Параноидальный гражданин на подъеме

Когда я читаю новости и слушаю нынешних политиков, я поражаюсь, до какой степени Америку и Европу захлестнуло конспирологическое мышление. Конспирологические теории встали на место идеологий во всем, что затрагивает сердцевину политики. Они мобилизуют людей на захват улиц, они связывают политических лидеров и их последователей. Они определяют исход выборов.

Но, как говорится, «если вы параноик, это не значит, что за вами не следят».

Русская хакерская атака на серверы Национального комитета Демократической партии никак не была конспирологической теорией — это факт. И отнюдь не конспирологическая теория — то, что США шпионили за канцлером Германии и президентом Бразилии. Большая часть идущих в западном мире коррупционных скандалов — не конспирологическая теория, это уж точно. Это уже работающие заговоры (actual conspiracies).

Но существование откровенных заговоров — достаточное ли основание смотреть на все случившееся сейчас в мире в этом свете? Эпидемия недоверия, раздирающая ткань единства демократических обществ, увеличивает или уменьшает нашу свободу?? И насколько губительно для наших демократий появление нового типа гражданина, которого (или которую) следовало бы назвать «параноидальным гражданином»?

В Польше распространение мнения, что гибель президента Леха Качиньского и 95 других представителей польской элиты в авиакатастрофе под Смоленском в 2010 году было покушением, а не несчастным случаем (хотя сама Польша официально отвергает такую версию), коррелирует с успехом теперь уже правящей партии «Закон и справедливость» на последних парламентских выборах — утвердившееся мнение оказалось, по-видимому, более важным фактором выборов, чем образование, уровень доходов, религиозная принадлежность и любые другие факторы.

В США мало кто из демократов ставит под вопрос то, что президент Трамп в кармане у Кремля. Встречно, мало кто из приверженцев Республиканской партии хочет публично дезавуировать ничем не подтвержденное заявление г-на Трампа, что он и его кампания подверглись прослушке по указанию президента Барака Обамы, и тем меньше людей возьмутся опровергать ложь, что якобы протесты против нового президента оплачены миллиардерами левых взглядов.

Новые технологии коммуникации (в особенности социальные медиа) и создаваемые ими, герметичные по своей природе, медийные пузыри, вероятно, разделяют ответственность за распространение теорий заговора. Но мучительно тревожный вопрос — не то, почему люди готовы в наши дни поверить во что ни попадя, а то, как политические идентичности выстраиваются вокруг общеразделяемых теорий заговора — куда более, чем общеразделяемых идеологий — и как это меняет внутреннюю логику демократии и способность граждан требовать ответственности от своих лидеров.

Конспирологические теории делают людей безвластными. В мировоззрении, сформированном конспирологией, политическим лидерам сходят с рук их ошибочные решения, если те начинают клеймить невидимых, но предположительно могущественных врагов, замысливших против них заговор. Политика, построенная на заговоре, опаснее идеологически ориентированной политики (хотя лучше бы нам не забывать, как XX век высветил также и предельно смертоносную силу идеологий): она оказывается таковой за счет того, что конспирологические теории ослепляют людей и они уже не видят, что происходят и кто именно виноват. Но в них ведь нет и любого толка видения будущего, а кроме прочего отсутствует даже намек на то, в каком мире мы хотели бы жить.

Идеологии создают своих фанатиков, но и своих диссидентов. Многие восточноевропейские диссиденты были правоверными коммунистами и боролись против правящей идеологии именно потому, что та не подтвердила своих же утопических обещаний равенства и справедливости. Но конспирологические теории не создают диссидентов — на их место приходят зомби, то ли не желающие, то ли находящие неуместно-лишним спорить со своими политическими лидерами.

Идентичность, основанная на теориях заговора, опрокидывает необходимость самокритики. И все же гражданину легче держать руку на пульсе своих лидеров в рамках идеологий, чем в туманных дебрях конспирологического мышления. Если это на самом деле Владимир Владимирович Путин «избрал» г-на Трампа, тогда демократам не с руки задумываться, почему Хиллари Клинтон потерпела фиаско или что в ее кандидатуре было менее убедительным, чем в кандидатуре Трампа. И если протестующие против Трампа — чьи-то орудия и наемники, то республиканцы избавлены от обязанности критиковать президента и могут с большей легкостью совпасть с его линией, даже не разобрав, против каких недочетов его политики протестуют множество американцев.

Отныне нет недостатка в шумихе вокруг «постправды» и «фейковых новостей». Но фундаментальный вызов собственно демократической политике — построение политических идентичностей на общеразделяемых теориях заговора. В этом случае люди заняты не поиском истины, но раскрытием тайн. Идея истины взывает к нашему здравому смыслу. Соблазнительность теорий заговора в том, что они обращены к нашему воображению. Истину можно найти своими усилиями, тогда как тайна — то, что тебе открывает кто-то другой. А чтобы тайна была убедительна, она должна быть шокирующей и неожиданной.

В мистических романах и кинодетективах подозреваемый никогда не оказывается настоящим виновным — но в реальной жизни это нередко не так. Верить собственным глазам и собственному опыту в наши дни — признак наивности. Но манкировать собственным опытом и пренебрегать очевидным — не просто лишение себя наиболее эффективных инструментов в решении проблем, это угроза самой свободе своего суждения.

Гораздо проще заявить о том, что конспирологическое мышление бросает вызов нашим демократиям, чем понять, какой ответ дать на этот вызов. Что лучше: бороться с теориями заговора или не замечать их? Что лучше: громко возмущаться или безудержно смеяться при столкновении с ними? И не впору ли учреждать Общество анонимных конспирологов, чтобы вместе побороть новую всеобщую страсть?

Источник: The New York Times