Рождество Христово — современной России и миру: монологи
Вариации на избранную тему: человек и Рождество
4 029 
Рождество нового года, полагающее начало новому свету и велящее зажмуриться перед счастьем даже если придется открыть глаза несчастью надолго. Рождество как и тогда требует всем стать немного другими, еще прежде чем подойти к тайне Пещеры: пастухи отступают от своих стад, прислушиваясь к ангелам, не оставляя и заботу о стадах, волхвы учатся по-новому смотреть на звезды, про которые вроде бы всем им было все известно.
Если говорить, что Рождество значит для современной России — оно выводит Россию из той безвестности, на которую обрекает мнимая известность. Многие обманываются о России, представляя ее лубочно или страшно, и Россия, желая оспорить эти обманы, еще больше обманывается о себе. Кажется, учтены все ресурсы, измерены высоты достижений и глубины падений, и высоты слепят, а глубины пугают. Но наступает Рождество, и оказывается, что спираль обмана отпадает, и всякий, кто говорил сбивчиво, пытаясь переспорить себя, отступает благоговейно перед правдой Яслей. Где вычисления и соображения должны были объяснить аномалии русской жизни, уже задевшие нас, уже поразившие нас в самое сердце, уже не способные отвязаться от нас, там оказывается, что не Россию, но пещеру Рождества не измерить общим аршином.
Боговоплощение — это и напоминание о том, что расчеты Ирода поколеблены волхвами именно тогда, когда в точности был понят смысл Звезды. Преступления Ирода тогда и стали преступлениями, когда он сделал ставкой любого расчета самого себя: либо моя царская власть перевесит, либо власть Младенца. Но лучи звезды прописали человечеству иное, чем думал до этого довольно благонамеренный Ирод, обличив не только злодеяния, но и его мнимые добродетели.
Чему учит Рождество в 2017 году — избегать мнимых добродетелей, тех, которые кажутся приличными, но о них не поговоришь по-дружески ни с ангелами, ни с пастухами: сразу позор их будет виден.
Иногда кажется, что мир дошел до такого состояния, что любое напоминание о Горнем, об Истине — только лишь болезненный раздражитель, только повод для и без того хронической межрелигиозной розни; мир болен, изранен, его лихорадит; не лучше ли оставить больного в покое? Но нет, Рождество — не как праздник шоппинга или артефакт в музее европейской цивилизации, но как великое Событие, однажды происшедшее в вечности и, так уж устроено земное время, снова и снова в этом времени происходящее — необходимо миру, больному войнами, политическими и экономическими кризисами, катастрофами и несчастьями, депрессией и оскудением смысла. Необходимо напомнить: Бог отныне и навсегда — человек. Без любви, уважения, милосердия к ближнему никому нельзя построить подлинно правильные отношения с Богом, невозможна сама жизнь мира: излечить его болезнь, облегчить страдания — не получится.
Рождество Христово — событие гуманизма, в подлинном смысле этого понятия. И это событие для Церкви Христовой, причем событие грозное, знаменующее собою кризис Церкви, то есть — суд: подавая лекарство корчащемуся в муках миру, Христос делает это руками Церкви (снова констатация факта: без второй части заповеди о любви — первая несостоятельна…).
Но насколько дееспособны эти руки? В какой мере каждый христианин и каждая поместная Церковь ответит перед Богом и ближними за грех братоубийственных расколов, совершенных над Христовым единством ради политических, этнических, культурных и многих иных соображений, за рознь, нелюбовь, взаимоуничижение? Что явит миру Церковь, если забудет евангельские слова: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35)?.. Христос приходит в мир не для того, чтобы остаться вечным «мимишным» Младенцем в нарядном уютном вертепе, но для того, чтобы возрасти, пойти на крест ради каждого из людей, по любви к ним, преодолеть смерть и воскреснуть: и вне этого пути ничто в Церкви не имеет смысла.
И тот самый мир, который мы, христиане, нередко почитаем окончательно погрязшим во грехах и достойным огня, все еще помнит об этом и чает этого, потому до сих пор взоры мира обращены на Церковь — да, нередко с раздражением, разочарованием, презрением, но тем не менее и с надеждой, и с готовностью услышать спасительную весть: Господь наш рождается в мир, родился уже, Он — навсегда с нами.
