Долюшка, русская, женская, царская

Лев Усыскин беседует с доктором исторических наук Вячеславом Козляковым, автором биографий Марины Мнишек и Евдокии Лопухиной.

— Вячеслав Николаевич, на дворе — март, в связи с этим хотелось бы поговорить о женщинах в русской истории. В какой степени мы сегодня понимаем их место, отношение к ним и так далее? Каковы источники этих наших знаний?

— О женщинах в русской истории можно говорить всегда и без всякого повода… Правда, как научный предмет эта тема не пользуется большим вниманием, пусть за последнюю четверть века и произошла пересадка американских women’s studies на нашу почву. Но сами эти «женские» исследования очень молоды и превратились в особое направление в США только в 1970-х годах. Родились они из борьбы за равноправие женщин, и главной для них остается проблема «гендерной иерархии». Неслучайно название новой дисциплины — «историческая феминология» — созвучно известному феминизму. Существует также Российская ассоциация женской истории (РАИЖИ) и альманах гендерной истории «Адам и Ева», издающийся Институтом всеобщей истории РАН. Есть авторы, посвящающие себя «женской истории» в разные века и эпохи. Например, издан обобщающий труд Натальи Львовны Пушкаревой «Частная жизнь женщины в Древней Руси и Московии: невеста, жена, любовница».

В ранней русской истории присутствие женщин малозаметно, с этим трудно спорить. В общих представлениях по-прежнему господствует миф о затворничестве женщин, связанный с «Домостроем» — памятником XVI века, с его призывом «вежливенько» поучить жену плеткою. Только это яркое литературное произведение должно быть прочитано полностью. «Похвала женам» там тоже есть: «Аще дарует Бог жену добру, дражайши есть камени многоценнаго…» Разнообразные сведения о женщинах остались в записках иностранцев, любивших составлять обзоры «нравов» русских, описания свадеб и обычаев, церковных служб и приемов в частных домах, в том числе с участием их хозяек. Но важнее всего многочисленные документальные свидетельства. В столбцах с грамотами и грамотками (частными письмами), рядными записями и росписями приданого, с документами о разделах и наследовании имущества и скрывается еще не написанная «женская» история Московского царства. И это не та история подавления одного «гендера» другим, как о ней думают «феминологи», а обычная социальная история, с акцентом на изучение роли женщин в русском обществе XVI–XVII веков. Неслучайно библиографы упорно пытаются вписать новую для них тему «Женщины» в традиционные книжные разделы «Классы. Сословия. Социальные группы».

— Есть еще корпус берестяных грамот, где женщины фигурируют достаточно активно — являясь и авторами, и адресатами…

— Корпус археологических находок, берестяных грамот, украшений, конечно, однозначно свидетельствует об участии женщин в жизни Великого Новгорода или Старой Рязани. История Марфы Борецкой в противостоянии Москвы и Новгорода в конце XV века тоже не могла появиться на пустом месте.

Лучше всего благодаря состоянию источников известна дворцовая жизнь цариц и царевен XVI–XVII веков. Книга Ивана Егоровича Забелина о «домашнем быте» русских цариц впервые была опубликована еще в 1860-х годах, а последний раз была переиздана в начале 2000-х. Открывал ее раздел «Женская личность в допетровском обществе». Забелинский труд о рутинной, бытовой жизни царского дворца основывается на прекрасно сохранившемся архиве Оружейной палаты. Однако другие значительные пласты архивных материалов остаются неисследованными. Имущественные права вдов и дочерей тоже охранялись, и касалось это всех людей в государстве, а не только великокняжеского Дома. Отмечу появившиеся в последнее время исследовательские опыты Адриана Александровича Селина, изучавшего «оккупационный» Новгородский и Смоленский архивы времен Смуты начала XVII века. Особенности бытования этих архивов, уже 400 лет хранящихся в Швеции, предопределили сохранность документов об участии женщин в жизни Новгорода под шведским протекторатом или Смоленска времен осады 1609–1611 года. В статье «Женщины в осажденном Смоленске» А.А. Селин насчитал 325 женщин — жен, вдов, дочерей служилых людей, посадских и стрелецких «женок», кабальных холопок и крестьянок. Одни боролись за свои имущественные права, обращаясь за подтверждением грамот на поместье даже к Сигизмунду III, а другие пережидали осаду, растили детей. Расставшись с мужьями, воевавшими в других частях государства, женщины вели переписку, извещая родных о домашних делах. В документах «смоленского архива» есть вся богатая палитра жизни — от «высокого» геройства до «низкого» криминала.

