Хозяин Казанской губернии: об истории казанских губернаторов 1800–1860-х годов

Бикташева А.Н. Антропология власти: казанские губернаторы первой половины XIX века. – М.: Новый хронограф, 2012. – 496 с. – (серия: «Российское общество. Современные исследования»)

Один из соблазнов, неизменно подстерегающих нас, все равно, говорим мы о прошлом или о настоящем, — помещать ситуацию в рамки бинарных противопоставлений: «власти и общества», «центра и периферии» и т.п. Сила этого соблазна — как, кажется, и большинства других, которым подвластен человек, — в том, что эти противопоставления и отчасти верны, и одновременно имеют внятную прагматику: они позволяют нам не только нечто ухватить в реальности, но и расчертить пространство выбора таким образом, что последний оказывается если не прост, то внятен. Усложнение и детализация, напротив, ведут к тому, что каждая ситуация не только оказывается уникальной, но и не поддается каким-то однозначным оценкам: сторон оказывается существенно больше двух и у каждой из них оказывается своя логика, свои собственные цели, краткосрочные и долгосрочные, и результат их действий и последствия их стремлений, зачастую весьма далекие от декларируемых и/или осознаваемых.

Огромная ценность исследования, предпринятого А.Н. Бикташевой, — в детальном и многогранном рассмотрении устройства и функционирования губернаторской власти в Казанской губернии с начала XIX века и вплоть до начала 1860-х годов. Многогранность в данном случае особенно важна: она позволяет уловить историческую динамику в ее конкретике, увидеть, с одной стороны, как изменяются функции губернаторской власти, а с другой — как одни и те же функции реализуются меняющимся образом. В результате проявляются не только институциональные особенности власти губернатора, но и роль личностного фактора — и то, насколько институциональные рамки давали возможность проявиться последнему, насколько предполагали личностные особенности как необходимое дополнение к существующей рамке правил, а насколько блокировали его.

Остановиться на хотя бы основных темах, затронутых в исследовании, нет никакой возможности: фактически автор предлагает губернский срез устройства и функционирования государственной и административной власти в Российской империи первой половины XIX века, создавая очень насыщенное исследование, побуждая ставить вопросы как об общеимперском устройстве, так и о том, насколько конкретные практики связаны с местной спецификой, а насколько они являются типичными — и для каких из российских губерний они являются таковыми.

Если говорить об относительно «большой» исторической динамике, то в хронологических пределах, рассматриваемых в работе, положение губернатора меняется принципиально. Губернатор, который в первые годы столетия еще является в первую очередь посланником императора, его представителем на месте, личная инициатива которого не только много значит, но и предполагается при назначении, к середине века уже является в первую очередь чиновником: становление министерской системы делает его одним из должностных лиц в системе Министерства внутренних дел. Соответственно, за министерством остается и текущий контроль за его деятельностью, он исполняет поручения, спускаемые ему по министерской иерархии, и отчитывается об их выполнении и т.д. Изменение положения заметно уже и в том обстоятельстве, что теперь отставка губернатора проходит через Комитет министров, а не через Сенат — передача властных полномочий в отношении губернатора от Сената к иным органам будет продолжаться еще в 1830-е годы, но в целом после издания Свода законов в 1832 году и Общего наказа губернаторам в 1837 году процесс можно считать завершенным.

Ярко, с массой любопытных деталей описаны сенаторские ревизии, которым многократно подвергалась Казанская губерния. Сама система сенаторских ревизий была в целом очерчена еще в узаконениях павловского царствования — когда предполагалось сделать их регулярными и тем самым выстроить систему постоянного контроля за деятельностью местных властей, через определенные временные промежутки. В действительности столь стройная схема не осуществилась: и при Павле, и при Александре I ревизии, назначаемые Сенатом, проводились неравномерно, вместо логики периодического контроля возобладала логика реагирования, по мере накопления жалоб и доносов, свидетельствующих перед лицом центральных властей о неблагополучии в конкретной губернии. При этом следует отметить, что подобное реагирование отнюдь не обязательно было связано с доверием к доносителям: массив и характер поступающих жалоб в любом случае обозначал отклонение от нормального течения дел, демонстрировал наличие в губернии значительных конфликтов, которые не могли по тем или иным причинам решиться на местном уровне — в силу, например, слабости губернатора, наличия значительной оппозиции ему среди местного чиновничества и/или дворянства и т.п.