Говорить о Христе, говорить о чем-то в соотношении с Христом сегодня не просто неловко — нет, это все равно что сойти с дороги, по которой человечество куда-то бодро шествует, и не просто сойти, а сойти в грязь, и вот уже стоя в грязи, испачкавши обувь, говорить.
Это еще хорошо католикам — у них такой модный папа. Но вот здесь, в Москве, кажется, исчезла всякая надежда на серьезный разговор о христианстве (так называется религия, которую исповедовали наши предки), а тем более о православии. Несерьезного-то разговора сколько угодно, ведется он на языке ярлыков пропаганды и на языке клише борьбы с церковным дурманом, но он — несерьезен.
В чем я уверен на сто процентов — так это в том, что Христос и его история вызывали две тысячи лет назад ровно ту же неловкость и ощущение схода со столбовой дороги в грязь. А точнее — в неизвестность, в немоту, отделяющую опыт жизни на каждый день от опыта вопросов, которые этой жизни задает вечность, вечное бытие, вечное бытие не как абстракция, а как личность, персона Бога.
Чтобы не было иллюзий: пророки редко бывают симпатичными людьми — Богочеловек же был «социально несимпатичен» вдвойне — и как Бог, и как человек. Я думаю, — возможно, ошибочно, — что тайна любви, на которой на самом деле-то все и построено в христовом замысле Церкви-ковчега, неспроста отделена от нас этой завесой антипатии, которую нужно испытать — надо сразу многое преступить, от многого отказаться.
Но чудо в том, что опыт непростой встречи этой хорошо документирован, Евангелие содержит в себе это чудо. Вера началась не как откровение — как документ.
Текст об истории столкновения человека и истины, стал, возможно, самым первым текстом современной — подчеркнем это: современной — истории. Потому что этот нарратив впервые обрывается вопросом «а что дальше?»
До Евангелия так вопрос не звучал — не от человека зависела история тварного мира, история Космоса. Но теперь — не так? А как?
Спрятать бы от юношества этот подрывной текст, спрятать под бесконечной болтовней, под тем, что принято называть «культурой», под ханжеством, под госзаказом очередного монарха и под либеральной цензурой — да не получится. Еще ни разу ни у кого не получалось.
Алексей Муравьёв, кандидат исторических наук, руководитель ближневосточного направления Школы востоковедения НИУ ВШЭ
Рожество[*] как поздний по отношению к другим христианский праздник всегда будет нести на себе черты своего происхождения из Богоявления. Идея теофании, которая, как показали исследования, есть главная идея авраамической религии вообще, состоит в том, что Бог как-то проявляется в отношении людей. Но в христианстве эта теофания стала прямой: по учению христианства Бог воплотился и стал частью человечества. Это первая важность: Рожество напоминает людям, что Бог вмешался в их историю прямым образом, явившись в виде человека. Эту идею особенно ярко отразил апостол Павел. Современный человек так и не пережил этой идеи до конца: ему гораздо ближе деистическая картина, в которой Бог сотворил мир и исчез из истории. Но нет: Бог, согласно Евангелию и вере Церкви, прямым образом участвует в истории, Он — ее часть, поэтому в истории нет «проклятого» и «пустого», нет бессмысленного и бесполезного. Все в истории имеет связь с теофанией.
Вторая тема Рожества — это тема исторического времени. Став частью человеческой истории, Бог изменил соотношение временного и вечного. Дело не только в том, что в истории появились новые хронологические точки и системы отсчета, хотя и это важно: почти весь мир принял счисление лет по «нашей эре». Духовные практики стремятся уничтожить время, сделать его несущественным, но диалектический предел аскетического «уничтожения времени» находится в факте участия Марии и Иосифа в переписи (census). Время тем самым перестало быть дурным циклом, у него есть начало и конец.
Третья тема Рожества — тема телесности. Любой медик и биолог нам скажет, что роды и младенчество — это кульминация и высшее выражение биологической детерминированности человека. На самом деле больше, чем соединение, зачатие и смерть. В этом процессе рождения биологический цикл замыкается, соединяя воедино весь род homo sapiens в единую биологическую цепь. И то, что христианская традиция видит именно в этом факте праздник и радость, показывает, что телесность воспринята в блаженную жизнь в своем наиболее радикальном варианте — как материнство и младенчество. Неслучайно главная икона православной традиции — это изображение Матери и Дитяти. Это преодоление плоского дуального спиритуализма.
