с ее отцом, Петром Великим, сокрушившим могущество и амбиции Карла XII. Такое, мол, продолжение отцовского дела, спасение Европы от агрессивных завоевателей. Выйдя из войны, Россия отказалась от всего, что удалось завоевать, отреклась от амбиций занять позицию политической сверхдержавы в Европе. Фактически, эта задача отложилась до времени победы над Наполеоном. То есть прямых, хорошо просматриваемых политических дивидендов это стране не принесло. Оттого эту войну и не любили вспоминать. В то же время Россия показала себя очень серьезным военно-политическим игроком, и всем стало ясно, что она способна на сильное противостояние, а потому с ней лучше не воевать, а договариваться. Что потом и происходило — скажем, тот же Фридрих Великий в вопросе разделов Польши. Что касается культурного значения… В первую очередь это, конечно, скачок в военной культуре. Плохо управляемая армия, где каждый, вплоть до солдата, считал, что он сам, лучше командира, знает, что и как ему надо делать, превратилась в очень хорошую, удивлявшую противника и союзников своей дисциплиной, первоклассную военную машину, успешно сражающуюся с самой сильной на тот момент прусской армией. Следующий раз столь сильный противник у русских будет только во время Итальянской кампании Суворова. Этот опыт взаимодействия с лучшими военными Европы дал очень много — и солдатам, и командирам. Неслучайно полководцы в победоносных войнах Екатерины Великой — это люди, отличившиеся в Семилетней войне: Румянцев, Суворов и т.д. Иных культурных влияний, пожалуй, не просматривается — сказать, что именно в ходе Семилетней войны русские люди познакомились с картофелем, мы не можем: в источниках на это указаний нет.

— Я когда-то обратил внимание, что в «Капитанской дочке» отец Петруши в письме к старенькому коменданту Оренбурга, своему однополчанину, вспоминает походы Миниха, то есть войну за Польское наследство 1733–1735 годов, а не Семилетнюю. Возможно, Пушкин выбрал этот исторический факт не только из хронологических соображений, но и исходя из исторической памяти своих читателей.

— Да. Притом что сам Пугачев как военный сформировался именно на Семилетней войне. Судя по тому, что рядом с ним мы не видим других сильных военных специалистов, он действительно стал талантливым и опытным военачальником, используя и тот свой боевой опыт. Вообще же, если мы возьмем мемуары участников или даже народные песни, сложенные солдатами Семилетней войны, речь в них всегда именно о военных материях, о силе пруссаков, громящих наши лучшие части, о больших потерях, о том, как плохо воевать и умирать вдали от дома. Но вот особых шоковых впечатлений от европейской культуры в них нет, и ничего схожего с «декабристским синдромом» русских участников наполеоновских войн в Европе у участников Семилетней войны мы не видим.

— И тут встает естественный вопрос о степени изученности темы.

— Прежде всего, в России Семилетняя война — это, конечно, нелюбимое дитя историографии. Именно по причине того, что война как бы ни к чему не привела, ничего не изменила. Воевали-воевали, лили кровь, тратили деньги — а все осталось по-прежнему. Неинтересно. Две крупные монографии на эту тему — это Д.Ф. Масловский и Н.М. Коробков. Военный историк полковник Масловский писал в конце XIX века, по русским источникам и его интересовали военные дела. Его книга переведена на немецкий и хорошо известна в мире, но она слишком пристрастная. Он, порой игнорируя факты, пытается убедить читателя, что русская армия с самого начала полностью соответствовала задачам. Тогда были известны только одни мемуары русского участника войны — Андрея Болотова, в то время молодого офицера. Поэтому Масловскому было легко отмахиваться от мнения дилетанта в военном деле. Но за последние пару десятков лет опубликованы обнаруженные мемуары других участников, в том числе профессиональный военных, офицеров — военного инженера Матвея Муравьева, затем дослужившегося до генеральских чинов; Александра Прозоровского, будущего фельдмаршала. А их мемуары рисуют ту же картину, что и мемуары Болотова: армия рождалась в боях, училась воевать прямо на полях сражений и только к концу войны стала ведущей военной силой Европы. Николай Коробков, опубликовавший свою книгу в 1940 году, использовал опубликованные со времен Масловского иностранные исследования и публикации документов, скорректировав взгляды своего предшественника. И он тоже писал главным образом о «русском фронте». Вот, в общем-то, и все в плане крупных монографий. Есть масса статей разных авторов по тем или иным вопросам — но не более. Всем почему-то кажется, что это неблагодарный материал. Да что там, я сам, когда начинал работать с внешнеполитическими документами, тоже думал, что ничего неожиданного не найду. А оказалось, что источники полностью меняют принятую в России концепцию. Сейчас мне понятно, что и для военных историков здесь поле непаханое: запросто можно совершить революцию в понимании того, как у нас тогда воевали, проследив эволюцию русской армии, до Семилетней войны не воевавшей почти полтора десятка лет — редкое исключение в нашей истории. Пользуясь случаем, хочу пригласить военных историков к занятию данной темой.

— А зарубежная историография?

— Тут получше. Так, в последние годы вышли книги историков из Чехии или канадского потомка эмигрантов из Австро-Венгрии — то есть из тех мест, где тогда велись боевые действия…

— Не могли бы вы в связи с этим охарактеризовать известную русскому читателю переводную книжку А. Рамбо «Русские и пруссаки. История Семилетней войны»? Насколько эта историческая беллетристика пригодна для того, чтобы составить базовое представление о тогдашних событиях?

— Альфред Рамбо хорошо знал книгу Масловского, переведя для французов оттуда крупные куски, поэтому в его описании борьбы России и Пруссии в Семилетней войне по большей части мы видим взгляды Масловского в преломлении француза. Как часто бывало, да и сейчас бывает во Франции, в традициях французской историографии, сближающейся с беллетристикой, французы описывают вопросы взаимодействия с Россией в зависимости от состояния отношений в текущее время. Рамбо писал в годы русско-французского сближения в конце XIX века, и его работа лояльна к русской армии и русским.

— Тогда стоит спросить об общеисторическом значении Семилетней войны, не для России, а в мировом масштабе. Было ли это этапным событием или же так, очередная война посреди века Просвещения?

— Безусловно, это было этапное событие. Именно в результате Семилетней войны сформировалась Европа пяти великих держав, Европа «Пентархии»: Франции, Англии, Австрии, Пруссии и России. И это сохранялось до конца XIX века. Кроме того, английский историк Доминик Ливен, потомок известного в России рода остзейских баронов, писал, что именно Семилетняя война создала нынешний мир, обусловив господство либерального мирового порядка и доминирование английского языка в мире. Именно благодаря Семилетней войне Англия, единственный победитель в войне, стала владычицей морей, отняла у Франции Канаду и изгнала французов из Индии.

— А можно ли сказать, что появление США как государства — это тоже отложенный результат Семилетней войны? Дж. Вашингтон и его коллеги ведь приобрели во время этой войны и боевой опыт, и уверенность, что вопросы безопасности они способны решать самостоятельно, без помощи метрополии…

— Да. А кроме того, следует помнить, что изрядно поиздержавшаяся во время войны Англия стала с усиленной энергией высасывать средства из североамериканских колоний, что и породило в них сильное недовольство, вылившееся в восстание и провозглашение независимости.