— Ваша узкая специализация — Россия XVII века. Первая женщина в русской истории XVII века — это, несомненно, полячка Марина Мнишек, биографию которой вы написали для серии «ЖЗЛ».

Что про нее можно сказать: она в истории и в политике — предмет неодушевленный, или все-таки что-то от нее зависело, она какие-то решения принимала и ее право на принятие решений не оспаривалось?

— Ваш вопрос содержит неосознанную отсылку к «Борису Годунову»:

Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться.

Через призму восприятия пушкинского произведения из школьной программы или через оперу Мусоргского мы чаще всего и видим всю историю Марины Мнишек — польки и первой русской венчанной царицы. Или даже императрицы, ведь именно спор об императорском титуле на свадьбе Лжедмитрия и Марины Мнишек в Москве 8 мая 1606 года рассорил самозванца с послами Речи Посполитой и новыми царскими родственниками — Мнишками. Конечно, фигура Марины Мнишек в истории демонизирована в России и, напротив, романтизирована в Польше. Нет ничего необычного в появлении царской невесты из Литвы, как называли объединенное унией государство, состоявшее из королевства Польского и Великого княжества Литовского. Ведь матерью самого Ивана Грозного тоже была представительница литовского рода князей Глинских. Однако успешность истории зависела от разрешения главного вопроса — о смене веры. Долгое ожидание Лжедмитрием Марины Мнишек в Москве, после свадьбы, заключенной по католическому обряду в Кракове осенью 1605 года, было связано с попыткой разрешения папским судом вопроса о возможности принятия причастия от православных иерархов. Интересно, что уже после свадьбы в Кракове Марина Мнишек считала себя «московской царицей», она так и подписалась в книге почетных гостей Ягеллонского университета (следом за польскими королями и королевами). Только давайте еще вспомним, что самой «царице» всего лишь шестнадцать лет и ее легко можно было увлечь перспективами величия ее будущей роли, тем, что она могла сделать на троне для объединения Московского государства и Речи Посполитой.

Наши представления о Марине Мнишек статичны, мы, вслед за Пушкиным, сразу воспринимаем ее злодейкой и интриганкой. Роль, сыгранная ею в истории Смуты, дает основания для таких обвинений, но самостоятельной исторической фигурой она становится позже, уже в Тушинском лагере, оставшись там одна без поддержки отца — воеводы Юрия Мнишка и своей семьи. Справедливости ради, стоит сказать, что семья Марины Мнишек долго пыталась вернуть ее обратно домой в Речь Посполитую. Но она уже связала свою судьбу со следующим самозванцем — Тушинским «вором». Долгое время ничем, кроме расчетливости, такой поворот в судьбе Марины Мнишек не объяснялся. Тем более, известно, что самозванец бежал из Тушино, якобы позабыв о Марине Мнишек. Однако замечательный историк Смуты Игорь Олегович Тюменцев, изучая архив гетмана Яна Сапеги, обнаружил в шведском архиве две записки Лжедмитрия II, где он обращается к ней: «Ты ж моя надежда, любимая-с, дружочек маленький» (Русский архив Яна Сапеги 1608–1611 годов. Волгоград, 2012. С. 80). И последующий брак по православному обряду в Калуге в апреле 1610 года тоже многое объясняет. Другими словами, солдатский юмор о пребывании Марины Мнишек в тушинском лагере совсем неуместен, она не «играла своей судьбой», а судьба играла ею.

— То есть она имела возможность выйти из игры, не становиться женой шкловского авантюриста, чье настоящее имя нам даже неизвестно? А оставалась в игре в значительной степени по своей воле?

— Положение ее в Тушино было сродни «неволе», как она писала в письме к отцу, показательны и слова из письма о помощи королю Сигизмунду III: «Всего лишила меня превратная фортуна», но при этом она твердо помнила о присяге всех московских чинов ей в подданство и не отказывалась от своих притязаний на престол даже в самые трудные моменты.

