Интеграция как исключение, или О чем мы говорим, когда говорим об «интеграции мигрантов»?

Введение

В соответствии с поручением, сформулированным Владимиром Путиным по итогам прошедшего 21 октября 2016 года заседания Совета по межнациональным отношениям, к 1 июня 2017 года в России должен появиться федеральный орган исполнительной власти, который будет осуществлять функции по «выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере социальной и культурной адаптации и интеграции мигрантов» [1]. Понятие «адаптация и интеграция мигрантов» для российского законодательства не ново, оно упоминается в правовых текстах с конца 2000-х годов: в Концепции демографической политики [2], Концепции долгосрочного социально-экономического развития [3], Стратегии государственной национальной политики [4], Концепции государственной миграционной политики [5]. Своеобразной попыткой регулировать процедуру адаптации и интеграции мигрантов можно назвать и Указ президента от 7 мая 2012 года № 602 «Об обеспечении межнационального согласия», которым вводится обязательный экзамен «по русскому языку, истории России, основам законодательства Российской Федерации для трудящихся-мигрантов, за исключением высококвалифицированных специалистов» [6].

С момента своего появления во второй половине 50-х годов, термин «интеграция (им)мигрантов» воспринимается, прежде всего, как альтернатива их ассимиляции, с одной стороны, и сегрегации — с другой. Более того, интеграция предполагает взаимное приспособление мигрантов и принимающего сообщества. Так, один из первых адептов интеграции Уильям Бернард видел в ней процесс успешного включения новой группы в существующее общество, результатом которого является формирование новой культуры, сочетающей элементы разных культур [7]. Для Бернарда и его последователей интеграция именно потому является альтернативой ассимиляции, что позволяет оценить по достоинству те «дары, которые иммигрант приносит в свой новый дом, значение его идей, талантов и мечтаний для сообщества тех, кто его принял» [8].

Важно и то, что понятие интеграции включает несколько компонентов: политико-правовой, социально-экономический, культурно-религиозный. Разговор об интеграции, таким образом, позволяет обратиться не только к культурным, но и к структурным аспектам взаимодействия между мигрантами и принимающим сообществом: законодательству, регулирующему миграционные процессы, политическому участию мигрантов, гарантиям их экономических и социальных прав, обеспечению для них доступа к социальным благам.

Состояние российской миграционной политики [9] — как и практики ее применения — находится в некотором противоречии со смыслом понятия «интеграция»: с начала 2000-х годов эти политика и практика были не только рестриктивными, нацеленными преимущественно на ограничение миграционных потоков, но и ассимиляторскими, предполагавшими одностороннее приспособление мигрантов к принимающему сообществу. Обращение государства к риторике интеграции, таким образом, вызывает не только надежду на долгожданные изменения, но и закономерный вопрос: свидетельствует ли появление нового термина в дискуссии о миграции об изменении характера дискуссии в целом, а также о формировании иного подхода к самому явлению миграции?

Чтобы ответить на этот вопрос, я обратилась к анализу того, каким образом интерпретируется термин «интеграция мигрантов» в российском официальном дискурсе. Материалом послужили тексты, опубликованные в печатной и электронной версиях «Российской газеты» (далее «РГ») в период с 2000-го по 2014 год. Существующая с 1990 года газета является официальным печатным органом Правительства Российской Федерации, что и позволяет считать ее выразителем (и транслятором) позиции власти по разным вопросам жизни общества, в том числе по вопросу миграции. Именно поэтому тексты «РГ» были мною выбраны в качестве представляющих образец официального дискурса, в данном случае — дискурса интеграции мигрантов. Для анализа мною были отобраны 78 текстов, в которых упоминается ключевой термин «интеграция мигрантов». Меня интересовало, вокруг каких тем построено обсуждение темы интеграции мигрантов, какие дискурсивные стратегии и лингвистические средства применяются в таком обсуждении, а также кто имеет право голоса в таком обсуждении [10].

