Интеллектуал мертв

Мертв, конечно же, как функция: люди-то живы и даже подают голоса. Но «вакансия поэта» (которая опасна, если не пуста) упразднилась сама собой: в культуре больше не предусмотрены пророческие должности. То же касается вакансий философа, писателя и прочих мудрецов: можно быть мудрым, но это больше не должность в культуре.

В культуре под вопросом иерархия знаний и под вопросом иерархия этики. Знания, этика, ценности — это то, что еще недавно исходило из некого централизованного источника, из того места, где определяется, в непрерывном споре авторитетов, общественное благо. Это могло быть подножие трона монарха, это мог быть зал парламента; но рядом с этими центрами власти существовали и ристалища мысли — университеты, трибуны, серьезная печать и так далее. Так человечество институционализировало, вплоть до современности, функцию пророка, знакомую с доисторических времен.

Пророки давно уступили место экспертам. Последние до сих востребованы, но вот незадача — экспертиза, кажется, только для того теперь и нужна, чтоб сокрушаться о провалах государств и о том, что «общественное благо» вновь не осуществилось. И вообще, нет ли проблемы в том, что мы до сих пор применяем слово «общество» (например, когда интеллектуал сочиняет колонку, но это лишь слово — между людьми-то общего все меньше). После Трампа и общества-то, кажется, в привычном смысле не существует. Существуют лишь массы людей, поделенные на территории, ограниченные государственным суверенитетом.

Государство, безусловно, существует, но оно востребовано, скорее, как барьер, ограждающий человека от его зловредной природы, но не как инструмент построения будущего. Ничего современное государство построить не может, так как его движения и маневры осуществляются ситуативно и под давлением глобального хозяйства. Представьте, что вы вселены в тесную квартиру с незнакомыми людьми и даже не знаете, где лежат чьи пожитки и чья еда, — так примерно выглядит глобальный мир. В тотально связанной и самодовлеющей мировой экономике происходят смешные вещи: США и Китай не могут разобраться, кто от кого в большей степени зависит и кто кому с каких позиций угрожает — является ли Америка придатком к производственной базе Китая или наоборот. Третья мировая, готовая хоть завтра вспыхнуть из-за третьестепенных островов рядом с Филиппинами, не разъяснит этой непонятки. То же Европа: было ли ее расширение экономического союза невиданным бонусом (приобретенным благодаря крушению советского блока) или неоправданным бременем? Этого не знают ни Франкфурт, ни Париж, ни Прага.

Экономика стала слишком глобальной и слишком сложной, каждое из государств пытается, контролируя лишь часть единого ее тела, решать свои локальные задачи — не дать деклассироваться среднему классу, накормить голодные рты, удовлетворить аппетиты элит. Зачем здесь интеллектуал, если эта деятельность очевидным образом неразумна? 2016 год познакомил нас с постправдой, с влиянием популизма и с тем, что даже самое могущественное государство мира оказываются некоторым образом failed state, — но стоит задуматься и о том, что разум не может помочь ни Америке Трампа, ни Америке Хиллари. Не может он помочь и России.

Хотя, казалось бы, кому, как не нам, недавно выбравшимся из-под глыб идеологии, не обольщаться. Ведь индустрия производства академического гуманитарного знания невероятно обширна — мы помним ощущения советского командировочного в западных супермаркетах. Проблема лишь в том, что это именно индустрия: в тотальности рынка судьба знания (его влияние, распространение, востребованность) коренным образом зависит от вкуса и ожиданий, от невидимой руки рынка, точнее — невидимых рук. Это хорошо видно на примере исторически близких нам, в чем мы не хотим признаваться, левых интеллектуалов. Огромный нарратив об альтернативном мире коммунизма и социализма сочиняется высокопрофессиональными интеллектуалами не для того, чтоб изменить мир, а постольку, поскольку интеллектуалы не способны изменить мир. Производство убедительного, академически дистиллированного, настоянного на человеческой мечте левого дискурса стало одной из отраслей экономики — по соседству мы видим независимый театр и кинематограф.