— В какой степени Марина адаптировала себя к русской культуре? И наоборот — есть ли свидетельства ее воздействия на обычаи Кремля? Вроде зафиксированного влияния на дворцовый обиход Агафьи Грушецкой, дочери выезжего польского шляхтича, ставшей в 1681 году первой женой царя Федора Алексеевича — старшего брата Петра Великого?

— Марина Мнишек, видимо, внутренне так и не «адаптировалась» в русском окружении, несмотря на принятое в итоге православие, церковный брак, рождение и крещение по православному обряду сына — царевича Ивана Дмитриевича в Калуге в самом конце 1610 года. С самого начала первого Лжедмитрия обвиняли в Москве после переворота 17 мая 1606 года, что он устроил свою свадьбу накануне большого церковного праздника — «Николы вешнего». До этого Марина Мнишек провела несколько дней в Вознесенском монастыре в Кремле рядом со своей будущей «свекровью» — старицей Марфой, бывшей царицей Марией Нагой и матерью настоящего царевича Дмитрия. Сохранились записки современника из свиты Марины Мнишек, бытующие под не совсем точным, но ярким названием «Дневник Марины Мнишек». Там рассказано, как польское окружение — фрейлины, служанки — восприняло русский монастырь и его пищу. Правда, девичий «бунт» быстро усмирили, пригрозив всех отослать на родину. Показательно и поведение самой Марины Мнишек на царской свадьбе в 1606 году. В выходе в Успенский собор, который видели все, она была в русском платье, а вот на пирах во Дворце, несмотря ни на что, она снова надела любимое французское платье, возможно, то самое, в котором мы видим ее на известном портрете, написанном в Вишневецком замке и хранящемся в ГИМ. В Московском Кремле Марина Мнишек провела совсем немного времени, после переворота их с отцом выслали в Ярославль, где они жили под надзором около двух лет. Тушинский лагерь был космополитичен по определению, не осталось особенных следов от пребывания Марины Мнишек в Коломне в 1611 году во времена Первого земского ополчения. Разве что в названии «Маринкиной башни» Коломенского кремля, по какой-то причине связанного в исторической памяти с заточением «царицы Смуты». А вот в эпилоге ее истории, когда вместе с казачьим предводителем Иваном Заруцким она оказалась в Астрахани в 1613–1614 годах, ею было дано распоряжение… запретить колокольный звон! Объяснялось это испугом ребенка-царевича Ивана, хотя нетрудно представить последствия таких распоряжений, но она вела себя уже как человек, находящийся в загнанном состоянии. И ее окружение в тот момент было соответствующим — какие-то казаки Треня Ус, Боров, Лысый…

«Ожог» Смуты и взаимное отталкивание от встреч с другой культурой были велики и долго продолжали действовать, но это не распространялось на контакты с протестантскими странами, также враждебно настроенными к католической Польше. Малоизвестно, но и для царя Михаила Федоровича сначала искали невесту в Швеции и Дании. Однако в итоге утвердилась другая традиция царских браков с невестами из незнатных русских родов, чтобы не создавать преимуществ одним аристократам перед другими. Хотя все равно следом за царицей Евдокией Стрешневой или Марией Милославской во Дворце появлялись целые кланы новых людей, сначала бывшие «парвеню» при Государевом дворе, со временем они становились частью самого ближнего круга царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича.

Агафья Грушецкая (о которой вы упомянули), казалось бы, выбивается из этого ряда: польское происхождение ее фамилии, совпадение брака царя Федора Алексеевича с некоторыми переменами в дворцовом обиходе и костюме подводит к мысли о каком-то влиянии этого брака на царя. Однако Агафья Грушецкая, скорее, следовала моде, чем направляла ее: предок Грушецких выехал на русскую службу в конце XVI века, поэтому несколько десятилетий спустя род кашинских дворян Грушецких уже ничем не отличался по своему статусу в XVII веке от рода, например, мещовских дворян Стрешневых. Новые веяния в моде пришли из Польши раньше, еще при царе Алексее Михайловиче, и они были обусловлены войной и дипломатией. Успешные походы русской армии после 1654 года под Смоленск, Минск, Брест, Полоцк, Вильно и Ригу привели к переселению в Московское государство многих жителей Великого княжества Литовского. Начался, сначала подневольный, взаимный «культурный обмен», так как армии без трофеев не воюют. 350 лет назад в январе-феврале 1667 года (кстати, совершенно бездарно пропущенный юбилей), после тринадцатилетней войны состоялось заключение Андрусовского перемирия с Речью Посполитой. Инкорпорация земель Левобережной Украины требовала, в частности, и общих перемен в костюме, чтобы подданные из разных частей государства «узнавали» друг друга.

