Жан-Люк Марион: «Событие — это реализованная невозможность»

Мы думали, и до сих пор склонны думать, что мир предсказуем. Жан-Люк Марион [1] считает такой подход ошибочным. Только неопределенность — принцип, позволяющий нам сориентироваться в бытии.

— Террористические атаки, Брекзит, избрание Дональда Трампа президентом США, совершенно невообразимый сценарий президентской кампании во Франции. Эти столь разные события создают общее впечатление, что мир становится неопределенным или непредсказуемым. Разделяете ли вы это чувство?

— Не думаю, что нынешний мир стал каким-то особенно непредсказуемым. В той ситуации, с которой мы столкнулись, нет ничего чрезвычайного. Нормальная ситуация, в порядке вещей. Единственное, что стало невозможным, — думать, будто в мире можно что-то предсказать. Мы сегодня понимаем, в какой степени это не так. Сама идея, что якобы мир можно и должно познать в точности, — это конструкт, созданный метафизическими средствами. На исходе Средневековья, начиная с XIII века, метафизическая наука заявляла, что все вещи управляются системой причин. Паскаль, например, говорил: «Все вещи вызваны причинами или являются причинами», — тогда все происходящее в мире может быть понято как следствие уже известной причины. Далее, Кант уверял нас, что невозможно помыслить никакое явление, не соотнеся его немедленно с каким-то другим явлением. Метафизика создает общий принцип детерминистских объяснений, как для процессов в природе, так и вообще для процессов во времени. Прошлое, то есть то настоящее, которого уже нет, тоже определяется теми причинами, которые его произвели. Но и будущее предопределено, так как мыслится как продолжение настоящего, как переходящее в будущее настоящее: ничего не повторяется, но многое можно предугадать. Метафизика универсализует настоящее, утверждая, что всякая вещь остается во времени той же вещью, тождественной самой себе. Метафизика позволяет нам почувствовать себя в сфере постоянства, соприкоснувшись с вечными истинами.

— Но как метафизика покинула сферу идей и перешла к простым фактам?

— Метафизика слишком долго стояла на отвлеченных и довольно безвредных позициях, забыв о том, что нужно утверждать истину и применять ее на деле. Ее роль перешла к современной технике: именно она вполне осуществляет метафизическую программу. Своими инструментами, своими все более сложными системами организации техника утверждает свои изощренные модели, которые являются не просто моделями производства предметов, но равно — моделями предвидения. Метеорология, например, — диспозитив, предназначенный для предсказания завтрашней погоды. В том же самом смысле экономическая наука пытается предсказать, как именно будет развиваться производство, потребление и какие алгоритмы позволят это просчитать. В этом смысле метафизика и техника смыкаются в том, что предлагают особое видение мира, в котором царство причинности безгранично распространяется на поле предвидения.

— Но как может такое видение сбыться в наше время?

— Метафизика царила в Европе семь веков — в масштабах человечества это и вполне достаточно, и очень мало. Но такое видение мира — иллюзия. Это все равно как изучать бытие завесы или прозрачной пленки, судя по сопротивлению такого материала. Существует разрыв между проекцией понимания и самими вещами. В самих вещах мир вовсе не сводится к сумме предметов для измерений и подсчетов. И время нельзя предвидеть, и настоящее не какая-то твердая реальность, но оно идет рывками, через непредвиденные разрывы. Вот в какой мы ситуации: мы не можем не сознавать разрывы в этой пленке. Это уже стало очевидным, благодаря опять тому же удивительному сходству метафизики и техники. Прекрасно видно, что наш подход к технологиям, равно как и наше экономическое поведение, далеко не всегда руководствуется логикой, отвечающей требованиям элементарной рациональности. Мы отлично понимаем, что вопрос о священном никуда не делся — напротив, после объявленной смерти Бога он стал еще острее. Казалось бы, прогресс вписан в естественный ход развития мира, но он обернулся новой идеологией. Наши прогностические модели поизносились и поломались. Но я опять повторяю: это не какой-то кризис, это не впервой, это не новая конфигурация вообще. Уже в прошлом, в эпоху Французской революции или Первой мировой войны, вполне выяснилось, что мир не подвластен рациональности, разработанной в Новое время, в эпоху Просвещения. На самом деле, мир управляется неопределенностью; и в наши дни это уже очевидно.