Практика сенаторских ревизий и их последствия продемонстрировали к началу николаевского царствования существенное отклонение от задуманного результата: вместо эффекта демонстрации сильной власти они приводили к существенному ослаблению местной власти, стимулировали конфликты с губернатором, положение которого оказывалось особенно трудным. Примечательно, что для карьеры губернатора александровской эпохи весьма предсказуемым концом было оказаться под судом за действия, совершенные им во время пребывания в своей должности. Независимо от того, каким оказывался результат судебного разбирательства, он не только становился тяжелым испытанием для губернатора, но и, что существенно важнее в аспекте функционирования государственной власти, приводил к устранению губернатора от должности. Наиболее удобным обвинением в адрес губернатора было мздоимство и лихоимство [1] — либо совершаемые лично, либо обвинение в потворстве подчиненным властям, по слабости или по подразумеваемой собственной заинтересованности. Собственно, подобное обвинение принадлежало к числу «беспроигрышных», поскольку функционирование государственного аппарата было невозможно без подобного рода действий, которые вместе с тем являлись противоправными — любое чиновное лицо оказывалось вынужденным либо их терпеть, либо само принимать в них участие.

Единственной альтернативой было бы назначение на все значительные должности лиц, не только обладающих существенным собственным состоянием, но и готовых тратить его на отправление государственных функций, начиная с элементарного — найма в частном порядке достаточного штата писцов, поскольку официально утвержденный штат оказывался совершенно недостаточен, или доплат тем же писцам, поскольку за установленное жалование найти желающих оказывалось практически невозможно (если не позволять им получать некоторую мзду от лиц, заинтересованных в скорейшем результате их трудов).

Проблема в данном случае оказывалась, по меньшей мере, двойственной: во-первых, ограниченное число лиц, отвечающих подобных критериям и готовых принимать на себя губернаторские обязанности; во-вторых, то, что подобная практика прямо противоречила усилиям по профессионализации государственного управления, становлению бюрократического аппарата — назначение такого рода лиц вело бы к росту частно-публичной власти, тогда как имперская власть стремилась к институционализации, переходу от роли «сильных персон» к формальному статусу.

Тем самым губернатор оказывался в ситуации вынужденности постоянно нарушать установленные нормы: последние выступали скорее в качестве ориентиров, чем правил действия. Однако сложность состояла в том, что модус, в каком истрактовывались эти нормы другими, был неподконтролен: ревизор или надзорный орган могли сойтись в этом понимании с губернатором, а могли, если считали для себя это по каким-либо причинам выгодным или обязательным, истолковать нормы буквально.

Инструмент сенаторских ревизий, как уже отмечалось, был нацелен на то, чтобы поставить верховную власть «над» всеми местными конфликтующими или, напротив, достигшими согласия силами. Однако его цена при частом применении оказывалась слишком велика, не только ослабляя местную власть, но одновременно представляя центральную власть как действующую эпизодически — вопреки поставленной цели достижения эффекта постоянного и равномерного контроля. Бикташева убедительно подтверждает на примере Казанской губернии тезис, согласно которому роль жандармского надзора заключалась в обеспечении регулярного контроля за действиями местных властей. В николаевскую эпоху центральная власть избегает афиширования возникающих конфликтов, стремится создать «монолитный» образ государственной власти, где местные власти — представители центральной, обретающие свою силу не самостоятельно, а лишь производным образом, не в силу личного значения, влияния, а должности. Зримым воплощением этого становится губернаторский дворец — с одной стороны, возводимый с конца 1830-х на традиционном месте власти, в Казанском кремле, а с другой — визуально отсылающий к Большому Кремлевскому дворцу, созданному К.А. Тоном: местная власть тем самым предстает «репликой» власти центральной.