Четвертая тема Рожества — это тема знаков и знаковидцев. В авраамических религиях особое значение в теофанических мистериях приобрела фигура визионера, пророка, посланника, которому Бог открывает свои тайны. В Рожестве эти тайны имеют три формы: толкование ветхозаветных пророчеств, вавилонско-иранская астрология и естественная жизнь пастухов. Первое — удел ученых, они «видят» и понимают содержание знаков древнего ветхозаветного текста, в котором запрятаны указания на «жезл из корене Иессеева», «рождение от Девы» и другие знаки Рожества. Второй знак — это небесная сфера, объекты которой вавилонская и иранская (древне-арийская) традиция привыкли толковать как указания на грядущее. Именно сыновья Заратуштры, превратившиеся в Евангелии от Матфея в «магов» (священников зороастризма), а в славянских верованиях — в «волхвов», стали в христианстве свидетелями небесных знаков. Ну а наблюдатели круговорота естественно-биологической жизни, пастухи, стали третьими свидетелями Рожества.
Вот и четыре урока Рожества для современного человека:
— История (и наша история) — не проклята, она божественна.
— Время — не дурной бесконечный цикл, его надо измерять и видеть, в нем есть и хронология, и онтология.
— Телесность есть часть божественного устройства, ее изгнание в интересах спиритуализма бессмысленно и бесполезно.
— Вокруг людей, в истории, в книгах, на небе и в микроскопе биолога скрыто множество тайных знаков божественного присутствия и истинной онтологии. Внимательный наблюдатель должен научиться их видеть.
Сгустившаяся ночная тьма пронизана ожиданием. Пастухи, влекомые верой, скоро достигают цели. Страх и растерянность, вызванные огненным явлением вестника, развеиваются резко контрастирующим с ними мраком и тишиной пещеры. Ими обретается радость от того, что обещанное осуществилось. Мудрецы, ведомые надеждой причаститься знанию, несут в дар плоды самоотверженности, терпения и усердия. Их дальний и опасный путь через мировую пустыню вознагражден удивлением, от которого рождается знание. И те и другие призваны сюда вне зависимости от их внешнего одеяния, общественного положения и внутренней готовности. И те и другие находят и созерцают во младенце добровольно ограничившую себя в конечном бесконечную Любовь. Ныне она явлена не в громе и молниях, блеске и роскоши, власти и могуществе, а в новорожденном — кротком и беззащитном человеческом существе, лежащем в яслях посреди темноты. И эта сцена является настолько обескураживающей в своей обыденности, что абсолютно каждый человек легко может представить себя на месте тех, кто вошел в хлев и увидел то, что увидел. Ибо тот, кто настолько близок и соприроден каждому, является тем, кому каждый может подражать всей своей жизнью, мыслью и делом, в общении с ближними, в социальной деятельности, сострадании и милосердии к тем, кто так же беззащитен, как и Младенец. Даже самый малый огонь лишает самую густую темноту непреодолимости, и этот огонь возгорелся сегодня.
«В Рождество все немного волхвы», но точно не литераторы! Случившееся в Вифлееме более двух тысяч лет назад — всегда предстоящее и предстояние. Перед чем — каждый выбирает для себя. Перед чудом, перед историческим фактом, перед реальностью выбора Богом человека или недо-выбора человеком Бога, перед возможностью оставленности Бога наедине с верными, день ото дня бегущими от «мира» и «всего, что в нем» ©. Нет в мире места для Рождающегося, но Он рождается. Нет силы большей, но она не демонстрирует побед и поражений. Она предстоит молча, как Христос перед Пилатом и Иродом, как Богоматерь и Иоанн пред Крестом — тот, новый Иоанн, уже не требующий свести огонь с небес. В этой силе нет требований и нет доказательств всемогущества, посягающего на управление человеческим произволом. В ней нет сценической сентиментальности наших вековых празднеств, всегда мишурно-патетических, незрелых, детских. Но в дыхании ее — острота творения, пока не законченного, длящегося. Бог приходит в пещеру, но ей открываются звезды, отверсты небеса?! Бог продрог и согреваем дыханием скота в яслях, но человечество носит на руках Творца всяческих?! И где-то неподалеку звучит, как «Песнь песней», хор невидимых всеми, но — любящих?! Сколько во всем этом невидимого и проявляемого, временного и вечного? Доли, проценты, критическая масса?