Царь Федор Алексеевич внес изменения только в придворное платье, когда по указу 22 октября 1680 года произошла отмена дедовских охабней и однорядок. Однако в памяти современников, как показал Павел Владимирович Седов в книге «Закат Московского царства», изменения служилого платья стали трактоваться чуть ли не как целая реформа и разрешение повсеместно носить польское платье. В эти представления укладывается и роль царицы Агафьи, якобы, дочери польского дворянина. Однако, по точным словам историка, в этом случае всего лишь «уменьшалась дистанция между московским и польским костюмом». Общие перемены в женской одежде вообще не прослеживаются, за исключением редких упоминаний в дворцовых документах о заказе царицей Агафьей «польских» шапочек. Выполнять этот и другие царские заказы должны были не придворные мастера Царицыной палаты, а мастер-поляк, живший в Мещанской слободе в Москве. Как они выглядели — неизвестно, можно только предполагать по аналогичным образцам их польского костюма. Впрочем, общее сближение с Польшей было продолжено царевной Софьей и Василием Голицыным, заключившими Вечный мир с Польшей в 1686 году. Этим событиям прежде всего и соответствовали «модные тенденции» с включением польских элементов в московский костюм XVII века.

— Дальше — дочери первого Романова, Михаила. Там вроде такой интересный персонаж — Ирина Михайловна, которую пытались выдать замуж за датского принца. Что мы про нее знаем? Вот всякие истории с поддержкой старообрядцев и так далее. В какой степени эти женщины могли влиять, к примеру, на кадровую политику? Что мы про это знаем? Что мы знаем про самих этих женщин — степень их образованности и т.д.?

— Старшую дочь царя Михаила Федоровича царевну Ирину Михайловну, конечно, могли лишь поставить в известность, когда обсуждалась ее судьба в последние годы царствования Михаила Федоровича. Воспитание ее было старомосковское, как и у всех прежних цариц и царевен, в этом смысле она очень похожа на царя Алексея Михайловича, а брат и сестра во время всей жизни относились друг к другу очень тепло, хотя случалось, что обстоятельства их разводили, и история со старообрядцами, заступничеством за несчастную боярыню Морозову — один из таких случаев. Сохранилась уникальная частная переписка — письма царя Алексея Михайловича из походов времен русско-польской войны. Имена сестры царевны Ирины Михайловны и других сестер-царевен Анны и Татьяны стояли у него на первом месте, и только потом шло обращение к жене и детям. Царь Алексей Михайлович писал царевне Ирине Михайловне обо всех значимых событиях войны, а находясь в походе, не забывал праздновать именины сестер.

Про влияние сестер на царя Алексея Михайловича, конечно, было известно, и было бы даже странно, если бы им не пользовались, особенно при заступничестве за людей, попадавших в царскую опалу. У царицы и царевен был свой двор, и через служивших там людей всегда можно было передать «челобитенку», минуя обычный путь через приказы со знаменитой московской «волокитой». Сохранилось письмо протопопа Аввакума с обращением к царевне Ирине Михайловне: «Ты у нас по царе над царством со игуменом Христом, игумения». И в «Житии боярыни Морозовой» приводятся слова царя Алексея Михайловича в ответ на просьбы сестры и напоминания о том, сколько для царя сделал боярин Борис Иванович Морозов: «Добро, сестрица, добро! Коли ты дятчишь об ней, тотчас готово у мене ей место!» Но это уже особое время, когда на отношения внутри большой царской семьи повлияла новая свадьба царя с Натальей Кирилловной Нарышкиной в 1671 году. Как во время первой царской свадьбы с несостоявшейся «касимовской невестой» Евфимией Всеволожской, так и во второй раз, с одной из претенденток — Авдотьей Беляевой, на выбор царя пытались повлиять. И на этот раз это было связано с царевной Ириной Михайловной. Вообще это стало недоброй традицией Дома Романовых в XVII веке, как написал об этом исследователь «брачной политики» русских царей профессор Рассел Мартин [1], у царя Михаила Федоровича была мать, вмешивавшаяся в его свадебные планы, а у царя Алексея Михайловича — сестра Ирина.