Для того чтобы составить представление об официальном дискурсе интеграции мигрантов, важно, прежде всего, кто имеет к нему доступ. Последний реализуется не только через саму возможность участия в коммуникативном событии, но и через модальность такого участия [11]. Участник коммуникативного события может выступать как адресант сообщения, как его реципиент (то есть непосредственный адресат сообщения, его свидетель или случайный слушатель) или референт. Доступ к дискурсу реализуется также и в возможности и способах проявления инициативы в ходе коммуникативного события; в контроле над порядком обмена репликами и языком коммуникации; в способности выбирать между устной или письменной формами обмена сообщениями, определять не только жанр, темы и стиль, но и способ репрезентации явлений и фактов.

Среди тех, кто высказывается в связи с интеграцией мигрантов на страницах «РГ», предсказуемо лидируют журналисты; следующие за ними — чиновники и эксперты. Встречаются высказывания политиков, деятелей науки, искусства и общественных деятелей. Реже высказываются представители общественных организаций и землячеств мигрантов. Попадаются и высказывания «обычных россиян». Слова «рядового мигранта» звучат со страниц газеты единожды за 15 лет.

Итак, если адресантами сообщений выступают, в основном, журналисты, чиновники и эксперты, то «рядовые мигранты», как и «обычные граждане», являются референтами, то есть теми, о ком говорят, но кто сам не говорит. Таким образом, мы видим, что доступом к официальному дискурсу интеграции мигрантов (а значит и значительными возможностями контроля над ним) имеет ограниченный круг высказывающихся. В то же время контроль, который может осуществляться через и с помощью этого дискурса, весьма значителен и определяется статусом этого дискурса как официального. Этого статуса достаточно для того, чтобы сформировать не только легитимный, но и претендующий на общезначимость способ интерпретации самого понятия «интеграция мигрантов». Воспользовавшись терминологией Пьера Бурдье [12], можно назвать происходящее «официальной номинацией»: определенное видение феномена, процесса, института «закрепляется» в качестве единственно возможного и само собой разумеющегося.

Темами, вокруг которых построено обсуждение проблемы интеграции мигрантов на страницах «РГ», являются: миграция — угроза или ресурс; причины социального исключения мигрантов; средства и способы интеграции мигрантов. Остановимся на них подробнее.

Прежде всего, сам феномен миграции предстает как угрожающий благополучию России и благосостоянию ее граждан. Угрозы, связываемые с миграцией, весьма разнообразны. Это прежде всего криминальная угроза: рост уровня преступности (включая преступления, связанные с организацией нелегальной миграции, и преступления, совершаемые самими мигрантами), коррупция в правоохранительных органах, терроризм. Социальная угроза, ассоциируемая с миграцией, включает усиление нагрузки на систему социального обеспечения и систему ЖКХ, рост безработицы, алкоголизма и наркомании среди «местного населения», повышение уровня ксенофобии, обострение социальных конфликтов. Миграция воспринимается и как угроза экономике: предполагается, что она приводит к потере налоговых поступлений в результате уклонения от уплаты налогов со стороны мигрантов и их работодателей, сохранению низкой производительности труда и низких темпов модернизации экономики, неразвитости ее наукоемких отраслей. Фигурирует в текстах и угроза русской культуре: считается, что миграция способствует размыванию культурных ценностей и утрате культурной самобытности принимающего сообщества. Наконец, с миграцией связывается угроза для политической стабильности России.

Значительно реже миграция предстает в качестве ресурса, который может быть использован во благо, как стране в целом, так и ее гражданам. Особо подчеркиваются экономические выгоды от миграции: удовлетворяемая с помощью мигрантов потребность в трудовых ресурсах, а также связанные с миграцией рост экономики и увеличение налоговых поступлений. Кроме того, миграция рассматривается как средство решения демографических проблем России. Упоминается и то, что миграция может быть использована в качестве инструмента для расширения политического влияния России на постсоветском пространстве.