Не суть…
Только в ту гулко бессонную ночь знамением становится что-что негаданное. Вера и доверие, как и любовь и доверие, неразделимы и в вечности. И Пантократор еще даст пример доверия до конца — не фигурального, а реального, не напускного, трагического. Он поверит в нас больше, чем мы в Него. Мы же еще будем требовать силы убеждения, а не предстательства, триумфа воли, а не доверия.
Во веки вечные Христос ничего не достигает. Он предстоит.
Но мы готовы праздновать все, что угодно, кроме этого бессмертного молчания, в котором умершие и живые, праведные и грешники обретут каждый свое Слово. Только имело бы смысл ничего не микшировать и не путать. Последнее слово еще не произнесено. Рождество — только еще одно, хоть и первое, доказательство, что любой родившийся — вечен. Все мы рождаемся далеко не сразу, в том числе, к вечности.
И социально-политический путь России — только один из массы ее путей.
Существует, действительна ли для нас эта мистическая, уже не ботичеллиевская и отнюдь не бродскианская, реальность Рождества?
Если и «да», то все же не слишком! Постсоветская Россия все еще играет в прятки с «неведомым Богом» © — и в нашем ареопаге пока что-то не заметно с гамалииловой легкостью философствующего Павла.
Но как оценивать все это христианину? Да никак.
«Христос рождается, славите! Христос на земли, возноситеся!»
Не нужно заводить будильник для вечности — тот не сработает, уже в который раз. Но что действительно важно в постсоветских ландшафтах — это доверие Доверяющему Себя. Мы только подступаемся к этому доверию, то врастая в него, то из него выпадая. Но Он уже отдает и отдается — Рождеству как будущему мира, призванного быть, а не казаться… собой.
Прийти к себе или, как в пятнадцатой главе Евангелия от Луки, «в себя» — вот Его «царское», неминуемо политическое предложение миру.
И Он все еще не устал ждать волхвов, идущих к Нему не только с ладаном, но и смирной.
Священник Петр Коломейцев, декан факультета психологии Московского православного института святого Иоанна Богослова, христианский психолог в области специальной и коррекционной психологии
Рождество 2017 года — факт по крайней мере двадцати веков и шестнадцати лет особой милости Божьей. Снисхождение воплощения — это также снисхождение милости, снисхождение снисходительности. Как правило на этих кенотических аспектах боговоплощения сосредоточена поэтическая и философско-поэтическая мысль богослужения Рождества: «на земле мир, в человецех благоволение». С другой стороны, Христос является в мир, когда, по свидетельству апостола Луки, исполнилась полнота времен. Это мысль потрясающей силы: полнота, греческая плерома, свойственная онтологическим сущностям высокого статуса, вдруг приписывается текучему, убегающему времени. Рождение Христа — залог исполнения через обновление как человеческой жизни, так и человеческой истории. Ключи объяснения модерна, современности, настоящего как исполнения времени хранятся в Рождестве. Любопытно, что даже в советское время, когда время рождения Христа называли новой эрой, ничего не смогли поделать с самим этим новым отсчетом времени, это обстоятельство оказывается неподвластно ни политическим решениям, ни идеологическим настроениям.
В предрождественский день 6 января открыл на Яндексе «новости Иркутска». Всего в «топе» пять новостей. Первые четыре — вполне ожидаемые: гаишники поймали в области 352 пьяных водителя за пять дней нового 2017 года, пять человек пострадали в ДТП с участием трех машин, в Иркутске нашли сбежавших из Бурятии школьниц, две женщины и ребенок погибли при пожаре в Усть-Илимске. Не знаю, как работает «робот» Яндекса, индексирующий новости, но, скорее всего, эти первые четыре новости находятся наверху, потому что криминальные новости всегда наверху: они привлекают аудиторию, генерируют трафик — «кормят» нынешние СМИ, одним словом.