— А все-таки, про образование и воспитание сестер и дочерей царя Алексея, — чему и кто их учил? Вот пишут в популярных книжках, что царевну Софью учил Симеон Полоцкий чуть ли не латыни. Если так, то с какой целью? Как тогда это действие объясняли?

— Ответить на вопрос об образовании и воспитании сестер и дочерей царя Алексея Михайловича сложно. В отличие от царевичей, сведения о назначении воспитателей царевнам сохранились хуже. Известно, например, что некая мастерица Марья была «учительницей» царевны Татьяны Михайловны, о чем это может свидетельствовать? Явно не о книжном обучении. Есть описи имущества царей и царевичей, где перечислены многие четьи книги и рукописи, включая, как это было с описанием библиотеки старшего сына и наследника царя Алексея Михайловича — царевича Алексея Алексеевича, книги на иностранных языках. Учитель царевича Симеон Полоцкий обучал не только царевича, но и его младшую сестру царевну Софью, а одним из «предметов» могла быть латынь? Конечно, при лояльном отношении царя Алексея Михайловича к иноземной «мудрости» такое возможно. Планы обучения латинскому языку при домашнем образовании в «гимнасионе» или в «Академии» у Симеона Полоцкого тоже существовали. Но он был обязан соизмерять свои шаги в этом направлении с неприятием латинской образованности в русской церкви. Когда царевне Софье Алексеевне в 1685 году был подан Сильвестром Медведевым «Привилей» на создание академии, его главная идея была в подконтрольности самого процесса обучения и даже полный запрет на домашнее образование, включая латынь. Хотя при царевне Софье и создали Славяно-греко-латинскую академию, по-настоящему преподавать там латынь стали только в петровское время. И при этом от учителей требовалось «исповедание веры» как подтверждение лояльности православию и отречения от латинства, а о женском образовании тогда и не слышали.

— Что представляли собой дворы цариц и царевен? Насколько хороша для карьеры служилого человека была служба при таких дворах?

— Лучше Ивана Егоровича Забелина до сих пор никто не знает про эту внутреннюю историю царицыной половины дворца. В значительной мере круг ее интересов, кроме воспитания царских детей, замыкался на деятельности мастерских Царицыной палаты, изготовлении драгоценного лицевого шитья, покровов. Но «рукоделье» не было, конечно, единственным смыслом существования женской половины дворца. Царицы и царевны участвовали в царских походах по монастырям, находились рядом во время поездок в дворцовые села — Рубцово, Коломенское, Измайлово, их даже интересовали приемы иностранных посольств.

— Но ведь их не пускали на эти приемы…

— Женскому любопытству никогда не было пределов… Они могли наблюдать за приездом послов и ходом приемов из своих покоев или находясь в Воскресенских воротах Китайгородской стены. Из записок Адольфа Лизека известно, что в 1675 году царь Алексей Михайлович попросил имперских послов согласиться на первый прием в Коломенском, чтобы царица Наталья Кирилловна могла подробнее рассмотреть всю процессию. Потом во время переговоров она находилась в соседней комнате и поглядывала в полупритворенную дверь, хотя ее никто и не мог видеть. Но всю «тайну» нарушил Петр, вырвавшись от матери и открыв дверь еще до того, как имперские послы вышли из комнаты.

Продолжая разговор о дворах цариц и царевен — их стоит также разделить на церемониальную и обслуживающую части. Достаточно перечислить верховых боярынь, казначей и бывших у них на подхвате боярышень, ларешниц, учительниц, кормилиц, псаломщиц, постельниц, комнатных баб, мастериц и портомой, чтобы понять населенность этого небольшого дворцового мирка. В ближайшее окружение цариц входили представительницы главных аристократических родов, боярские жены и вдовы, а также их родственницы. Но не только, из числа царских родственников назначался царицын дворецкий, возглавлявший Приказ царицыной Мастерской палаты. Существовали также чины царицыных стольников и детей боярских. По словам беглого подьячего Григория Котошихина, оставившего подробное сочинение о Русском государстве XVII века, на службу в царицыных стольниках брали детей аристократов, достигших 10 лет, а дальше, по достижении ими 15–17 лет, их брали на службу в Государев двор, а кто-то попадал в царские спальники. Служба в царицыных детях боярских была менее почетной, хотя иногда и полезной для представителей не слишком родовитого дворянства, попадавших во дворец.