Важно не только то, что возможности, предоставляемые миграцией, обсуждаются значительно реже и с меньшей долей интенсивности, чем связываемые с ней опасности, но и то, что такое обсуждение ведется из перспективы принимающего сообщества. Именно трудности, с которыми может столкнуться «местное население» в связи с присутствием «приезжих», оказываются в центре внимания; в то же время проблемы самих мигрантов едва упоминаются. Более того, даже те из таких проблем, которые затрагивают в первую очередь мигрантов, — растущая мигрантофобия, эксплуатация мигрантов недобросовестными работодателями, коррумпированность сотрудников полиции и миграционной службы — предстают как угрожающие прежде всего «местным», а не «приезжим». Ну, а поскольку сам процесс миграции осознается преимущественно как угроза, интеграция мигрантов рассматривается как инструмент ее нейтрализации, но не как средство реализации тех возможностей для развития страны и общества, которые могут быть связаны с миграцией.

Фактическое социальное исключение мигрантов широко признается. При этом его причины — как и препятствия на пути к его преодолению — дискурсивно концентрируются в сфере культуры и языка. Именно «культурная дистанция» и «языковой барьер» воспринимаются как основной, если не единственный, источник любых, действительных или воображаемых, трудностей, возникающих во взаимодействии мигрантов и принимающего сообщества. Эти «дистанция» и «барьер», таким образом, предстают и в качестве причины социального исключения мигрантов, и в качестве препятствия на пути их интеграции.

Негативное отношение к мигрантам со стороны принимающего сообщества рассматривается как причина их исключения значительно реже. Политико-правовые и социально-экономические аспекты исключения мигрантов — к которым относятся несовершенства миграционного законодательства, сложность процедур легализации на территории России, тяжелые жилищные условия и условия труда, дискриминация при трудоустройстве и найме жилья, нарушения в области правоприменительной практики, в том числе связанные с коррумпированностью чиновников, сотрудников миграционных ведомств, работников правоохранительных органов, — лишь упоминаются и почти никогда не обсуждаются сколько-нибудь детально. Результатом такой дискурсивной культурализации отношений мигрантов и принимающего сообщества становится несбалансированное распределение ответственности за интеграцию: такая ответственность почти полностью возлагается на плечи мигрантов.

В соответствии с таким пониманием причин социального исключения мигрантов формируется и представление о тех инструментах, которые будут способствовать их интеграции. В качестве основного из них рассматривается обучение мигрантов русскому языку, культуре и основам российского законодательства. При этом ответственность за такое обучение возлагается на самих мигрантов, а роль принимающего сообщества видится в том, чтобы проверить его результаты и в соответствии с ними легализовать статус мигранта в России или отказать в такой легализации. Изменение отношения «местных» к «приезжим» предстает в качестве фактора, способствующего интеграции последних, значительно реже.

Политико-правовые и социально-экономические инструменты интеграции едва ли не игнорируются. Так, содействие легализации мигрантов (как с помощью либерализации самого миграционного законодательства, так и через оказание содействия мигрантам в соблюдении норм и требований, действующих в настоящий момент) редко рассматривается в качестве средства их интеграции. При этом под легализацией зачастую понимается фактическое ужесточение процедур контроля за въезжающими на территорию России: предполагается, что такой контроль, минимизируя возможности для нелегальных проникновения, проживания, работы на этой территории, сам по себе будет способствовать интеграции мигрантов.

Реже всего в качестве средств, способствующих интеграции мигрантов, называются предоставление им приемлемых жилищных условий и возможностей для профессиональной переподготовки, гарантированное медицинское обслуживание, защита от злоупотреблений со стороны работодателей. В тех редких случаях, когда гарантии социально-экономических прав мигрантов называются необходимым условием их интеграции, предполагаемый порядок предоставления таких гарантий вызывает в памяти образы гетто, а на ум приходит слово «сегрегация». Так, считается, что «в местах сосредоточения мигрантов» необходимо создавать «рабочие городки» и размещать в них пункты медицинского обслуживания, представительства ФМС, МВД и других «заинтересованных служб» [13]. Смысл организованной таким образом «интеграции», следовательно, в том, «чтобы у человека вообще не было необходимости выходить оттуда никуда, кроме как на работу». Организованная таким образом «интеграция» позволит «контролировалось поведение приезжего, понимать, где он находится в течение дня и даже ночи», снимет «многие криминальные и социально-медицинские проблемы» и сделает более «комфортным» пребывание мигрантов в России.