А пятая новость дня такая: «В Братске при соборе Рождества Христова открыли школу звонарей». Никакого трафика такая новость, конечно, не сгенерирует. И оказалась она в пятерке, скорее всего, уже вручную. Видимо, по квоте «одна хорошая новость на четыре плохих» и по случаю грядущего праздника Рождества. Вот в этой почти случайной «местной» новостной картинке Иркутска на крупнейшем федеральном новостном агрегаторе, мне кажется, — ответ на вопрос, что за праздник мы празднуем 7 января.
Рождество Христово в современной России находится где-то между официальными «нашими достижениями» (в новости оно попадает по разнарядке и по квоте) и теми народными праздниками, которые проще сделать выходными: все равно работать никто не будет. С верующими более-менее понятно, каждый из них находит в Рождестве свои причины для умственного и душевного беспокойства. Но имеет ли этот праздник какое-то отношение к рождению Христа для тех, кто в церковь не ходит и в бога не верит? Разве только в том, для чего человеку даны эти несколько выходных дней: побыть подальше от работы, коллег, начальства и политики, и поближе с домашними и даже с самим собой. Во время этого вынужденного безделья — сами собой подводятся итоги, пусть не 2016-ти лет христианства и не 1000 лет российской истории, то хотя бы своей жизни. И пусть даже не всей, а последнего года, — мимо этого, кажется, в дни новогоднего безвременья не проскочить никому. Оглядываться назад в такой день как Рождество, впрочем, тоже нужно с осторожностью: нечаянно можно увидеть будущее.
Рождественское послание к верующим и неверующим епископа Петроградского и Гдовского Григория (Лурье), председателя Архиерейского совещания РПАЦ
Едем Вифлеем отверзе, приидите, видим, пищу в тайне обретохом; приидите, приимем сущая райская внутрь вертепа…
(Вифлеем открыл Эдем — придемте и увидим! В тайне мы обрели услаждение — придемте, вкусим! То, что бывает только в Раю, — внутри пещеры…)
— Таков наш сегодняшний праздник в изображении великого поэта Романа Сладкопевца. Его слова обращены ко всем: к верным и к неверным. К неверным — чтобы они смогли стать верными. К верным — чтобы они вкусили того, ради чего они стали верными.
Таков сегодняшний праздник. Он призывает и просто неверующих, и тех неверующих, которые думают про себя, что они верующие, и просто верующих. Для всех явился Христос, для всех Христос воплотился, пострадал и воскрес, для всех предлагается ныне как младенец человеческий и как пища райская.
Для просто неверующих — «неприступный Бог явися приступный всем человек» («Бог, к которому приблизиться нельзя даже мысленно, явился в качестве человека, к которому может подойти кто угодно»). Сегодня день, начиная с которого, христиане показывают своего Бога, а лучше сказать, христианский Бог показывает сам себя. Ты можешь не верить заранее ни в какого бога или не верить в Бога христианского, но ты можешь подойти и внимательно посмотреть, о каком же это Боге говорят христиане. Просто посмотреть и постараться понять и запомнить. После этого можно отойти и вернуться к своим повседневным делам, а твой организм останется в диалоге даже помимо твоего мозга. Организм все понимает медленно, ему всегда нужны годы, но зато это будет надежно.
У неверующих, которые думают про себя, что они верующие, что они истинно-православные христиане, — появляется шанс заметить, почему им либо в праздник непразднично, либо вроде как празднично, но это сменяется ощущением пустоты. Когда мы теряем память Божию в обычной жизни, то мы не можем восстановить ее по команде — будь то при начале богослужения или даже в день великого праздника. Если мы привыкли жить «мимо» Бога, то и все праздники будут «мимо» — только теперь уже мимо нас. Но если мы замечаем, что праздники и богослужения для нас «мимо», то это прекрасно: мы таким образом замечаем, что мы забыли о Боге. А если замечаем, то вспоминаем. А если вспоминаем, то уже не забываем. Как говорит Псалмопевец, «помянух Бога и возвеселихся». Только в памяти Божией заключается веселие праздников. Потом останется только удивляться собственному желанию забыть Бога и добровольно нырнуть в какую-то серую муть…
Но может быть и такое, что человеку, считающему себя верующим, вспомнить нечего. Он не забыл о Боге, а просто никогда не знал. В таком случае то, что я только что написал, совершенно никак не соотносится с его опытом: он не может «воспомянути Бога». Но и это поправимо. Нужно просто осознать, что никакой веры у меня нету — на данный момент. Смиренно причислить себя к категории безбожников. И тогда уже вместе с безбожниками заново приступить ко Христу. Этот путь займет годы, но годы плодотворные и одни из лучших в жизни. Да и не так уж это долго — несколько лет…
Наконец, просто верующие. Им предлагается вкусить собственную веру — не предмет веры только, но ее саму. Уже сама наша молитва есть «Бог, действуяй вся во всех» (1 Кор. 12, 6), как объясняют нам святые Отцы, начиная от ранних и кончая сегодняшними, каков был наш богослов и мученик и учитель молитвы Антоний (Булатович). Наша внутренняя и непрестанная память Божия и порождаемая ей молитва — и результат, и условие для вхождения в Эдем, ставший земным вертепом, и в земной вертеп, ставший небесным Раем.