А ведь в академическом мире выстроены и огромные предприятия по изготовлению текстов о демократии и о кризисе демократии, о либерализме и о кризисе либерализма, о мире, о войне — на рынок можно приходить с любым нарративом, с любым «-измом», кроме откровенной проповеди человекоубийства. Это умножение способов объяснить социальный мир никак не влияет на способность человека его изменить.

Интеллектуал, тем не менее, готов продолжать отстаивать то, что он до сих пор считает своим, — истину. Причем тут рынок или академическая индустрия, если истина в душе и в голове? Современные коммуникации позволяют впрыскивать ее непосредственно в социум, в массы. Здесь интеллектуал обнаружит себя за одним прилавком со всеми остальными разносчиками информации и развлечений: соцсетями, видеоблогерами, лентами медиа — и немедленно почувствует свой провал. Куда-то испарилось то, что раньше сопровождало речь великого поэта, доктора философских наук, директора музея, — авторитет. Массовый зритель не тот, что в XIX и XX веке: он понял, что истина — это одно, а жизнь — другое, что, что бы ни утверждали наука, искусство истории, жизнь останется сама собой — хаотичной, суровой, грубой, что прекрасное будущее не наступит, а следовательно, нет никакой разницы, слушать умного или дурака, серьезного человека или шута. Лишь бы нравилось и давало хоть какую-то надежду.

Что же делать интеллектуалу? Поразмыслим об этом на примере нашей огромной страны. Сейчас многие читатели этой заметки озабочены своими отношениями с режимом Владимира Путина: режим и в самом деле не лучший и уж точно не самый нравственно ароматный из возможных. То немногое, в чем эффективно Российское государство, — это создание иллюзии собственной мощи как для себя, так и для стороннего зрителя. В отсутствие решения всех остальных проблем, закончиться эта великая демонстрация может столь же быстро и катастрофически, как и в 1917-м, и в 1991 году: кораблик, перегруженный стабильностью, ценностями и мифологией, внезапно зачерпнет бортом воду и перевернется. Мы останемся в воде. Приведет ли это к исправлению нравов и благоустройству жизни? Нет, потому что проблемы России не в Путине, а в ее размерах и месте в мировом хозяйстве, все меньше нуждающемся в наших основных экспортных статьях, в населении, которое должно быть деморализованным и подавленным, неважно, кем и во имя чего, просто чтобы эта конструкция держалась, — на эти три фактора не сможет повлиять ни один интеллектуал. Следовательно, Россию ждет угасающая череда полудиктатур-полудемократий, каждую из которых гуманитарий будет успешно «пересиживать» в своей нише, порой даже приписывая себе некую красивую роль в падении государства или в его защите. Но ниша эта вряд ли будет комфортной или удобной: в сырьевой зоне истины имеют еще меньшее прикладное значение, чем где бы то ни было еще. Интеллектуал будет прокручен через очередную историческую мясорубку вместе со всеми остальными сословиями.

Давайте расширим это понимание истории как удела на весь глобус: в мире, где ничтожный процент человечества владеет подавляющей долей богатства, понимать историю иначе было бы самонадеянно. Люди гуманитарного знания не могут повлиять ни на мир, ни на войну, потому что тотальный, победивший рынок влияет на себя сам, сам производя движениями людей-атомов, и мир, и войну, смывая институты, заменяя их чем-то совсем новым под старыми именами. А другой тотальности в мире нет.

Трудно расставаться с нашим мифом о знании и о людях, его несущих, — но этот миф был когда изобретен и сочинен. Это делает такое расставание возможным. Просвещение было проектом, которым человечество жило три столетия, но утром 8 ноября 2016 года, когда лидером «просвещенной» части мира отнюдь не случайно оказался человек, очевидным образом истину и «истинность» как категорию презирающий, стало понятно: больше не живет.

Что случилось с жрецами Митры, когда пришло христианство? Кто-то «переквалифицировался в управдомы», а кто-то стал одним из создателей новой веры.

Расставание с местом жреца придется пережить и современному интеллектуалу, и если что-то и внушает здесь оптимизм, это как раз то, что раз ты сам когда-то был придуман, то кому, как не тебе, придумать то новое, где тебя не будет?