Помимо тем, вокруг которых конструируется официальный дискурс интеграции мигрантов, я выделила также используемые в таком конструировании стратегии. К ним относятся: поляризация, культурализация, обвинение жертвы, негативная репрезентация, объективация и кажущаяся очевидность.

Поляризация предполагает, во-первых, деление на группы «мы» и «они», и, во-вторых, гомогенизацию каждой из этих групп и установление дистанции между ними. Мигранты здесь предстают как недифференцированное множество. Среди них слабо выделяются (или не выделяются вовсе) граждане разных стран, представители разных конфессиональных, гендерных, профессиональных, возрастных групп. В редких случаях «категоризация» мигрантов осуществляется по стране исхода, возрасту, уровню квалификации: выделяются «категории» более или менее «нуждающихся» в интеграции и «способных» к ней мигрантов. Таким образом складывается своеобразное представление о мигранте, которого возможно интегрировать. Так, мигрант из Украины или Белоруссии в этом смысле оказывается «предпочтительнее» мигранта из Средней Азии или Закавказья; последний, в свою очередь, «выигрывает» у выходца из стран «дальнего зарубежья». В то же время среди граждан постсоветских государств преимущество у тех, кто родился до 1986 года. Формируемый на основе самых обобщенных характеристик образ мигранта оказывается максимально деиндивидуализированным. Мигранты предстают здесь как «они», отделенные и от адресантов, и от адресатов высказываний. В свою очередь и первые, и вторые воспринимаются как «мы», слитые в единое существо, коллективную личность.

Культурализация. Как для описания «их» и «нас», так и для установления границы между «ними» и «нами» культурные индикаторы (владение языком, знакомство с историей и традициями, принятие ценностей) используются чаще, а значит маркируются как более значимые, чем социальные (образование, семейное положение, сфера занятости, уровень квалификации). Сама культура принимающего сообщества — «наша» культура — описывается как гомогенная и неизменяемая; все «мы» являемся ее носителями. Столь же гомогенной и неизменяемой выглядит и «их» культура. Между этими двумя — внутренне непротиворечивыми — культурными «субстанциями» устанавливается дистанция, описываемая как объективно наблюдаемая и фиксируемая.

Акцент на культурных различиях между мигрантами и принимающим сообществом позволяет скрыть различия более существенные — связанные с уровнем оплаты, условиями труда, доступом к социальным благам и ресурсам, возможностью защитить свои права. В то же время такой акцент маскирует сходство экономических и политических позиций мигрантов и (по крайней мере некоторых) членов принимающего сообщества, а также различия в этих позициях между разными представителями последнего. Так, чиновник, рассуждающий об интеграции мигрантов, предстает как говорящий от имени всего принимающего сообщества и объединенный общими интересами с каждым из его членов. Мигрант при этом выступает как «чужой», а его интересы — как противоположные интересам «местного населения» в целом и любого из его представителей.

Культурные различия при этом могут становиться более или менее значимыми в зависимости от социальных, экономических или политических обстоятельств. Так, активно обсуждаемое требование законодателя подтверждать сертификатом знание русского языка, истории, основ законодательства при обращении за рабочей визой, разрешением на работу или патентом не касается так называемых «высококвалифицированных специалистов»; уровень квалификации при этом определяется исходя из размера заработной платы. Таким образом, вопрос о знакомстве некоего конкретного высококвалифицированного (точнее, высокооплачиваемого) мигранта с русским языком, культурой и историей, а также и российским законодательством, становится иррелевантным. «Языковой барьер» и «культурная дистанция», следовательно, оцениваются как важные препятствия на пути интеграции в принимающее сообщество дворника из Молдавии или каменщика из Таджикистана и как несущественные — в случае директора банка из США или управляющего отелем из Индии. Преодоление этих «барьера» и «дистанции» требуется от первых и не требуется от вторых. Так социально-экономические обстоятельства переопределяют конфигурацию этнических, языковых, культурных границ. Власть класса здесь накладывается на власть этничности, подтверждая тезис о том, что «…власть редко “приходит одна”: институциональная власть часто актуализируется одновременно с властью группы, связанной с гендерной, классовой, расовой, возрастной, субкультурной и национальной принадлежностью» [14].

