Вирек и Гитлер
Репортаж из места зла
10 500 
© Маурицио Каттелан. Инсталляция “Ave Maria”. Оригинальное фото: Marian Goodman Gallery
От редакции: Джордж Сильвестр Вирек — герой большого и обстоятельного биографического расследования (Молодяков В.Э. Джордж Сильвестр Вирек: больше чем одна жизнь. М.: Кругъ, 2015. 696 с.). Когда Гитлер только еще появлялся на горизонте европейской политики, Вирек в подробном интервью вскрыл саму структуру намерений будущего диктатора: оно позволяет понять системные причины нацизма, отнюдь не сводящиеся к реакции на унижение Первой мировой войны или пристрастиям толпы. За скупыми высказываниями можно увидеть лукавого, капризного и амбициозного вождя, который умело манипулирует и чужой мстительностью, и возможностями простых решений, и мобилизацией масс, и умеет подчинить столь разные явления одной идее. Получившийся документ сразу вызовет в памяти читателя такие важнейшие антинацистские выступления, как «Этот человек мой брат» («Мой брат Гитлер») Томаса Манна, и может войти в корпус литературы об интеллектуальных и эмоциональных истоках нацизма.
Перевод и предисловие Василия Молодякова
Первым американским журналистом, взявшим интервью у Адольфа Гитлера, был поэт, прозаик и публицист Джордж Сильвестр Вирек (1884–1962). Их встречу весной 1923 года в Мюнхене организовал пресс-секретарь будущего фюрера Эрнст Ханфштангль — сын мюнхенского издателя, выпускник Гарварда и представитель отцовской фирмы в США в 1910-е годы, когда он, вероятно, и познакомился с Виреком: среди их общих знакомых были Теодор Рузвельт, Ханс Хайнц Эверс, Рандольф Хёрст и Франц фон Папен.
Ханфштангль впервые услышал о Гитлере в ноябре 1922 года от помощника американского военного атташе в Берлине капитана Трумэна Смита (в будущем — военный атташе в Третьем Рейхе и антиинтервенционист), которого отправили в Баварию собирать сведения о местных националистах [1]. Смит посчитал Гитлера «обыкновенным авантюристом», о чем позднее сожалел, но Ханфштангль, очарованный первой же услышанной речью будущего фюрера, стал его сторонником. Именно он познакомил Гитлера с американским журналистом Уильямом Хэйлом, который сотрудничал с Виреком в годы Первой мировой войны, а после нее «отошел от дел и решил остаток дней прожить в Мюнхене. Он был очень умен и проницателен в оценке событий, и я часто сводил их». По свидетельству Ханфштангля, Гитлер был рад случаю побеседовать с человеком из Нового света: «хотел знать все о небоскребах и восторгался деталями технического прогресса, но был абсолютно не в состоянии сделать выводы из этой информации» [2].
Встреча с Гитлером неожиданно оказалась одной из главных удач Вирека-журналиста, хотя в 1923 году ни одно издание не купило интервью, и автору пришлось напечатать его в собственном журнале American Monthly. «Когда Гитлер был неизвестен остальному миру или считался политическим сумасшедшим без будущего, задолго до того, как сам Вирек, — вспоминал его биограф Элмер Герц, — заработал первый грош благодаря нацистским связям, он почувствовал, что этот несмешной забавный человечек колоссально повлияет на историю. Собирая материалы (для биографии — В.М.), я нашел первую статью Вирека о Гитлере, возможно, вообще первую статью о нем в американской прессе. <…> Вирек забыл о ней, пока я не обратил его внимание» [3]. Позже фамилия Гитлера, среди прочих германских националистов, несколько раз мелькнула на страницах American Monthly в связи с «Пивным путчем», а затем исчезла из поля зрения редактора.
Находка пришлась кстати: вождь нацистов уже был ньюсмейкером мирового масштаба. По совету Герца, Вирек посвятил Гитлеру статью «Когда я встану во главе Германии» в популярном еженедельнике Liberty (9 июля 1932 года). Не упоминая, что разговор состоялся девять лет назад, он представил его как свежий «эксклюзивный» материал, но по настоянию редактора сократил текст за счет «несовременных» подробностей и смягчил высказывания собеседника о предлагаемых мерах против евреев. Текст из Liberty был недавно переиздан газетой Guardian в серии «Великие интервью ХХ века» и переведен на многие языки, включая русский [4]. Исходное — и гораздо более подробное — интервью не перепечатывалось никогда, а содержащий его номер American Monthly очень редок. Потребовалось более десяти лет, прежде чем он оказался в моем собрании, но теперь я могу предложить вниманию читателей полный перевод этого важного исторического документа.