«Едем Вифлеем отверзе», а путь в Вифлеем совершается по земле, но по указаниям с неба. И указующая нам путь Вифлеемская звезда — это память Божия, которая не погасает у нас внутри, и только ради которой мы и называемся верующими.
…Сего ради к Нему úдем, где родися отрочá младо, превечный Бог.
(…Поэтому пойдем к Нему — туда, где родился только что появившийся младенец, бывший прежде веков Бог.)
Источник: Портал-Credo.ru
Вся евангельская история — настолько частная, что ее почти невозможно подверстать под какой-нибудь политический проект. Вот это всего замечательней. Тихо приходит в мир людей Спаситель, с заднего-презаднего хода. Рождество: несколько человек в сарае, роды, — все это себе легко представить, — сквозняки, полумрак, недостаток всего, разумеется; потом, ближе к утру — череда странных посетителей, втискивающихся один за другим, небезопасность, и опять идти куда-то.
Вся история жизни Христа — история маленького, очень частного человека — и начинается как-то не совсем трогательно даже. Пригороды бесславные и скотины разные вокруг — вот ее декорации. Пережив ее события в годовом праздничном цикле уже в осознанном возрасте, христианин потом не особенно заинтересован видеть, как все то же самое происходит в каком-нибудь пригодном сарае, в переполненных общежитиях, в домах, построенных из обтянутого проволокой старого стекловолокна на окраинных холмах. Азбука — Спаситель пришел один раз, и то что где-то вокруг нас творится это не повторение и не имитация тех событий, это другое, обыденность, часто неприятная. Чего уж тут рассматривать.
Творящееся в мире, сгущаемое в храмах — то ж символ, требующий отношения символического; это так и это совершенно верно, а все ж таки, люди поумнее и повнимательнее нас давно уже заметили, рассмотрели, что все это происходит вот прямо сейчас и прямо здесь же — везде, вокруг. Особенно в Рождество это заметно, потому что холодное время года и некоторая усталость посреди трудового сезона, а в России плюс и удачно «подогнанная» посленовогодняя праздность, располагают к рассматриванию жизни «вообще», с отстраненной точки. И вот оттуда-то вдруг это оказывается проще заметить — что странная Мария рожает сейчас; и пастухи идут сейчас; и вот месопотамские волхвы (иностранные агенты, кстати) бредут почти наощупь сейчас — Гаспар глупо ухмыляется, Мельхиор как всегда «фэйсбучится» на ходу, Бальтазар, бывший придворный, репетирует шепотом приветственную речь; и вот уже появляется впереди и Младенец, о котором есть сведения, что в ту ночь Он, в общем-то, спокойно себе спал, Он сам — беспаспортный беженец и помощник беспаспортных беженцев (по-старорусски — «бегунов»). И какие хорошие все люди, тихие и нешумные, их окружают. И какие хорошие вообще все: и оторванные от своих домов бедолаги, да и те, кто сидят за тремя замками и ненавидят окружающих — тоже хороши и они.
Вот так Рождество касается всех и сразу, а случись оно в царском дворце, — было б и не для нас вовсе, потому что «вниз»-то всегда ближе чем вверх, и беженцами большинству из нас «стать» куда проще и вероятнее чем насельниками и насельницами чертогов царских; такой-то Спаситель, поди, и нас спасет.
В общем, удивительно, что все это опять и опять происходит, и в этом участвуют все вокруг, и это никакого отношения не имеет к новостям из Москвы, Вашингтона, Иерусалима, Рима, Стамбула и других месторождений этой обычно отвлекающей на себя внимание «движухи» — самое ей время узнать свое место.