Обвинение жертвы. Культурализация приводит не только к тому, что различия между мигрантами и принимающим сообществом описываются в терминах культуры, но и к тому, что в этих же терминах интерпретируются любого рода сложности — социальные, экономические, коммуникативные, бытовые, — возникающие у человека в связи с переменой места жительства. Так, систематические нарушения работодателями или коррумпированными сотрудниками правоохранительных органов прав мигрантов связываются с незнанием этими последними русского языка, культуры и традиций принимающего сообщества. Таким же образом объясняется и рост мигрантофобии среди членов этого сообщества. Итогом становится обвинение жертвы, возложение на нее ответственности за совершаемое в отношении нее преступление, за преследования, которым она подвергается.

Негативная репрезентация. Еще одной из дискурсивных стратегий, используемых в дискуссии об интеграции мигрантов, является негативная репрезентация этих последних. Так, повышенное внимание уделяется обсуждению проблем, связанных с миграцией; нередко само явление миграции предстает как проблема. Культурные различия между мигрантами и принимающим сообществом описываются не нейтрально, но через обращение к поведению первых, нарушающему нормы вторых. «Иная» культура здесь сводится к девиации, а незнание русского языка описывается как дефект.

Объективация. В описываемом дискурсе мигранты предстают как объекты. Объекты обсуждения, поскольку они являются теми, о ком говорят, но не теми, кто говорит. Объекты воздействия, поскольку именно их «интегрируют», приспосабливают к принимающему сообществу. Объекты использования, поскольку они представляют собой ценный ресурс. Так, мигранты имеют доступ к дискурсу интеграции в качестве референтов и почти никогда — в качестве адресантов или адресатов сообщений. Лишенные права голоса, они воспринимаются как объекты «интегрирующего воздействия» со стороны принимающего сообщества. Независимо от того, интерпретируется ли интеграция мигрантов как средство борьбы с исходящей от них опасностью или реализации связанных с их присутствием возможностей, и первые, и вторые рассматриваются с точки зрения принимающего сообщества. Мигрант же здесь — нечто почти неодушевленное: в худшем случае, требующая нейтрализации угроза, в лучшем — готовый к использованию ресурс.

В результате формируется своеобразное представление о распределении ответственности, как за фактическую социальную исключенность мигрантов, так и за осуществление усилий по их интеграции. «Приезжие» здесь предстают как, с одной стороны, виновные в собственном исключении, а с другой стороны, обязанные приспособиться к «местным». Поскольку структурные факторы — как социального исключения, так и интеграции — оказываются забытыми в угоду культурным, интеграция мигрантов видится в том, что эти последние осваивают культуру принимающего сообщества. Именно мигранты становятся теми, кто должен осуществлять усилие, направленное на интеграцию; от членов принимающего сообщества такого усилия не ожидается. Так — парадоксальным образом — мигранты становятся объектом обсуждения и субъектом усилия. Сложившееся представление об интеграции мигрантов можно сформулировать таким образом: «они» должны научиться жить по «нашим» правилам, поскольку на «нашей» территории «они» находятся в заведомо подчиненном положении по отношению к «нам».

Кажущаяся очевидность заключается в использовании многозначных терминов и расплывчатых понятий как самоочевидных и имеющих единственное верное значение. Среди них «мигранты», «принимающее сообщество», «культура», «культурные различия», «интеграция мигрантов». Так, культурные различия между мигрантами и принимающим сообществом констатируются, но их содержание не эксплицируется, как не эксплицируется и содержание самих культур — «их» или «нашей». Не ставятся и вопросы, связанные с тем, что такое интеграция и в чем она заключается, каким должен быть необходимый уровень «интегрированности», как и кем он должен устанавливаться, каким образом можно измерить «интегрированность». Требующие определения, анализа и объяснения термины и понятия употребляются так, будто их значение является «само собой разумеющимся». Констатация, таким образом, вытесняет размышление.