Следующая встреча Вирека с Гитлером состоялась в конце августа или начале сентября 1933 года (видимо, при посредничестве старого приятеля Папена, занимавшего пост вице-канцлера). Никаких публикаций по ее итогам не последовало, но на слушаниях о нацистской пропаганде в Конгрессе США 11 июля 1934 года Вирек заявил, что, сообщив канцлеру «некоторые идеи, подсказанные мне американским послом в Берлине» Уильямом Доддом, посоветовал тому умерить публичную дискриминацию евреев, негативно влияющую на имидж Германии за рубежом, и делать различие между евреями-интернационалистами и евреями-германскими патриотами [5].
По возвращении в Америку Вирек хотел рассказать о беседах с лидерами Третьего Рейха президенту Франклину Рузвельту и госсекретарю Кордэллу Хэллу, но те не пожелали его выслушать и отправили к заместителю госсекретаря Уильяму Филиппсу [6]. В качестве эксперта по Германии Вирек несколько раз писал о Гитлере, в том числе в Liberty [7], но больше не брал у него интервью. Их немногочисленные встречи, о которых известно мало, сводились к обмену приветствиями во время публичных мероприятий, вроде нюрнбергских «партайтагов» [8].
Карикатуры из немецкого сатирического журнала «Симплициссимус», использованные для иллюстрации интервью с Гитлером в “American Monthly”.
© Из собрания В.Э. Молодякова
Гитлер, немецкая взрывчатка
С Адольфом Гитлером надо обращаться осторожно. Это настоящий человек-взрывчатка. Простое упоминание его имени вызывает грохот. Некоторые смотрят на него как на немецкого Муссолини, спасителя отечества; другие видят в нем буйного агитатора, набитого религиозными предрассудками и расовыми предубеждениями.
Большой бизнес привечает его — обожествленного сторонниками и проклинаемого врагами — как единственного человека в Германии, который может вырвать голоса у социалистов. Впрочем, некоторые считают поддержку, оказываемую Гитлеру консервативными кругами, попыткой изгнать Сатану с помощью Вельзевула.
И друзья, и враги отдают должное силе Гитлера. Он и его сторонники безнаказанно посрамили федеральный суд в Лейпциге. Столь же откровенно они обошли мюнхенские власти. Баварское правительство склонно смотреть на Гитлера как на испорченного ребенка, которому надо потакать. На деле оно радо его существованию: Гитлер со своей вооруженной гвардией не дал коммунистам покрасить карту Баварии в красный цвет. Бавария предпочла Гитлера [Курту] Эйснеру.
Я встретился с Гитлером в доме бывшего адмирала германского флота. За чаем мы говорили о преходящем и вечном. За окном раскинулся знаменитый луг Терезы, где мюнхенцы ежегодно празднуют Октоберфест. Заходящее солнце освещало гигантскую статую Баварии, глядевшую с луга прямо на нас.
Гитлер — не уроженец Баварии. Его колыбель качалась в Германской Моравии [так!], в местности, которая, будучи на сто процентов немецкой, была отдана Чехословакии четырьмя глупцами в Версале. Как любой из сыновей этой земли, Гитлер считает себя немцем.
Мы можем вообразить Великую Германию, о которой мечтает каждый немец, исходя из того факта, что бывший австрийский подданный стал вождем германских фашистов. Баварцы — штурмовой отряд Гитлера, но его влияние распространяется далеко за пределы Баварии. В Пруссии и некоторых других землях ему запрещено создавать организации, но сторонники у него есть везде.
Нет ни одного немца, кто не понимал бы важность его эмблемы — древней свастики, иногда изображаемой на фоне креста или щита, мистического символа воинствующего германизма.
Задиристость Гитлера видна уже в выборе названия, которое он дал своей партии. Он называет себя «национальным социалистом», хотя его партийная программа полностью противоположна тому, что обычно приписывают социализму.
«Социализм, — сказал он мне, — это наука о том, как заботиться об общем благе. Коммунизм — это не социализм. Марксизм (учение Карла Маркса, отца ортодоксального социализма) — это не социализм. Марксисты украли это понятие и исказили его смысл. Я вырву социализм из рук социалистов».