— Как предложенный вами анализ может быть перенесен в политическую плоскость?

— Ущербность политических дискурсов вполне объяснима их приверженностью античной модели, принадлежащей давней эпохе. Но нас ждет будущее, и чтобы видеть, нужно уметь предвидеть. Пока будущее объявляют своим технократы, эти инженеры публичной дискуссии, у которых нет своего видения, никакой собственной глубины. Возьмем для примера США, образцовую страну организации и менеджмента. Как она разучилась что-либо предвидеть! Я преподаю в Чикаго уже более двадцати лет один триместр в год, и я мог наблюдать предвыборную кампанию вживую. Трамп вообразил себе, что достаточно быть деловым человеком, более-менее эффективным и совершенно лишенным всяких принципов в получении прибыли, чтобы руководить такой державой. Он сразу обращается к рецептам, уже исчерпавшим себя и в экономике, и в дипломатии. Говорят, что он готовится воевать с Ираном, но такая война, как все знают, — искусственное средство создать подобие национального единства, сохранить общество, которое иначе раздираемо противоречиями. Клинтон не смогла ничего этому противопоставить, она не нашла ничего лучшего, чем сказать, что шахтеры наверняка смогут найти себе другую работу, если их шахты закроются. США — империя поневоле, колонизовавшая всю планету. Это уже не настоящий проект. Ницше проницательно говорил, что американцы слишком поверхностны и слабы, чтобы быть наставниками всего мира, — и оказался прав.

— А в Европе или во Франции дела обстоят лучше?

— Часто говорят, что Европа при смерти, что это больной человек мира; и тогда Франция — больной человек этого больного человека. Мы слишком часто впадаем в пессимизм и готовы все вокруг критиковать. Но все же есть большое различие между Европой и США: мы на собственном опыте знаем, что некоторые вещи не работают, не работает война, не работает экспансионизм… — мы видели, к чему это приводило раньше. Такая ясность взгляда — наш шанс, дающий нам преимущества. Но наши кандидаты в руководители до сих пор блуждают в обступившей их пустоте. Мы даже не можем сказать, что разочарованы нашем Нормалем I (Франсуа Олландом): мы же все равно ничего от него не ждали. А если говорить о нынешней избирательной кампании, то здесь политика прогнозирования сразу упирается в узость самих программ. Кандидаты говорят, что у них есть программа, но как она вообще будет выглядеть на практике? Как можно снизить налоги? Как можно дать всему народу базовый основной доход? Мечтать можно о чем угодно, но настаивать на том, что мечты должны со временем сбываться, безответственно. Что сейчас кажется необходимым или желанным, завтра уже не покажется таковым. Проблема не в том, что у центристского кандидата (Макрона) нет программы, — проблема, что у него нет принципов. О, если бы политики признали, что контингентность (непредсказуемость исхода событий) присуща вещам, присуща и нашим действиям. Политика предвидения должна смениться политикой события!

— Понятие события — центральное в ваших работах. Как бы вы определили событие?

— Событие всегда происходит непредсказуемым образом, вопреки всяким ожиданиям. Его нельзя приписать какой-то причине, и нельзя подобрать ему объяснения. Я не могу ни переключить событие, ни произвести событие, тем более воспроизвести его. Событие само являет себя, оно заявляет себя как факт, который тем более меня затрагивает своей заявленностью. Событие отрицает оба метафизических принципа, принцип причины и принцип тождества, потому что просто не признает никакой априорности.

— Совершенно никакой?