2016 год еще раз убедил меня в том, что мы живем в постидеологическом обществе, где вера нередко подменяется идеологией, становится «нашей», а уверенность в собственной правоте и непогрешимости поразительны. Но все же Рождество Христово — это день, когда всему миру воссиял «свет Разума». Мои надежды — на этот Разум. Я имею в виду рациональное осмысление недавнего опыта разрушения стен и перегородок между христианами и представителями других конфессий, верующими и неверующими в условиях гонений, зафиксированного в произведениях Варлама Шаламова, Александра Солженицына, Сергея Фуделя. Но не только это. В условиях современности нам также не хватает непредвзято написанной истории страны и Церкви, богословского понимания событий XX века.
Мои надежды связаны и с нашими поэтами и писателями, стихией религиозного поиска, так как поэтическая мысль (если это мысль, а не упражнение на заданную тему) способна восполнить недостаток богословского творчества. Вспомним прозрения Иосифа Бродского, особенно в «Речи о пролитом молоке», где сотворенный мир предстает иконой, лик которой все еще не познан. Или его же глубокие слова о Рождестве как дне рождения каждого человека.
А еще я с грустью думаю, что нас ожидает новый период бедной и нищей жизни, упадка гуманитарной культуры. Очень надеюсь здесь на человеческое милосердие и солидарность, как в пределах семьи, профессиональных групп, так и в обществе в целом. Не будем возвращаться ни к старой песне про восточных и западных христиан с их якобы большей любовью к социальному служению, чем небесному, ни к призывам «затянуть пояса», а просто задумаемся над емкой формулой Бродского: «Обыкновенно тот, кто плюет на Бога, / Плюет сначала на человека».
Дмитрий Петров, писатель
Ну вот и вход в Пещеру Рождества. Что — все дошли? Иль кто-то заплутал? Каспар, ты здесь — мальчишка безбородый? А бородатый старец Валтасар? Ты с нами, Мельхиор — бродяга темнокожий? Да-да, похоже — все. Сегодня каждый — волхв.
Но привычны ли нам эти одежды? Удобны ли? И с нами ли дары? Ты не забыл золото? Прихватил ли ладан? Здесь ли смирна? Оставим лошадей, верблюдов и слонов. Доверим сторожить их иудеям. Ну, всё. Хвала Создателю. Войдем.
Вертеп не редкость сейчас в хороших постсоветских домах Москвы и Петербурга. Вот Мария, Иосиф и Младенец — точь-в-точь как прочитаем у Луки. Здесь под иконой Рождества сегодня осел и вол Младенца согревают дыханием — им знакомы ясли и облик господина своего. Всё строго как поведал нам Исайя. Есть также овцы, мы и пастухи. Один с ягненком на плечах как знаком Агнца. Им повелел явиться Гавриил.
Распластавшись, мы кланяемся. Им любопытно: кто мы. Не скифы ль мы? Не азиаты ль мы? А то и самые гипербореи… Да так ли это важно, в самом деле? Мы — кто угодно. Мы несем дары.
Мы и прежде верили в пользу чтения, но «Числа», книги пророков и явление Звезды утвердили нас в уверенности, что пора идти. И вот, досконально следуя прогнозам Даниила и Валаама, мы дошли до места, где «восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля». В Вифлеем. То есть в точности туда, куда послал Михей и привела Звезда.
Однако шли мы не прямой дорогой. А через Иерусалим. И там спросили: «где родившийся Царь Иудейский?» Узнав об этом, царь Великий Ирод велел священникам и книжникам сказать: где должно родиться Христу. А те: да в Вифлееме Иудейском. Призвав нас к себе, сей Ирод, зная, что мы ищем Царя и идем поклониться Ему — Младенцу — Царю Иудейскому — «Вождю, что спасет народ…», — велел сыскать Его и известить о том. Якобы, чтоб он — Ирод — тоже смог пойти и поклониться Ему. Но мы увидели: напуган он рожденьем Царя. А вместе с ним — Иерусалим. Было ясно: кому Рождество — в радость, а кому — в тревогу. И царь хочет смерти Младенца.