Его лицо слегка раскраснелось, вена на лбу вздулась. Он заговорил взволнованно.
Внешность Гитлера странно контрастирует с агрессивностью его взглядов. Ни один реформатор, пускавший ко дну корабль государственности и крушивший политических противников, не обладал столь мягкими манерами. В нем нет ничего от «громилы». Он может попивать чай и обмениваться любезностями с любым «высоколобым».
При этом он завораживает слушателей, привлекая сторонников из интеллигентов и из крестьян. Он покоряет красноречием. Он разбивает их сдержанность своей страстью.
Гитлер отказывается фотографироваться. Не знаю, вызвано ли это осторожностью или суеверием. Возможно, это часть стратегии — быть известным только друзьям, чтобы в момент кризиса иметь возможность появляться здесь и там, где угодно, без риска быть узнанным.
Карикатуры из немецкого сатирического журнала «Симплициссимус», использованные для иллюстрации интервью с Гитлером в “American Monthly”.
© Из собрания В.Э. Молодякова
Человек, сделавший себя сам, много думавший и читавший, Гитлер не боится спорить. Свою позицию он отстаивает с замечательным мастерством. О его прошлом известно мало. Он признает, что был предан искусству, пока не стал народным трибуном. Друзья рассказывают, что он был портретистом. Враги утверждают, что он занимался живописью лишь в виде побелки стен. Не знаю, может ли он владеть кистью. Но языком он владеет несомненно.
«Социализм, — настаивает Гитлер, — древний арийский, древний германский институт. У наших предков-германцев были общинные земли. Они выработали принцип общего блага. Марксизм же — еврейское изобретение. У него нет права выдавать себя за социализм. Социализм, в отличие от марксизма, не отвергает частную собственность. Опять же в отличие от марксизма, социализм не отрицает роль личности и патриотичен.
Мы могли бы назваться Либеральной партией, но выбрали другое название — национал-социалисты. Мы не интернационалисты. Наш социализм — национален. Мы требуем, чтобы государство выполняло справедливые требования производительных классов на основе расовой солидарности. Для нас раса и государство — одно».
В ответ на просьбу подробнее разъяснить программу он продолжал:
«Мы верим в древний принцип: в здоровом теле здоровый дух. Если дух здоров, то и политическое тело должно быть крепким. То же самое относится и к отдельным людям.
Нравственное и физическое здоровье — это синонимы. Трущобы на девять десятых виновны во всех человеческих пороках, а остальное довершает пьянство. Ни один здоровый человек не будет марксистом, потому что, будучи здоровым, понимает значение личности.
Мы боремся против сил разрушения и вырождения. Бавария — сравнительно здоровое место, поскольку она не полностью подверглась индустриализации. Однако вся Германия, и Бавария в том числе, обречена на интенсивную индустриализацию, потому что территория нашей страны невелика. Если мы хотим спасти Германию, нам следует позаботиться, чтобы наши крестьяне хранили верность земле. Для этого нам необходимо жизненное пространство — чтобы дышать полной грудью, чтобы работать.
Нам необходимо вернуть свои колонии и расширяться на восток. Было время, когда мы могли бы разделить мировое господство с Англией. Теперь мы можем распрямить ноги лишь в восточном направлении. Балтийское море по необходимости должно стать германским озером».
«Но разве, — спросил я, — Германия не может отвоевать свои позиции в мире экономическим путем, без территориальной экспансии?»
«Экономический империализм, как и военный, основан на силе. Торговля в мировом масштабе невозможна без мощи мирового масштаба. Наш народ еще не научился мыслить категориями торговли и мощи мирового масштаба. Нашим последним государственным мужем был [Бернгард фон] Бюлов.
Однако мы не сможем расширяться в экономическом или территориальном плане, не сможем вернуть утраченное, пока не найдем собственное “я”.
Мы оказались в положении человека, чей дом сгорел. Для начала ему нужна крыша над головой, и только потом он может приступать к осуществлению далеко идущих планов. Нам удалось создать что-то вроде временного убежища, защищающего от дождя. К урагану с градом мы не готовы, а беды сыплются на нас, словно град. На Германию обрушилась настоящая буря — национальная, моральная и экономическая катастрофа. За два года демократии мы потеряли Силезию, Рейн и Рур.