Согласно анализу губернаторского правления в Казани в николаевские времена, проведенному Бикташевой, центральная власть отказывается от прежних практик поиска компромисса между местными центрами силы и собственными представителями. Теперь на смену довольно явному процессу балансировки интересов, когда от губернатора требовалась в первую очередь способность ладить с местным дворянством, приходит гораздо более завуалированная система практик — местные голоса теперь не должны становиться явными, они доносятся через жандармский корпус, через неформальные связи: государственная власть теперь делает все, чтобы не допустить публичного конфликта. Так, в случае с жандармским надзором воспрещается, чтобы жандармский офицер передавал собранные им сведения губернатору — запросы и предписания, основанные на собранных данных, неизменно спускаются «сверху», равно как быструю и однозначную реакцию встречает попытка губернатора воспользоваться ресурсами жандармского корпуса для реализации местных полицейских задач. Донос, как отмечает автор, перестает восприниматься как «гражданский поступок»: на смену прежней модели соперничающих между собой сил, обращающихся к высшей власти, приходит идеал отлаженной бюрократической машины, использующей для надзора и контроля собственные средства, блокирующей привычное «ябедничество», заменяя его непубличным «осведомлением».

Примечательна и выявляемая Бикташевой отчетливая преемственность повестки, демонстрируемая последовательно сменяющимися губернаторами. Этому, как отмечает исследовательница, способствует форма губернаторских отчетов, становящаяся все более жесткой: губернаторы, с одной стороны, воспроизводят положения отчетов предшествующих лет, с другой — это способ вновь и вновь напоминать об остающихся нерешенными проблемах. Воспроизводство положений тем самым не носит «механического характера», это бюрократическая рутина, которая имеет внятный смысл — указание на реальную значимость проблемы и напоминание о разработанных вариантах ее решения. И обращение к практике демонстрирует, что подобная тактика достигала своих целей: проблема, которую не удавалось решить немедленно, тем не менее сохранялась в повестке и затем, годы спустя, оказывалась разрешенной, как, например, в случае увеличения штатов казанской полиции и изменения полицейского районирования города или, например, мощения дорог.

Любопытна фигура последнего казанского губернатора дореформенного времени — П.Ф. Козлянинова, правившего губернией с 1857-го по 1863 год. Он назначается на смену И.А. Боратынского (брата поэта), перешедшего на службу в Петербург, и на него падает вся работа по организации губернского комитета по крестьянскому вопросу, а затем и проведение крестьянской реформы. Характеризуясь современниками как николаевский служака, человек весьма небольшого образования, он предстает весьма эффективным администратором: его ум, позволяющий оценить недостаточность собственных знаний, побуждает его выбирать образованных сотрудников (чему большим подспорьем является университетский статус города), а навык службы и исполнительность делают его последовательным проводником теперь уже реформаторских и либеральных планов правительства. Весьма любопытна и характерна для перемен, происшедших в сфере губернаторского управления, история конфликта губернатора с местным предводителем дворянства. В отличие от аналогичных конфликтов 40 и 30-летней давности, теперь обе конфликтующие стороны сохраняют неплохие личные отношения, иными словами, столкновение носит не персонифицированный, а институциональный характер: губернатор, отстаивая программу Министерства внутренних дел, противостоит губернскому предводителю, выражающему позицию дворянского большинства губернии, но оба не отождествляют свои должностные мнения и действия с личными. За несколько десятилетий бюрократическая институциональная рамка оказалась выстроена и воспринята на местном уровне — а губернатор стал в первую очередь государственным чиновником, отправляющим свои должностные обязанности и достаточно легко заменяемым другим без того, чтобы вызывать ощутимый беспорядок в местных делах.

Впрочем, не следует преувеличивать и достигнутую степень «безличности» власти — изменение очень ощутимо по отношению к предшествующим временам, но роль личности губернатора и его публичного образа оставалась весьма большой, губернии жили по своеобразным «эпохам», связанным с именами более или менее долговечных «хозяев губернии». О сочетании бюрократического и персонального хорошо говорит массовая смена губернаторов в 1861–1863 годах: за это время из 53 состоявших на службе губернаторов были уволены со своих постов 42, т.е. 79% от общего числа, — новое время, новые реформы, начиная с введения земств и судебной, равно как постепенное «поправение» правительственной политики в других аспектах, требовали новых людей, но столь массовая замена, происшедшая в «рабочем порядке», демонстрировала крепость сложившихся институциональных рамок.

Примечание

↑1. В русском праве того времени под «мздоимством» понималась плата за совершение действий, входящих в круг обязанностей должностного лица (например, за скорейшее разрешение дела или совершение действий, которые чиновнику надлежало совершить по должности), тогда как «лихоимство» означало плату за совершение должностного проступка или преступления (т.е. двойное преступление — собственно взятку и совершение иного противоправного действия).