Помимо тем и дискурсивных стратегий, определенный интерес представляют и лингвистические средства, используемые в обсуждении интеграции мигрантов. Среди них обращает на себя внимание употребление местоимения «они» и его производных: «о них», «для них», «у них» и т.п. Местоимение «мы» при этом используется крайне редко. Эта особенность говорит о специфике репрезентации в исследуемом дискурсе ин- и аут-групп: с ярко выраженной негативной репрезентаций мигрантов здесь соседствует почти полное отсутствие попыток репрезентации — в том числе позитивной — принимающего сообщества.

Стóят упоминания и некоторые особенности синтаксиса: предпочтение отдается безличным предложениям («в обществе яростно взбивается ксенофобия» [15]); отглагольным существительным в ущерб глаголам («проведение такой политики» [16]); в качестве подлежащего в предложениях фигурируют существительные, но не местоимения или имена собственные («коррупция проникла» [17]). Дискурс интеграции мигрантов, таким образом, оказывается сконцентрирован на процессах, но не на действиях и не на субъектах этих действий.

Для анализа семантических средств, используемых в дискурсе интеграции мигрантов, полезно обратиться к описанным Теуном Ван Дейком характеристикам их выбора [18]. Репрезентация миграции в качестве ресурса часто носит имплицитный характер, а позитивные последствия миграции для принимающего сообщества не артикулированы, но скорее подразумеваются; в тех случаях, когда такие позитивные последствия открыто называются, их описание неопределенно, обобщено, абстрактно. Репрезентация миграции как угрозы носит принципиально иной характер: эксплицитный, конкретный, специфичный, детальный. Разные типы связываемых с миграцией не только называются, но и снабжаются описаниями, примерами, подробностями (в наибольшей степени это относится к характеру описания нелегальной миграции). Единственное исключение составляет культурная угроза: ее существование артикулируется, но описания ее весьма туманны.

Среди приемов аргументации, используемых в «РГ», можно выделить обращение к статистике, ссылки на авторитет, примеры. Так, обсуждение интеграции мигрантов изобилует цифрами, отражающими количество въехавших на территорию России иностранных граждан, количество зарегистрировавшихся и получивших разрешения на работу, предполагаемое количество нелегальных мигрантов и т.п. Среди авторитетов, к которым обращаются высказывающиеся на тему интеграции мигрантов, — чиновники и эксперты, работающие в области миграции. Примеры же относятся к зарубежному опыту и касаются в основном негативных последствий, к которым может привести массовая миграция и недостаточный уровень «интегрированности» мигрантов в принимающее сообщество.

Такой выбор лингвистических средств при обсуждении интеграции мигрантов приводит к тому, что само обсуждение приобретает характер (видимой) объективности и (кажущейся) нейтральности. Дискурс, таким образом, становится «прозрачным» и воспринимается как отражающий «мир как он есть».

Заключение

В сложившемся на страницах «РГ» и имеющем статус официального дискурсе интеграции мигрантов закрепляется (ставшая в последнее время одной из наиболее употребляемых) категория перцепции социального мира — деление на «местных» и «приезжих». Различия между мигрантами и принимающим сообществом здесь становятся различениями, поскольку репрезентируются в качестве значимых. Официальный дискурс интеграции мигрантов не только формирует в целом негативный образ этих последних. Принимающее сообщество здесь репрезентировано как культурно гомогенное, нуждающееся в защите от угрозы, которую представляют собой столь же гомогенные (и отличающиеся от него) мигранты. При этом «приезжие» предстают не только как отделенные от «местных» языковым барьером и культурной дистанцией, но и как подчиненные им. Отношения между принимающим сообществом и мигрантами оказываются здесь субъект-объектными. В то же время, несмотря на то что мигранты фактически отстраняются от обсуждения проблем, связанных с их социальным исключением, ответственность за успех интеграции в принимающее сообщество перекладывается на них самих. При этом важно отметить, что основные черты этого дискурса оставались неизменными на протяжении пятнадцати лет — с 2000-го по 2014 год.