Разложение нашей [много]партийной системы — симптом болезни. Что может нынешнее правительство? Ничего. У него нигде нет твердой поддержки. Парламентское большинство колеблется в соответствии с настроением момента. Парламентское правление — адово порождение, оно распахивает двери большевизму».
«Большевизм, — решительно продолжал Гитлер, — величайшая угроза нашей стране. Прикончить большевизм в Германии — значит вернуть власть 70 миллионам людей. Франция обязана своей мощью не собственной армии, но большевистским силам у нас.
Версальский и Сен-Жерменский договоры живы благодаря большевизму в Германии. Мирный договор и большевизм — две головы одного чудовища. Мы должны срубить обе».
«У меня сложилось впечатление, — заметил я, — что [французское] вторжение в Рур создало единый фронт среди ваших политических партий?»
«Политические комбинации, на которых основывается единый фронт, слишком неустойчивы. Они делают практически невозможным проведение четко определенного курса. Повсюду я вижу зигзаги компромиссов и уступок.
Тирания количественных показателей сковывает наши созидательные силы по рукам и ногам. Мы ошибочно применяем к живому организму государства арифметику и механику мира экономики. Численность растет, а идеалы слабеют.
Сами по себе количественные показатели не имеют значения. Неважно, сколько квадратных миль германской территории оккупирует Франция, если национальный дух по-настоящему пробудится. Десять миллионов свободных немцев, готовых умереть, чтобы жила их страна, сильнее, чем 50 миллионов, чья воля парализована, а расовое самосознание подорвано инородцами».
«Надо ли напоминать, — добавил он, — про освободительную войну против наполеоновского ига, когда лишь малая часть Германии была свободной от вторжения?
Мы хотим создать Великую Германию, объединяющую все германские народы, однако возрождение может начаться с крохотного пятачка. Даже если бы у нас было всего 10 акров земли, но мы были бы готовы пожертвовать жизнью, защищая их, эти 10 акров стали бы центром для сил восстановления».
Гитлер не сторонник «пассивного сопротивления». Он думает, что этого мало. Саботаж и стачки — недостаточно сильное оружие.
«Мы устраивали слишком много забастовок. Если бы с их помощью можно было выигрывать войны, Германия была бы сильнейшей страной в Европе. Мы должны быть готовы не просто отказаться от работы. Мы должны быть готовы умереть, если таким образом можем спасти нашу родину».
«Но если вы ответите силой на французское насилие, — возразил я, — возникнет опасность, что рабочие используют против вас ту всеобщую забастовку, которую сейчас обращают против врага».
«Решительному правительству нет нужды бояться всеобщей забастовки. В Италии нет никаких всеобщих забастовок. Этот метод, — пояснил он, — заимствован у Москвы».
«Некоторые полагают, что звезда германского спасения может взойти на Востоке».
«Лучше ввязаться в честный бой, чем идти на соглашение с дьяволом большевизма».
«Тем не менее многие в Германии предпочитают приступ большевистской лихорадки чуме постоянной французской оккупации».
«У наших рабочих две души, — парировал Гитлер. — Одна немецкая, другая марксистская. Мы должны пробудить их немецкую душу. Мы должны с корнем вырвать сорняки марксизма. Марксизм и германизм, как немец и еврей, исключают друг друга».
Карикатуры из немецкого сатирического журнала «Симплициссимус», использованные для иллюстрации интервью с Гитлером в “American Monthly”.
© Из собрания В.Э. Молодякова
Затем Гитлер изложил свою позицию против евреев. Нет сомнений, что многие разделяют его взгляды, при всей их предубежденности, так что антисемитизм сегодня располагает в Европе мощным политическим влиянием, и Гитлер — один из его лучших выразителей.
«Еврей, — настаивает Гитлер, — по своей природе разрушитель. Он неспособен на самостоятельное национальное существование, а его присутствие в современном государстве несет вирус разложения».
«Что вы собираетесь делать с евреями?» — спросил я.
«Лишим их прав гражданства».
«Но если они родились в Германии?»
«Самого по себе факта рождения недостаточно для гражданства. Гражданство зависит от ясного понимания обязанностей, подразумеваемых правами. Евреи — не немцы. Они чужой народ среди нас и проявляют себя именно таковыми».
«Подумайте о том, чем Германия обязана еврейской расе. Ведь многие из ваших наиболее уважаемых сограждан — евреи».