— В метафизике мы видим такую схему: любая вещь рассматривается как возможная, а именно создающая непротиворечивое понятие о ней, и если все с вещью нормально, то она становится действительной. Техника ведет себя совсем как метафизика, выполняя ту же программу: сначала предмет задуман, он разработан в конструкторском бюро, далее он производится, и тогда он становится произведенной вещью. Всегда от возможного к действительному. Раз применяется рациональность, то рациональность и становится действительностью. Гегель выразил это в знаменитой формуле: «Все действительное разумно, и все разумное действительно». Таков проект и такова главная мечта метафизики! Но событие как раз действительно до того, как оно становится возможным или рационально осмысляемым. Поколебав порядок вещей, оно выходит за грань нашего понимания, можно сказать, оно сокрушает обычную рамку опыта и не дается нам никак, чтобы мы поняли. В этом смысле событие — это осуществленная на деле невозможность. До этого событие было немыслимым, неслыханным, до катастрофы, такой как 11 сентября, мы восклицали: «Этого быть не может!» Такова формула события, оно — сама спонтанность. 11 сентября — один из примеров события, как и Первая мировая война или революция 1917 года.

— События бывают только массового масштаба? А как быть с личной, с частной жизнью?

— Мир управляется событиями, а не предвидимыми возможностями. То же самое происходит в жизни человека. Это не я создаю событие — выражение «создать событие», как говорят о спортивных рекордах или заявлениях политиков, философски противоречиво — это событие создает меня. Рождение человека — это исходное событие, исходное и для нашего рассмотрения: никто не сможет доказать, что это он создал событие своего рождения на свет. Но так же посмотрим и на влюбленность, на дружбу, на любые желания и переживания. Настоящая встреча любящих или друзей не заявляется заранее, но вспыхивает, как искра большого пожара. Любовь нельзя просчитать заранее. И все «места встречи», всякий «менеджмент событий» — всё это оксюмороны.

Возникнув, событие дает место необратимой истине. Поясним. Хайдеггер разумно заметил — он часто бывал прав, нравится нам или нет, но это так, — что с некоторого момента в истории метафизики (с Лютера? с Декарта?) истина и достоверность стали синонимами. Было признано, что истинно то, что достоверно, и если достоверности нет, то и истина исчезает. Такое понимание в наши дни признано ошибочным: самые основательные и решающие истины нельзя подогнать под такую абстрактную мерку, как «достоверность». Важнейший выбор, который мы делаем, ориентиры, на которые мы равняемся, — часто это происходит в одиночку, помимо нас, без нас, мы еще не успели подумать что-то ясно или спланировать что-то определенно. Наша жизнь решается не в нашей уверенности, а в нашей неуверенности [2], и все оказывается событием прежде, чем стать необходимым или случайным. Все в нашей жизни оформлено неопределенностью, а точнее сказать, негативной определенностью. Если что-то и есть необратимое, то это не идея и не заранее взятое понятие, но событие, которое нельзя предвидеть, в котором нельзя увериться даже во время события, потому что его нельзя превратить в предмет. Событие не бывает позитивным в научном смысле, хотя оно неотменимо.

— Но если мы не господствуем над событиями, то как нам вести себя, когда они происходят на наших глазах? Какой этики требует ваша мысль?

— Событие следует принять. Принять — прежде всего, разобраться с шоком от события, произвести сразу расчет этому шоку. Затем нужно посмотреть на событие как на вызов, требующий ответа с моей стороны. Любовная встреча, явление эротического отношения в целом является вызовом, за которым следует целая серия насущных вопросов: «что я должен делать дальше?», «правда ли это любовь?», «как эта любовь меняет мою жизнь?». А в политической истории пример вызова… Это вызов из Лондона в Париж генерала де Голля 18 июня 1940 года, через день после вызова генерала Петена, с вызовом обратившегося к французам [3]. Ответить на такой вызов — это значило выбрать лагерь, вовлечься в политику. Существование всегда повержено, всегда немощно перед необходимостью дать ответ на вызов, и этот ответ дается.

— Но вернемся к политическим новостям. Избрание Трампа стало для вас событием? И если Марин Ле Пен придет к власти, будет ли это вызовом, на который всем нам придется отвечать, скажем, выходом на улицы?