В том или ином типе дискурса (в данном случае, в имеющем статус официального дискурсе интеграции мигрантов) находит свое выражение определенная интерпретация социального мира, некое знание о нем; само знание о социальном мире, в свою очередь, производится в процессе дискурса как формы коммуникативной практики [19]. При этом (оцениваемое в качестве истинного) знание лежит в основе отношений власти и делает возможным ее осуществление [20]. (Вос)производимое в официальном дискурсе интеграции мигрантов знание о них самих и об их отношениях с принимающим сообществом лишь укрепляет сложившийся баланс власти, в котором первые подвергаются доминированию, а вторые доминируют.

Примечания

↑1. Перечень поручений по итогам Совета по межнациональным отношениям. Утвержден Указом президента от 31 октября 2016 года № Пр-2332. URL: http://kremlin.ru/acts/assignments/orders/53412

↑2. Концепция демографической политики Российской Федерации на период до 2025 года. Утверждена Указом президента от 9 октября 2007 года № 1351. URL: http://demoscope.ru/weekly/knigi/koncepciya/koncepciya25.html

↑3. Концепция долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года. Утверждена Распоряжением Правительства РФ от 17 ноября 2008 года № 1662-р. URL: http://gov.garant.ru/SESSION/PILOT/main.htm

↑4. Стратегия государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года. URL: http://graph.document.kremlin.ru/page.aspx?11644521

↑5. Концепция государственной миграционной политики Российской Федерации на период до 2025 года. URL: http://kremlin.ru/acts/15635.

↑6. Указ президента от 7 мая 2012 года № 602 «Об обеспечении межнационального согласия». URL: http://www.kremlin.ru/acts/15240.

↑7. Bernard W.S. The Integration of Immigrants in the United States // International Migration Review. 1967. Vol. 1. No. 2. P. 24.

↑8. Там же.

↑9. О миграционной политике России см., например: Abashin S.N. Migration Policies in Russia: Laws and Debates // Migrant Workers in Russia: Global Challenges of the Shadow Economy in Societal Transformation / Ed. by A.-L. Heusala and K. Aitamurto. Routledge. 2017. P. 16–34; Мукомель В.И. Новая миграционная политика России: издержки идеологии // Moldoscopie (Probleme de analiza politica). 2008. No. 3 (XLII). URL: http://www.isras.ru/files/File/Publication/Novaya_migraz_Mukomel.pdf; Мукомель В.И. Трансформация миграционной политики России в 2005–2011 гг. Европейский институт во Флоренции, 2012. URL: http://www.carim-east.eu/media/sociopol_module/Explanatory%20Notes%20Template%20Russia1%20-%2011.pdf

↑10. Выделяя темы, дискурсивные стратегии и лингвистические средства в качестве категорий анализа, я основываюсь на методике, предложенной Рут Водак и ее коллегами в работе: De Cillia R., Reisigl M., Wodak R. The Discursive Construction of National Identities // Discourse and Society. 1999. Vol. 10. No. 149. P. 149–173.

↑11. Ван Дейк Т. Дискурс и власть: Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. М.: Либроком, 2013. С. 90.

↑12. Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» // Социология социального пространства. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. С. 14–48; Он же. Социальное пространство и символическая власть // Там же. С. 64–86.

↑13. Петелин Д. Построим городки для мигрантов // Российская газета. 2012. 29 июня. URL: http://www.rg.ru/2012/06/29/profsouz.html

↑14. Ван Дейк. Указ. соч. С. 68.

↑15. Пуля И. Рабочий момент истины // Российская газета. 2006. 5 мая. URL: http://www.rg.ru/2006/05/12/migranty.html

↑16. Караганов С. «СНГ — новая стратегия» // Российская газета. 2004. 19 мая. URL: http://www.rg.ru/2004/05/19/sng.html

↑17. «Террорист не будет просить гражданство…» // Российская газета. 2004. 19 мая. URL: http://www.rg.ru/2004/09/18/amnistija.html

↑18. Среди них: эксплицитность/имплицитность, конкретность/неопределенность, специфичность/обобщенность, выраженность/подразумеваемость, детальность/абстрактность. См.: Ван Дейк. Указ. соч. С. 141–142.

↑19. Ван Дейк. Указ. соч. С. 26–30, 47–87, 113–126.

↑20. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999.

Оригинальное фото: Официальный сайт Президента РФ