«Порядочность человека — еще не причина того, что мы не должны от него избавиться. Для наших гранат не было разницы между порядочными англичанами и остальными. Порядочные евреи поймут, что мы должны защитить цельность нашей расы».
«Я смотрю на евреев, — продолжал Гитлер, — так же, как вы смотрите на японцев. И те, и другие — чужая раса. И те, и другие — древний народ. У тех и у других древняя культура. Однако вы не предоставляете японцам гражданство. А ведь японцы, в отличие от евреев, не являются разрушительной силой. Они не развалили ни одно государство. Они не несут с собой большевизм. Мы воспринимаем евреев так, как вы воспринимаете японцев».
«Но многие евреи состоят в браке с немцами. Как вы будете обходиться с ними?»
«Это не проблема, — ответил Гитлер. — Смешанному потомству недостает жизненности. Мы навсегда запретим смешанные браки, а с их потомством будем обращаться так, как оно того заслуживает. Если это патриоты, мы примем их, но не будем поощрять дальнейшие браки с ними.
Проблема, стоящая перед нами, — это противостояние еврея и арийца. Смешанное потомство вымрет, оно не имеет никакой ценности.
Рим пал, когда перестал поддерживать чистоту расы. Влияние евреев в литературе, в кино, в науке — разрушительно.
Мы подобны туберкулезному больному, который не понимает, что обречен, пока не избавит свои легкие от бацилл. Нации, как и люди, могут проявлять бешеную активность, стоя на краю пропасти».
«Тогда, — продолжил я, — нужны решительные меры, сильные лекарства, может, даже ампутация. И разве подобные учения не ведут к кровопролитию? Разве не опасно распространять подобные взгляды, когда враг стоит на германской земле?»
«Сейчас более, чем когда-либо, мы обязаны отличать тех, кто ослабляет нес, от тех, кто несет силу. В Баварии, кстати, на зарегистрировано никакого насилия против евреев. Мои сторонники не разбили стекло ни одному еврею.
Никто, даже евреи, не может отрицать честность наших целей. Мы хотим избавить себя от евреев не потому, что они евреи, а потому что их влияние вызывает смуту. Мы хотим сохранить гражданство и право голоса в нашем народе только за теми, в чьих жилах течет чистая германская кровь.
Наш лозунг “Германия для немцев”. Иностранцам, будь то евреи или нет, будет позволено жить в Германии только по нашему попущению».
Гитлер верит в евгенику.
«Чтобы сделать наш народ достойным гражданства, — говорит он, — мы должны вырезать все раковые опухоли, поразившие нашу жизнь. Сифилитики и алкоголики должны быть изолированы. Нельзя позволить им размножаться.
Евреи, став слабыми, сделали из слабости добродетель. Они придумали ложный гуманизм, который учит нас охранять неполноценных. Ложный гуманизм — самое дьявольское изобретение человеческого мозга. Это источник большинства зол, от которых мы страдаем.
Я изолирую преступников и людей с физическими уродствами. Одна болезнь порождает многие. Один сутенер развращает десятерых. Один преступник всего за несколько поколений заражает сотни людей микробами преступления, безумия и болезней.
Библия учит: “Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну”.
Тех, кто проповедует иное, я считаю преступниками против расы. Сохранение нации важнее, чем сохранение ее несчастных. По мне в этом суть человечности.
В задуманном мной германском государстве не будет места инородцам, нам не нужны преступники, больные, паразиты, ростовщики, спекулянты и все неспособные к плодотворному труду».
На мгновение в его глазах засверкало что-то от «белокурой бестии» Ницше. Вены на лбу угрожающе вздулись. Голос заполнил всю комнату.
И тут соратники позвали его, напомнив, что пора выступать на митинге. Он выступает каждый вечер, и каждый вечер число его сторонников растет. Он увлекает слушателей за собой, часто против их воли, грубой силой своей личности.
Гитлер, пожалуй, может поставить в строй больше людей, чем командующий германской армией. Его организация заставляет уважать себя.
Гитлер честен. Он идеалист, хоть и заблуждающийся, который охотно рискует собственной жизнью и здоровьем ради дела. Он живет просто, в скромно обставленной комнате. Он не требует ни денег, ни почестей.
Гитлер, если останется жив, будет делать историю — к лучшему или к худшему.
(American Monthly. Vol. XV. 8. October 1923).
Примечания
Комментарии