Чтобы раскрыть значение службы в царицыном дворе, расскажу историю, которую мне удалось восстановить, изучая биографию князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Князья Пожарские к концу XVI века потеряли свое старшинство в стародубской ветви рода Рюриковичей. Князю Дмитрию приходилось начинать службу во Дворе с низших чинов — «стряпчим с платьем», к тому же его отец умер рано, когда он был еще ребенком, поэтому его мать княгиня Мария Федоровна должна была какое-то время самостоятельно заботиться о семье. Известно, что со временем она стала верховой боярыней во дворе царицы Марии Годуновой — жены царя Бориса. Но как ей это удалось? Все встало на свои места, когда выяснились дружеские и деловые связи отца князя Дмитрия Пожарского с князем Андреем Ивановичем Гундоровым, дворецким — главою двора царицы Марии Годуновой. Кстати, местнические представления служилых людей в Государевом дворе распространялись и на их матерей и жен. Тот же князь Дмитрий Пожарский «бил челом» царю Борису Годунову в связи с назначением на службу его матери ниже другой боярыни (только это был повод для того, чтобы уколоть стольника князя Бориса Лыкова, попавшего в царскую немилость в связи с делом Романовых). При компенсации за оскорбление, нанесенное женам, также учитывался «чин» ее мужа — боярыням, женам и дочерям московских и городовых дворян, купцов и посадских людей платили разные суммы.

— Тот же вопрос относительно Натальи Кирилловны Нарышкиной — в какой степени она что-то решала? Особенно после 1689 года, когда свергли т.н. правительство царевны Софьи? И тогда уж про Софью. Сколь необычна она была для Москвы? Действительно ли она самостоятельно занималась государственными делами или все сводилось к назначению на должности фаворитов?

— Два переворота — 1682 и 1689 годов — эта прямая история столкновения Милославских и Нарышкиных по поводу передачи власти. Противостояние правительницы царства Софьи Алексеевны и царицы Натальи Кирилловны было сильным, и его истоки — в житейских отношениях дочери царя Алексея Михайловича с его новой женой. Когда умерла мать Софьи — царица Мария Милославская, царевне было 11 лет. Понятно, что ее воспитание стало заботой тетушек, прежде всего старшей из них, царевны Ирины Михайловны. Исследователи, как говорилось, именно ей отводят главную роль в сопротивлении браку царя с Натальей Нарышкиной. Круг замкнулся! Отдельное значение имела роль боярина Артамона Матвеева, без которого Нарышкины вряд ли бы оказались во дворце, а он в последние годы жизни царя Алексея Михайловича многое делал для повышения значения «малого двора» царицы Натальи Кирилловны и родившегося в 1672 году наследника — царевича Петра Алексеевича. Трагическая гибель Матвеева в ходе событий 1682 года лишила царицу Наталью Кирилловну главного «подпора».

Царевна Софья, получившая власть в ходе новой Смуты (так она и называлась современниками), — конечно, недооцененная фигура в нашей истории. Сопоставляя период, наступивший после стрелецкого бунта 1682 года, и время правления царицы Натальи Кирилловны в 1689–1694 годах (до ее ранней смерти), можно заметить существенные отличия. При царевне Софье очевидно движение вперед, а у царицы Натальи Кирилловны — консервативное стремление ничего не менять, приведшее к застою и невиданному казнокрадству. Двадцатилетний Петр, оставаясь соправителем со своим старшим братом Иваном Алексеевичем, мало чем интересовался, кроме строительства кораблей. А царица Наталья Кирилловна передоверила управление другим лицам из своего родственного окружения. Любовь царя Петра к матери была очень сильна, от нее он, наверное, унаследовал и ненависть к царевне Софье. Со временем и памяти не осталось о добрых делах времен семилетнего правления царевны Софьи в Московском царстве. Однако на жизнь сводной сестры Петр посягнуть не смел. Редко обращают внимание, что Софья долгие годы, даже живя в Новодевичьем монастыре, по-прежнему оставалась царевной, а монашеский постриг вынужденно приняла только после событий «стрелецкого бунта» 1698 года.