— С точки зрения действующих сил, успех Трампа не стал для меня неожиданностью: это вовсе не было событием в точном смысле слова. А что до Марин Ле Пен, то ее победа, увы, вполне возможна, и, следовательно, это будет событием не в большей степени. Хотя я не могу утверждать этого с уверенностью, тем не менее, думаю, что ее не выберут. В бриколаже ее речей нет ничего звучного. Это не та фигура, чтобы бросать вызов. Национальный фронт — это не прибой моря, но прибитое к земле болото. Утонуть, конечно, можно и в болоте…

Современная политика — область ложных событий. Она следует эффектности рекламы и умеет только объявлять о выходе на сцену. Саркози, а за ним Олланд обещали разрыв со старым, перемену, но все оказалось иллюзией, хотя и по разным причинам. В наши дни, несмотря на личный талант, центристский кандидат (Э. Макрон) — всего лишь идеологический продукт, оформленный по законам маркетинга, какой-то извод Леканюэ в 1965 году. Консервативный кандидат (Ф. Фийон) хоть как-то сопротивляется всем «предвидениям». Одним словом, как думают все, в политике уже нет великих людей: не знаю, прав ли я, но я уверен, что великий политик должен уметь разбираться в событиях, а не пренебрегать ими и не отрицать их. Он должен быть готов столкнуться с непредсказуемым и поэтому должен руководствоваться простыми, логичными и ясными правилами.

— Но что это за правила? В общем смысле, как ориентироваться в мире совершенно неопределенном?

— В последнее время я снова стал внимательно изучать мысль Декарта, которая мне показалась очень актуальной. Наступает момент, утверждал Декарт, когда нужно остановиться в своем сомнении и следует перейти к очевидности, позитивной или негативной, — в его случае, к когито и существованию Бога. Такое решение неотменимо, и с точки зрения разума оно предвосхищает всякую очевидность понятия, это допущение, которое одновременно оказывается принятием на веру. Декарт предполагал, что здесь совершается некоторое суждение оценки или достоинства — оценка тогда относилась не к регистру субъективности, к психологии (как сейчас говорят о самооценке, о чувстве собственного достоинства), но к терминам навигации. Штурман производит примерную оценку своего положения или своей траектории с учетом солнца, ветров, течений и т.д. Как говорят, равнение по кончику носа, по интуиции. Я думаю, что нужно действовать, оценивая себя с достоинством перед лицом события, и что, хотя все вокруг неопределенно, кончик носа должен держаться с достоинством. Чтобы так было, нужен хоть какой-то компас, и его я называю принципами. Принципы в моем словаре — это не ценности субъекта и не его убеждения, но некоторые простые идеи, к которым можно прибегнуть в самых неблагоприятных обстоятельствах. Эти истины — вполне надежные, способные выдержать натиск непредсказуемых событий. Это не я защищаю принципы, это принципы мне защитой, они меня страхуют, как я осторожно страхую себя на горной тропе [4]. По Декарту, когито — это и есть такой истинный принцип, который знает, что со мной делать.

— Но в период бедствий не слишком ли абстрактно это когито?

— Когито — совсем не абстракция, что вы! Но я разрабатываю другой принцип, а именно, неизбежности неопределенности. Это тоже принцип, который знает, что с нами делать. Мы никогда не можем ничего полностью предусмотреть и ничего полностью принять в распоряжение. И мы не можем уклониться от событий и передумать нести за них ответственность.

— Кажется, круг замкнулся. Получается, что мы с уверенностью знаем только, что ничто временное не вечно?

— Да, неопределенность — это принцип. Но нельзя сказать, что это дурная весть.

Беседовал Мартен Дюрю

Примечания

↑1. Жан-Люк Марион — французский философ феноменологического направления, католический богослов, член Французской академии. — Прим. ред.

↑2. Двусмысленность глагола-оригинала — «решается» в смысле «решительна» и в смысле «решается как задача» — здесь и в нескольких других случаях сохранена намеренно. — Прим. пер.

↑3. Здесь каламбур слова appel — «вызов» и «публичное обращение». — Прим. пер.

↑4. Каламбур «страховать» и «опираться, поверять почву под ногами». — Прим. пер.

Источник: Philosophie Magazine