А сведения об Ироде имеем мы очень нехорошие. Карьеру он начал в 25 лет — стал губернатором (тетрархом) Галилеи. Видел Клеопатру и Антония. С помощью римлян взял Иерусалим. Женился на внучке первосвященника. Стал царем.
Его правление отмечено пожарами, голодом, землетрясениями и иными катастрофами.
Известны и свершения. Он реконструировал Второй Храм. Построил мавзолей с башней вышиной с Фаросский маяк. Возвел в Иерусалиме дворец, цитадель и амфитеатр для гладиаторских боев. А в Кейсарии — театр и ипподром. Простер руку в Сирию — вымостил площадь в Антиохии. Перестроил Самарию, назвав ее Себастией на греческий манер. Эта попытка модернизации — то есть эллинизации и романизации Иудеи — возмутила консерваторов, чаявших верности корневой традиции, завещанной от пращуров.
Тут и пошла вполне советская история — большой террор. В постсоветскую эру такого мы и не видывали. Ирод и раньше не стеснялся крови — казнил повстанцев Иезекии. А после воцарения — вообще войдет в раж. Уничтожит сподвижников прежнего царя Антигона. Станет направо и налево казнить и сажать недовольных и подозрительных. В последние годы жизни особо люто за коррупцию и заговоры будет карать приближенных. Включая сыновей — Александра, Аристобула и Антипатра.
Перед смертью будет жутко страдать, смирится с кончиной, поплачет о том, что подданные осудят его, уплатит жалование войскам и умрет, как считают — в 4-й год после Рождества.
А пока — докладываем: сей Ирод хочет погубить Младенца. Ему послушны воины и судьи. И верен перепуганный народ. Ну что ж, политика вторгается в вертеп. А с нею — постсоветский русский дух. Портянки, шлемы, панцири, дубинки. Он всех велит мочить моложе двух от роду. И вам остался путь один — в подполье. Но есть и много лучший путь — валить. Покинуть Вифлеем. Спасти Младенца. Бежать! Бежать! Куда? Да хоть в Египет. Но только не оглядываясь — прочь.
— А вы?
— И мы.
Отправимся тотчас же. Мы Ирода покинем по-английски. Кому охота на пятнадцать суток? А сроки большие и подавно не нужны. Все эти следствия: Мещанский суд, охрана и тишина в Матросской тишине, Мордовия, Карелия, этапы пути большого — точно ни к чему.
Айда, волхвы! Окольными путями неведомых дорожек, правя курс по межевым столбам и мачтам ЛЭП — уходим огородами на Запад. Ты — на Восток? Что ж, Мельхиор, ступай. Счастливый путь! Аdieu. Аuf Wiedersehen. Hasta la Vista, baby! Отправляйся в далекий край, опасный как Китай…
Мессию ждали. А дождавшись, сразу решили уничтожить. Так всегда ведется у державных властелинов у лукоморья — в наших Палестинах — советских, досоветских, постсоветских… Вы так что обождите. И спустя четыре года следуйте домой. А там уж будет — как Отец рассудит. Благослови Вас Господи. Пора.
В Рождество есть место всем. Как в барочном вертепе — где-то солдаты режут младенцев; и художник изощряется в выразительных позах мужчин, которые убивают, и женщин, которые оплакивают; неподалеку трактирщик подпаивает гостей; крестьянин угощает прохожего козлиным молоком вполне по-неаполитански — прямо из вымени козы; веселая девица заигрывает с молодцом, по виду похожему на солдата с другого края — то ли он уже зарезал отведенное ему число младенцев, то ли пренебрег службой царю Ироду.
Осел и бык, глядящие на ясли или обращенные к нам, зрителям — обращающие нас в соучастников, как на картинах старых мастеров. Они свободны от того, чтобы быть занятыми чем-то другим — и, в отличие от пастухов и волхвов, смотрящих на Спасителя, смотрят на нас — спокойным взором, не с надеждой, а в уверенности покоя — твердом знании-принятии. Им не нужно напряженно вглядываться в младенца Христа — чудо и повседневность не разведены в их реальности, единой, всепринимающей. В эту реальность — единую и единственную — они и ведут нас, не принуждая, не настаивая, вообще ничего не делая, они свободны от действия — они просто есть. Спаситель пришел в мир — спасая всех, неведающих, что творят, всякую тварь.
Примечание
Комментарии