Никакого участия в делах после 1689 года она, конечно, не принимала, но это не значит, что она сама перестала следить за тем, что происходит в царстве. И другие царевны, ее сестры, продолжали навещать ее в Новодевичьем монастыре и рассказывать о событиях во дворце. Согласно следствию о «стрелецком бунте», о царевне Софье помнили и даже надеялись, что она может вернуться на царство. Обвинение доказывало, что у стрельцов были планы прийти в Москву и подать челобитную царевне Софье Алексеевне, чтобы «она по-прежнему была к Москве к правительству». Сторонников царевны Софьи не в «простом народе», а в Государеве дворе, после процессов окольничих Федора Шакловитого, Алексея Соковнина и думного дворянина Ивана Цыклера, не осталось. Если они и были, то должны были забыть о своей прежней поддержке царевны Софьи. Хотя, если бы царевна Софья не стала монахиней Сусанной, она вполне могла олицетворяться с новизной, только не насильственно насаждаемой сверху Петром, а продолжавшей перемены, начатые в царствования отца и брата, а также в период ее собственного правления.

— Ну и, наконец, героиня другой вашей книги в серии «ЖЗЛ» — Евдокия Лопухина, первая жена Петра Великого. При всей незадачливости судьбы, она выглядит как-то блекло даже на фоне перечисленных членов правящей семьи…

— Блекло-то блекло… Только пророчество «Петербургу быть пусту» вспоминают до сих пор… Можно, конечно, всех успокоить: никакого пророчества, упомянутого Анной Ахматовой в «Поэме без героя» («И царицей Авдотьей заклятый…»), не было, но не в этом дело. История о царице Евдокии Лопухиной — это еще и своеобразное свидетельство о нашем отношении к истории, чем мы в ней интересуемся: государством или человеком, громом орудий, победами или частной жизнью. Но самое главное, есть ли в историке способность к сопереживанию, готов ли он оправдать несправедливости, трагедии и казни государственной целесообразностью. Евдокия Лопухина — вычеркнутая фигура русской истории, а поскольку это сделано рукою самого Петра, то сначала никто и не брался за эту историю, пока впервые о ней подробно не написал Михаил Иванович Семевский в очерке, опубликованном в «Русском вестнике» в 1859 году.

Не пересказывая биографии царицы Евдокии, скажу только об одном, наиболее поразившем меня документе из бывшего тайного Государственного архива — Манифесте 5 марта 1718 года о «винах» царицы Евдокии. Удалось увидеть не только печатный экземпляр, но и рукопись, правленую самим Петром. На первой странице находится вписанное Петром объяснение ее преследования: «для некоторых своих противностей и подозрения».

— То есть одного подозрения оказалось достаточно…

— А теперь представьте: царь сидит и правит обвинение жене, вынужденно отправленной им самим в монастырь. Другой формы развода для царей тогда не знали, но, оказывается, Евдокия Лопухина обманула царя Петра, и весь ее так называемый «постриг» был только для вида: она долго продолжала думать и молиться о том, что еще вернется во дворец из своей ссылки в Суздальском Покровском монастыре! Как поступает царь? Петр I устраивает с помощью своих преображенских офицеров и следователей Генерального двора в Преображенском целый государственный процесс, показательные казни на Красной площади. Царевич Алексей Петрович погиб, а царица Евдокия снова отовсюду исчезла, и лишь немногим посвященным известно о ее переводе в Старую Ладогу, ближе к Петербургу. Удивительно и превращение «монахини», как ее презрительно называли в окружении Петра, в «государыню-бабушку» и одно из первых лиц государства после вступления на престол ее внука императора Петра II в 1727 году. Но жить во дворце она не могла, оставшись в назначенном ей ранее для пребывания Новодевичьем монастыре. (Тут стоит отметить, что и двор самого Петра II переехал в Москву. — Л.У.) Там вместе с нею и оказалось похоронено само Московское царство.

— Ну, и такой вопрос. XVIII век в России — это «бабье царство»: 68 лет женского правления. В какой степени для русских людей предыдущего века была дика идея царицы-самодержицы? Это каким-то образом подготавливалось в сознании и культуре или то была чисто послепетровская новация?

— Конечно, никакой дискриминации женского правления в русской истории не существовало еще со времен княгини Ольги. Просто при нормальном династическом порядке нужды в передаче власти в государстве кому-то из женской половины рода Рюриковичей не существовало. Но даже и в этом случае сохраняется память о выдающихся представительницах правящего рода. Например, жена князя Дмитрия Донского — великая княгиня Евдокия Дмитриевна, основавшая кремлевский Вознесенский монастырь. Напрашивается упоминание о регентстве Елены Глинской. Впрочем, как показал в своем исследовании политического кризиса 30–40-х годов XVI века Михаил Маркович Кром (см. его книгу «Вдовствующее царство»), на вопрос о пределах ее власти простого ответа не существует. Хотя титул «государыни» и был общепринятым, у власти правительницы Елены Глинской при юном царе Иване Грозном были известные ограничения. Ее легитимность имела основанием «приказ» мужа — великого князя Василия III, поэтому власть Елены Глинской рассматривалась как временная, до совершеннолетия ее сына царя Ивана. Елене Глинской подчинялся Государев двор, но далее, уже в делах дипломатии, она не могла свободно распоряжаться.

Вспомним и другую вдову — царицу Ирину Годунову, несколько дней после смерти царя Федора Ивановича в 1598 году Русское государство находилось под ее прямым правлением. Она провела амнистию, от ее имени выпускались указы о распределении воевод, и ее удаление в Новодевичий монастырь с последующей передачей власти брату, боярину Борису Годунову, стало частью важного для современников процесса передачи власти от Рюриковичей к Годуновым. Родство по женской линии с династией Романовых (через «кику» — свадебный головной убор) стало потом и главным аргументом в обосновании прав Романовых на царский престол. Они упоминали о первой жене первого царя Ивана Грозного Анастасии Романовне (патриарх Филарет был ее племянником, а царь Михаил Федорович — внучатым племянником).

Петр из-за своих матримониальных дел запутал ясный механизм передачи власти в Доме Романовых на весь XVIII век, особенно после указа о престолонаследии 1722 года, вводившего право выбора наследника по воле самого монарха. Намерения Петра были понятны: он стремился открыть своим детям путь к престолу, обойдя старшинство первого сына царевича Алексея Петровича и его детей. Права царевен Елизаветы Петровны и Анны Петровны на престол оставались призрачными из-за их рождения до церковного брака Петра и Екатерины, заключенного только в 1712 году (перед Прутским походом, ввиду военных опасностей, Петр объявил ее законной женой, но венчание тогда отложили). Была надежда на сына Петра Петровича, «Шишечку», как его любовно прозвали родители. Но он умер ребенком, поэтому передача власти так и осталась до смерти Петра нерешенной проблемой.

За «доброй» императрицей Екатериной стоял ее давний друг Александр Данилович Меншиков. Его интрига с возможной свадьбой дочери и императора Петра II не удалась. Сам «корабль» Российской империи, по образным словам одного из иностранных наблюдателей, остался без штурвала. Когда умер юный император Петр II, обсуждались даже права царицы Евдокии на престол. Но линия наследников Петра на время пресеклась, и вперед вышли совершенно к этому не готовившиеся потомки по женской линии царя Ивана Алексеевича: императрица Анна Иоанновна и правительница Анна Леопольдовна при сыне-младенце императоре Иване VI.

Императрица Елизавета Петровна продолжила линию детей Петра I на троне, а обращение к «петровскому наследству» стало для нее главным оправданием совершенного дворцового переворота. Правда, у императрицы Елизаветы не было наследников, поэтому ее выбор при передаче власти пал на племянника — сына ее сестры Анны Петровны, будущего императора Петра III. Отсюда «один шаг» (но какой!) к правлению Екатерины Великой, продолжившей апологию Петра в России как удобное оправдание нового дворцового переворота в 1762 году. «Петру I — Екатерина II» — великая, но лукавая подпись на монументе Медного Всадника, пропускающая как ненужное всех других правителей и правительниц России после Петра Великого. Завершил женское правление в России сын Екатерины Великой Павел I, окончательно отменив петровский указ о престолонаследии. В свою очередь, его сын Александр I, вышедший известить гвардию об «апоплексическом ударе» отца и переменах на императорском троне, по преданию, произнес слова: «При мне все будет, как при бабушке». Несбывшееся обещание… И это тоже был март, только далекого 1801 года…

Примечание

↑1. См. его работу: A Bride for the Tsar. Bride-Shows and Marriage Politics in Early Modern Russia. Northern Illinois University Press, DeKalb, IL, 2012.